Школа насилия

«Пук. Третий акт, сцена вторая. Надина роль».

Комментарий Марлона, он в курсе дела. Цитата из «Сна в летнюю ночь».

И ты засмеялась, Надя, ты, совсем одна. Ты смеешься, ты уже не можешь успокоиться, смех так и захлестывает тебя, вот, слышишь, я протягиваю тебе диктофон.

«Я уже много выучила наизусть, господин Бек».

Это был голос Карин. Она вылетела откуда-то сзади и стоит теперь рядом.

«Кошель пчелы медовый для него опустошите вы, когда свеча его из восковых объятий ваших вырвет».

Другие подхватывают.

«Расправленными крыльями взмахните и лунный свет с глаз бережно смахните».

Хор усиливается.

«У светляка возьмите свет сигнальный, укажет он ей путь в опочивальню».

Они хотят вырвать у меня диктофон.

«Королева эльфов, господин Бек. Я была хороша?»

«Да оставьте же».

Нет.

Я берусь за рукоять стилета.

«Да оставьте же его в покое, вы должны оставить его в покое».

Кто это говорит, ты, Надя? Кристель Шнайдер перелезает через колени Герты, пробирается в проход, спотыкается, но не падает, спешит ко мне, останавливается на полдороге. Машет руками в воздухе.

«Послушайте, господин Бек, с вами все в порядке?»

Мимо нее протискивается Мёкер.

«Что на вас нашло? Чем вы занимаетесь? Что это такое, что у вас в руке? Дайте сюда!»

Никого нет.

Я иду по коридору к лестничной клетке. За спиной у меня, как раз когда я заворачиваю за угол, захлопывается дверь. Я бегу по коридору назад и снова направо. Коридор кончается дверью с надписью «Посторонним вход запрещен». Дверь закрыта. Я слышу, как там, с другой стороны, кто-то сбегает по лестнице вниз.

Я возвращаюсь в свою комнату, закуриваю сигарету, сажусь на край кровати. Я уже накинул на плечи спортивный пуловер, уже стоял в дверях, но тут мне пришло в голову, что не стоит торопиться. Если я не ошибся, если это и вправду они стучали, то меня все равно подкарауливают. Они же барабанили в дверь. Я даже, кажется, слышал смех. Кроме того, на что-то в этом роде я и рассчитывал. Я лежал на кровати, раскрывал нож, закрывал и снова раскрывал. Рассматривал твое имя, Надя, слегка вспухшее под тонким шрамом, теперь я могу осязать его линии как шрифт Брайля. Я только ждал, чтобы что-то случилось. Какого-то знака. Но когда это действительно пришло, меня словно парализовало. Это состояние длилось минуту или дольше, я сам был поражен. И конечно, они давно уже удрали, когда я наконец открыл дверь.

Между тем наступил вечер. Пятница, наш последний день в Лейпциге. Фриц Мёкер полностью выполнил свою программу. Только вот в Бухенвальд не успеем заскочить. Завтра утром прямиком отправимся домой, а сегодня с часу дня нам предоставлено свободное время. Коллеги под чутким руководством Герты Хаммерштайн и по инициативе Кристель Шнайдер отправились осматривать Музей Баха. Меня даже не спросили, хочу ли я принять участие. Так что они мне по крайней мере не помешают. Я снова могу использовать свой диктофон. После сцены в автобусе это стало невозможным под неусыпным оком Мёкера. Тем более необходимо это теперь. Пора, я выхожу.

Я стою у окна в вестибюле, который одновременно является местом встреч. На стекле в зеркальном отражении можно прочесть адрес отеля в Интернете: Youth Hotel. Прямо надо мной на стене телевизор. Включен канал MTV. Компашка еще не разошлась. На столе громоздятся пустые упаковки Sixpacks, сложенные в пирамиду. Некоторые из завзятых любителей пива уже не вяжут лыка. Они снова и снова бросают взгляды в мою сторону, пялятся то в ящик, то на меня. Вот уже начали прикалываться. Они так нализались, что теперь, конечно, очень скоро заведутся. Через мгновение они уже скатываются до самых грубых выпадов. В последнее время им нравится величать меня мудаком. Отлей, мудак. Это еще самый безобидный вариант. Все предыдущие дни я был для них чем-то вроде козла отпущения. Даже долговязый, прыщавый, со стрижкой ежиком Лулач, вон он там сидит, позади всех, и тот однажды подставил мне подножку. Это было, кажется, в церкви Св. Николая. Я чуть было не растянулся посреди прохода, едва успел ухватиться за какую-то скамью. А я ведь этого Лулача совсем не знаю. Он был просто одним из многих участников такого рода акций. В этом пункте они развили почти спортивный азарт. Но в конце концов, я сам напросился. Я их спровоцировал. Теперь соотношение сил совершенно очевидно. Ты сама знаешь, Надя. Мудака Бека нужно выманить на последнюю, ультимативную охоту. Зверя пора загнать, завалить и разделать. Как говорится, конец — делу венец. Каждый охотится на каждого, такая игра. Или скорее я против всех, все против меня. А единственная ставка в игре — ты.

Вероятно, это и надвигается на меня сегодня ночью. Больше я ничего не знаю, не знаю, что это конкретно должно означать. Но я уже уловил первые сигналы. Похоже, они заметили мою нерешительность, похоже, они действительно в курсе дела, похоже, даже слабоумные из фракции боевых пьяниц во все посвящены. Слева они пониже, доносится из-за пивных банок, справа подлинней. Links sind sie runter, rechts sind sie lang. Вон Главный вокзал, вон Центр. А если я и дальше буду застить им вид из окна, цитирую, панораму Лейпцига, они вобьют мне в жопу мои дерьмовые яйца. И до упора.

За окном проходит улица Кете Кольвиц. То, что я снова набрался наглости взять с собой диктофон, должно непременно их спровоцировать. В конце концов, сигнал к открытой вражде поступил из этой штуки. После случая в автобусе это дело решенное. Идет война. Кто не слушается тут? Для таких найдется кнут. Он преследует нас, он спятил, сам не знает, чего хочет, мы завалим эту свинью и так далее. Кое-что в этом духе мне удалось уловить. Плюс сообщения о событиях вторника, 20 апреля. Двое подростков в одной американской школе застрелили двенадцать школьников, учителя и застрелились сами. В день рождения Гитлера. На экране телевизора, на первых страницах газет залитый кровью мальчишка, который пытался спастись, выпрыгнув из окна школьного здания в Литтлтоне, штат Колорадо. Все стояли в холле и смотрели наверх, на экран. Говорили мало. Напротив, создавалось впечатление, что и школьники, и учителя прямо-таки прятались под этими картинками и новостями. Правда, их движения и жесты сразу замедлились. Тела словно отяжелели. На несколько секунд. На лицах отразился ужас, или беспомощность, или страх. Учителя окаменели. Мне показалось, что кое-кто испытал что-то вроде злорадства, а двое-трое парней даже тайную солидарность с убийцами. Одновременно они всячески пытались выйти из состояния возбуждения, им самим было жутко. Некоторые, например, вдруг ни с того ни с сего захихикали. Но очень скоро, так же неожиданно, вернулись в свое прежнее состояние. Одни начали травить циничные анекдоты, другие встретили их взрывами истерического смеха. На следующий день страшная бойня была, казалось, забыта.

То есть на следующее утро это событие еще, конечно, занимало всех. Мы осматривали выставку «Штази — власть и банальность — улики преступления» в так называемом Круглом Углу. Теперь я сижу на ступенях перед входом на эту выставку. Мне только что показалось, что впереди на перекрестке я заметил Майка Бентца и Карин Кирш. Я бросился туда, хотел пойти за ними. Но когда добежал до Дитрихринг, они давно исчезли. Здесь, на выставке в бывшем лейпцигском Комитете госбезопасности я, во всяком случае, дословно записал один из этих циничных анекдотов. Во время всех экскурсий я принципиально держался несколько в стороне. В Круглом Углу я к тому же таскал под мышкой пачку газет. Листал их только для видимости. С одной стороны, мне нравилось выставлять на вид заголовки о расстреле и фотографии кровавой бойни в подобном интерьере, чувствуя себя свидетелем Иеговы со сторожевой башней на пешеходной зоне. С другой стороны, я пытался скрыться за газетными страницами, как детектив в старом гангстерском фильме. Я добивался только одного: подслушать и зафиксировать все, что происходит, без пробелов. Настолько полно, насколько это окажется возможным. В данном случае меня прежде всего интересовал эффект комбинации газетных сообщений с окружением Штази. Сопоставление проявлений насилия, казалось бы, не имеющих между собой ничего общего. Аппарат подавления из прошлого ГДР показался мне вдруг неким темным комментарием к этому амоку. Я предполагал обнаружить здесь обратную связь. Но мне не слишком удалось сохранить маскировку. Я не смог подавить определенную нервозность. И все время ловил себя на том, что опускал газету и неприкрыто разглядывал того или иного посетителя. И тебя тоже, Надя, ты, наверное, заметила это, как и все другие.