Карта Творца

Во мне говорила злоба затворника.

— Разумеется, Юнио придется заплатить за совершенные им преступления, но это не помешает трибуналу быть объективным и учесть помощь, которую он оказывает Сопротивлению. Быть может, удастся добиться смягчения приговора, — заметила Монтсе.

— Значит, так и окончится эта история: «Убийца добился смягчения приговора, и они жили долго и счастливо»?

— Ты опять об одном и том же! Может, стоило увезти тебя из Рима в горы? Там бы ты успокоился.

— Я не хочу, чтобы ты обращалась со мной как с чахоточным больным. Я всего лишь несчастный узник.

— Ты беженец, а это значит, что тебе повезло. Узники сидят в тюрьме Реджина-Коэли, в подвалах на виа Тассо и в пансионе Ольтремаре. И многих из них пытают, прежде чем расстрелять.

— Ну, раз мне повезло, мне бы хотелось, чтобы сегодня ночью мне повезло еще больше и ты осталась со мной, — брякнул я.

— Извини, но мне приказано не задерживаться в этой квартире больше, чем потребует необходимость.

— А это сколько? Минуту, час, два, три? Сколько?

— Во всяком случае, не целую ночь. Первое правило — не привлекать внимания соседей. У немцев повсюду агенты.

— У тебя свидание с Юнио?

— Мы ужинаем с немцами в «Эксельсиоре». Там будет присутствовать генерал Мельцер.

— Ух ты, сам король Рима! — присвистнул я презрительно.

Генерал-лейтенант Курт Мельцер, заменив генерала Штахеля на посту верховного военного коменданта города, обосновался в роскошном люксе отеля «Эксельсиор» и объявил себя «королем Рима». Хотя в действительности был просто драчливым и нахальным алкоголиком.

— Я приду на следующей неделе, принесу тебе еды. Береги себя.

Когда мы обнялись на прощание, я заметил, что в кармане плаща у нее лежит какой-то большой и тяжелый предмет.

— Что у тебя там?

— Пистолет, такой же, как у тебя, — проговорила она беспечно. — Для самозащиты, если потребуется.

— Не забудь оставить его дома сегодня вечером. Мне бы не хотелось, чтобы его нашли немцы и расстреляли тебя на рассвете вместе с принцем. Я бы не вынес такой романтики. — Я неуклюже попытался разрядить обстановку.

— Не беспокойся: если меня когда-нибудь и расстреляют, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты оказался рядом со мной, — ответила она.

В ту ночь мне приснилось, будто меня схватила банда Коха и привезла в пансион Яккарино. Там меня ждал «доктор» Кох, молодой человек двадцати пяти с небольшим лет, внешне чем-то похожий на Юнио.

— Значит, это ты стоишь миллион лир, — произнес он. — Капплер очень, очень разочарован твоим поведением. Я же возразил ему, что верю в твое раскаяние и в твою готовность рассказать нам все, что тебе известно об организации, на которую ты работаешь. Я прав?

И прежде чем я успел раскрыть рот, он ударил меня железным прутом по почкам, да так, что я согнулся пополам. Потом он начал бить меня ногами с необычайной жестокостью и бил до тех пор, пока я не упал.

— Знаешь, что мне нужно, чтобы твой язык развязался? — продолжал он. — Выяснить, какой у тебя болевой порог. А чтобы добраться до него, у меня есть уйма времени. Так что продолжительность и интенсивность процедуры зависит от тебя. Что скажешь?

Но говорить мне что-то мешало, хоть я и намеревался это сделать. Я хотел прокричать этому козлу в лицо, чтобы он убирался ко всем чертям. Но голосовые связки меня не слушались. Как будто горло у меня вдруг сжалось. Мое молчание вывело Коха из терпения, и он приказал своим людям привязать мои ноги и руки к деревянному стулу. Потом наградил меня электрическими разрядами в область гениталий. Все это делалось под аккомпанемент фортепиано — играли Шуберта. Затем меня опять стали избивать. И тогда я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, один из агентов клещами раскрывал мне рот, а сам Кох запихивал туда лобковые волосы, которые осторожно брал щипцами с фарфорового блюда.

Меня затошнило.

— Тебе противно? А странно: ведь это волосы с лобка твоей жены. Мы вырвали их у нее зубами, а потом изнасиловали. Ты мне не веришь, да? Ты думаешь, я неспособен на подобное…

С этими словами Кох открыл дверь в смежную комнату, и я увидел там Монтсе: она висела на потолочной балке. Казалось, она мертва или без сознания, а лобок ее действительно был весь исцарапан и кровоточил.

Это кошмарное зрелище вернуло мне голос.

Испустив глухой и жалобный вопль ярости и боли, я проснулся.

Поскольку мне нельзя было открывать ставни, я потерял счет времени и ощущение реальности. А так как время и пространство меня больше не ограничивали, в душе моей поселились тоска и отчаяние. Иногда у меня возникало ощущение, что я впал в спячку и живу в подземном мире, где единственный возможный вид деятельности — это бездействие. Казалось, все дороги для меня закрыты, как тот дом, в котором я находился.

Чтобы не волноваться сверх меры, слушая о происходившем в городе по радио, я решил не включать его, а заняться чтением. Книги, упомянутые Юнио, оказались полным собранием сочинений Эмилио Сальгари. Так что вскоре я, с пистолетом в одной руке и с гранатой в другой, принялся за чтение романов самоубийцы Сальгари. Полагаю, мне удалось выжить благодаря простому, жизнеутверждающему стилю его произведений, ничего общего не имевшему с тем представлением, какое у меня о нем сложилось. Это открытие занимало меня несколько дней: создавалось впечатление, что его биография и его произведения принадлежали разным людям, между ними как будто не хватало какого-то фрагмента. И это открытие помогло мне лучше понять Монтсе. Иногда люди, повинуясь требованию своего века (мы, несомненно, жили в эпоху, которую можно охарактеризовать как необыкновенную), были вынуждены совершать из ряда вон выходящие поступки, ничего общего не имеющие с их повседневной жизнью. Однако это не значит, что люди изменились к худшему или навсегда покончили со своим прошлым. Да, человек мог какое-то время вести двойную жизнь, а потом вернуться к нормальному существованию — под воздействием обстоятельств. Сейчас я думаю, что в моих рассуждениях не хватало ясности, но тогда я был в состоянии глубочайшей подавленности, почти на грани сумасшествия, потому что непросто жить днем, словно ночью. Это пагубно сказывается на душевном здоровье.

Я пробовал заниматься гимнастикой, потому что боялся, что от длительной неподвижности мои мышцы совсем ослабнут. Даже у заключенных есть двор, где они могут размять ноги. А мне нельзя было шуметь — я превратился в призрачную фигуру.

Когда книги были прочитаны, пришлось включить радио, чтобы послушать посторонние голоса, а не те, что шли из моего сознания.

Был полдень 25 марта, третья неделя моего заточения подходила к концу. Поймав радио Рима, я услышал сообщение, переданное накануне ночью германским верховным командованием:

«Вечером 23 марта 1944 года преступные элементы бросили бомбы в немецкую колонну полиции, проходившую по виа Разелла. В результате этого нападения погибли тридцать два германских полицейских, многие были ранены.

Злодейское покушение осуществили коммунисты-бадольянцы [67]. Ведется расследование с целью узнать, вызван ли этот преступный акт подстрекательством англичан и американцев.

Германское командование намерено пресечь деятельность этих бандитов и безумцев. Никто не может безнаказанно подрывать вновь установленное итало-германское сотрудничество. Поэтому германское командование приказывает за убийство одного немца расстреливать десять коммунистов-бадольянцев. Приказ был приведен в исполнение».

Это означало, что уже казнили триста двадцать «коммунистов-бадольянцев», то есть партизан-коммунистов и монархистов, поскольку Бадольо был главой последнего монархического правительства, до того как однажды ночью покинул Рим вместе с королем, оставляя город в руках немцев. Получалось, что каждая из группировок потеряла по сто шестьдесят человек. Монтсе работала на ГАП [68], которые были связаны с объявленной вне закона Коммунистической партией, и вероятность того, что ее могли расстрелять, сводила меня с ума.