Дорога на Мачу-Пикчу

Все — таки, на редкость наглая скотина, мой друг дядюшка Кро! А еще беспардонная и ехидная, только вот возразить ему мне было нечего. Но я попытался:

— Ты же знаешь, дом и участок принадлежат мне…

О такой мелочи крокодил не захотел даже слушать, безнадежно махнул когтистой лапой. Этот небрежный жест окончательно сломил мое сопротивление. В пачке оставалось две сигареты. Одну из них я, не без колебаний, сунул в его зубастую пасть, вторую закурил сам. Так перед атакой смолили, вспоминая свою жизнь, цигарки солдаты. Думали, прижавшись к стенке окопа, почему она оказалась такой короткой. Пытались понять, был ли в ней хоть какой-то смысл и как случилось, что все, о чем мечталось, не сбылось…

Я встал со штабелька досок и отряхнул ладонью брюки. Видно такая уж у человека судьба: приходить в мир ничего не зная и покидать его ничего не поняв.

Дядюшка Кро поднял на меня виноватые глаза:

— Думаешь, пора?..

Я кивнул. Он тяжело вздохнул и сплюнул на песок:

— Смотри не хлебни ненароком водицы, память потеряешь…

Раздавил окурок огромной лапой. Постоял в задумчивости, собираясь с силами, и медленно и печально мы побрели к кромке вод забвения. Плечом к плечу, обреченно свесив головы…

14

Неисповедимы пути Господни там, в сияющих высотах. Человек предполагает, а Создатель располагает.

Кто бы стал спорить, увидеть глаза женщины — верное средство понять что с тобой происходит, только мог ли Ситников предполагать при каких обстоятельствах состоится их встреча? Расхаживал с кружкой кофе по квартире, прислушиваясь к шуму дождя и к себе, курил. Ему казалось, что привычный мир отступил, оставив его один на один с тем огромным, что, не спросившись, вошло в его жизнь. Сюда возвращался он зализывать раны, чтобы появиться на людях как всегда невозмутимым и ироничным, здесь была его неприступная крепость, но про себя Ситников знал, что все это уже принадлежит прошлому. Им владело тревожное и сладостное предчувствие перемен. Не так часто выпадают человеку моменты, когда начинаешь… — нет, не понимать, понять-то как раз и невозможно! — начинаешь ощущать вкус прожитого и это прибавляет тебе уверенности в том, что многое еще впереди…

Только тут в сознание Ситникова вошел давно уже надрывавшийся телефонный звонок.

В такси пахло бензином, он ехал, откинувшись на подголовник. Старался привести в порядок мысли, но получалось плохо. Они бежали по кругу, сплетались в клубок. Дорофеев ухудшился. Неужели есть какая-то зависимость? — думал Павел Степанович, глядя на проносившуюся мимо, сиявшую размытыми огнями Москву. — Иногда трудно избежать ощущения, что в жизни все связано. Наверное именно на этих натянутых до предела струнах и играет судьба. Чтобы не слышать ее тревожной музыки, люди притворяются глухими, да и нет у человека сил откликаться на каждый аккорд движением души. Те же, кто вконец не очерствел, кончают нервным истощением или становятся художниками, воплощающими в своем искусстве звучащую в глубине их «я» мелодию. А может быть, это вовсе даже не струны, может быть это ниточки, и судьба не искусный музыкант, а уставший от монотонности пьесы кукловод?.. Неужели Дорофеев что-то почувствовал?

Как это часто случается, клиническая смерть наступила под утро. Дежурную бригаду это врасплох не застало. Вытащили. Только этим все и ограничилось. Жизнь в пациенте едва теплилась, поддерживаемая арсеналом средств. В начале девятого Ситников позвонил Александре Николаевне и попросил приехать. Голос его она сразу не узнала. Теперь сидел в кабинете, курил, пытался понять, что еще можно сделать. Картина кризиса разворачивалась типичная. Первым дало сбой дыхание, стало спарродическим. Потом упало давление, упал пульс, короче, упало все, что только могло упасть. В условиях, когда причина попадания в кому не выяснена, действовали по заведенному регламенту. Кислородная маска… — мысли шли отрывистые, скачущие: — Сашеньку испугал до смерти… Внутривенно преднизалон… Но ведь и не позвонить не мог!.. Подключили к искусственному дыханию… Что дальше?.. Остается только поддерживать жизнь и ждать… но ведь именно этим все люди и занимаются: поддерживают в себе жизнь и непрерывно чего-то ждут!..

Александра Николаевна вошла неслышно. Ситников сидел, скрестив на груди руки и не отрываясь смотрел в окно. Когда она приблизилась, обернулся. Резко поднялся с дивана. С их первой и единственной встречи прошло не больше полутора суток, но эта женщина уже принадлежала его жизни и без Сашеньки он помыслить ее не мог. Вглядываясь в черты милого лица, Ситников старался найти в нем отражение собственного чувства… Не вовремя?.. Не то слово! Только сердцу не прикажешь. Уму — можно, он привычный. Обведенные кругами усталости глаза смотрели напряженно, но было в его взгляде и нечто такое, что заставило Александру Николаевну улыбнуться. Шагнув к доктору, она протянула ему руку. Ситников взял ее в свои, но не пожал и не поцеловал, а просто держал, словно хотел получше разглядеть. Потом быстро поднял голову, сказал, неясно что имея в виду:

— Такие вот, Сашенька, у нас с вами дела!

— Он жив? — спросила Александра Николаевна, едва слышно.

Ситников кивнул, но глаз не отвел и руку не опустил:

— Подключен к аппарату искусственного дыхания, ввели вазопрессоры, препараты для стимулирования работы сердца…

Она смотрела на него недоверчиво:

— Зачем вы мне это говорите?.. Будто… будто оправдываетесь…

Павел Степанович едва заметно усмехнулся:

— Это я не вам, это я говорю себе!

— Все так плохо?..

— Хорошим состояние Дорофеева не назовешь, но стабильным можно… — Ситников отпустил наконец ее руку и разлил по кружкам настаивавшийся во французском прессе кофе. Подал одну Александре Николаевне:

— Смотрите, не обожгитесь! — показал рукой на диван: — Присаживайтесь!

Опустился рядом:

— Бог не без милости, выберемся! У меня и не такие ситуации бывали, иногда просто фантастика… — и, то ли следуя привычке успокаивать, то ли из необходимости снять напряжение, продолжал: — Когда работал на Сахалине — кому ни рассказываю, никто не верят! — я тогда недавно демобилизовался… Нет, в армии был хирургом… Привозят ко мне в дальнюю больничку парня, а у него голова пополам фрезой! Зрелище не для слабонервных. Поставил, дурак, вместо наждачного круга, она и разлетелась. У меня аж ноги подкосились, но делать-то что-то надо! И посоветоваться не с кем, один я на всю округу… Ну, стиснул покрепче зубы, промыл, как мог, рану, гематомку удалил, и аккуратненько так прибинтовал одну половинку головы к другой. Понимал, конечно, малый не жилец… — Ситников сделал глоток из кружки: — Четыре месяца у меня в реанимации провалялся, глубокая кома не шутка. На пятый медленно, шаг за шагом, пошел на улучшение. Моей заслуги здесь нет, мать выходила. Ну а года через полтора встретил его в госпитале в Москве, так он, подлец, меня даже не узнал…

Павел Степанович улыбнулся и, достав из кармана халата сигареты, протянул открытую пачку Саше, но она отказалась. Закурил сам.

— К чему я все это вам рассказываю?.. Чтобы не забыть, бывает случаются и чудеса! Ваш муж… — Ситников поднялся с дивана и заходил по кабинету. — Как ни печально это звучит, нам остается одно — ждать. Реанимационная бригада наготове, но ниточка, связывающая его с этим миром, истончилась. Нет — нет, я вовсе не готовлю вас к худшему, скорее наоборот! Потому и позвонил, что хотел… — он остановился у стола и развел принужденно руками: — Мне, Саша, нужна ваша помощь!

— Моя?.. — удивилась Александра Николаевна. — Но, что я могу…

— Я объясню! — Павел Степанович пододвинул к дивану стул, но не сел, а остался стоять, держась за его спинку. — Мой учитель, светлая ему память, говорил: когда все средства исчерпаны, остается полагаться на милость Господа, но и Ему надо по мере сил пособлять. Не хочу называть имя известного актера. Когда он впал в кому, родственники и друзья разговаривали с ним дни напролет и не дали уйти… Было бы неплохо, если бы вы посидели немного с Глебом и с ним поговорили. Знаю, будет тяжело, но это то немногое, что мы, вы и я, можем для него сейчас сделать. Расскажите ему что нибудь, вспомните какие-то моменты из жизни, почитайте вслух…