Украденные воспоминания

Мужчина вошел в прихожую тяжелым шагом, с опущенной головой. Мила сразу же догадалась, что что-то случилось.

— Андрей… — робко начала она, тронув его за рукав промокшей куртки. Он заторможено кивнул, его темные глаза были подернуты какой-то мутной пленкой. — Что случилось? Скажи мне, пожалуйста! — неужели что-то с Катей? Или с Еленой Ивановной? Или с родителями Андрея, уехавшими в Штаты? Мила сразу же навыдумывала себе множество страшных кровавых картин.

— Да, сейчас, — пообещал Андрей.

Он проводил девушку на кухню и усадил на стул.

— Я подумал, что нечестно будет скрывать это от тебя… — наконец-то заговорил мужчина, стал шарить по ящикам кухонного шкафа в поисках сигарет, но так и не отыскал их, — поэтому мне придется сказать тебе кое-что…

— Что? Что же? — взволнованно откликнулась Мила.

Андрей прошелся круг по кухне, а потом присел перед ней на колени и, взяв ее в руки свои, внимательно посмотрел ей в лицо.

— Говори же, — взмолилась девушка, — что-то с мамой?

— Нет, — покачал головой Андрей.

— Что же, что?

— Илья умер.

Эти слова повисли в воздухе, как эхо от выстрела. Они растаяли в тишине, а после их стал бесконечно повторять на все голоса монотонный шепот дождя. Мила была настолько ошарашена, что не смогла сразу вникнуть в их смысл.

— Как… — обронила она зачем-то.

— Он покончил с собой.

Мила вырвала свои руки, вскочила и отошла к окну. Ее трясло, по всему ее телу прокатывались судороги, как при приступе эпилепсии. В голове у нее творилось что-то неимоверное, все мысли слились в какофонию. Только стук сердца — равномерный, четкий и быстрый барабанной дробью отдавал в уши.

— Этого не может быть. Это не правда, — уверенно сказала девушка. Андрей страдальчески посмотрел на нее.

— Нет… — вздохнул он, — мне очень жаль, но это правда… Я говорил с его матерью, она убита горем…

Мила стояла неподвижно, как изваяние.

«Зачем? Зачем ты сделал это?» — думала она, хотя прекрасно знала ответ. Теперь ей открылась правда, но эта правда обошлась слишком дорого.

Что было бы, если бы она не солгала той ночью? Если бы один из них не испугался искренности и обнажил свою душу?

Девушка вдруг решительной походкой направилась прочь с кухни. Андрей бросился за ней, его пугало ее внешнее спокойствие, он догадывался, что под ним скрываются целая буря эмоций и океан неразделенной боли.

— Куда ты?

— Мне нужно, — отмахнулась Мила, схватила с крючка ключи от машины. Автомобилем они пользовались редко, только когда находили в себе силы посетить покосившийся деревенский домик, принадлежавший бабушке и дедушке Андрея.

Мила на мгновение застыла, а после начала биться и кричать. Мужчина попытался сдержать ее, успокоить, но его хрупкая маленькая жена оказалась намного изворотливее, и каким-то образом смогла выскользнуть из его рук.

— Люся, пожалуйста, стой… — взмолился Андрей. Мила уже бежала вниз по ступенькам в подъезде, босиком, в домашней одежде, с растрепанными, как у ведьмы волосами. Андрей понимал, что ей ничего не стоит сейчас сотворить с собой что-нибудь ужасное и ее нужно во чтобы то ни стало остановить.

— Оставь меня! — заорала она, — я хочу умереть! Ты не помешаешь мне! Никто не помешает!

Мила выскочила на улицу и подставила лицо свинцовым небесам, позволив каплям дождя смешаться со слезами. Она вдохнула полные легкие влажного воздуха и закричала дико и отчаянно, уже не по-человечески, а скорее по-звериному.

История четвертая

Богдан

Глава первая

Я никогда не боялся темноты, но я всегда боялся пустоты. Ничего не наводило на меня такого ужаса в детстве, как безлюдная улица или комната без мебели. Не сказать, чтобы я при этом очень любил людей или заваленные вещами помещения.

Не знаю, куда восходит корнями этот страх, но побороть мне его так и не удалось.

Поэтому оказавшись один на один с пустыми плохо освященными коридорами дешевого мотеля, я почувствовал себя, мягко сказать, неуютно. Кругом стояла какая-то неестественная тишина — только половицы поскрипывали у меня под ногами. Я думал, сколько этому зданию лет и пришел к выводу, что, должно быть, не мало. Вероятнее всего оно было построено после войны.

— За тобой кто-то гнался? — поинтересовалась Света, пропуская меня в свой крохотный номер. Я криво улыбнулся.

— Нет, просто это место не из приятных, — сказал я.

Из одежды на ней была только просторная растянутая футболка, доходившая почти до колен, судя по всему, она только что приняла душ — ее кожа источала сладкий запах чистоты и, вроде бы, земляники.

— Это была твоя идея, — с готовностью заявила девушка, надула губы и прошествовала к своей кровати. Она присела на край и стала ворошить пальцами мокрые короткие волосы, словно от этого они могли быстрее высохнуть. Я подошел к окну и, отодвинув занавеску, посмотрел на снежную степь, простиравшуюся до горизонта. Мне показалось в это мгновение, что сейчас я увижу в темноте сияющие глаза волчьей стаи, приближающейся к этому ветхому зданию, стены которого так дрожат от порывов ветра, словно вот-вот рухнут. Воображение что-то разыгралось. Я ведь и сам знаю, что это всего лишь далекие огоньки бензоколонки возле автотрассы.

— Господи… — проговорила Света и спрятала лицо в ладонях, — ну почему я здесь?! Почему я вообще согласилась на это! Дура! Идиотка! — ее голос дрогнул и она заплакала. Я неловко присел рядом и обнял ее за вздрагивающие плечи. Она вся такая тоненькая-тоненькая, маленькая-маленькая, как ребенок, и угловатая, как подросток.

Свету и Ульяну разделяет не такая уж большая разница в возрасте, но при этом они совершенно разные. Ульяна выглядит зрелой и женственной, Света, казалось бы, не взрослеет и не меняется. Только эти глаза становятся все более и более печальными с каждым годом.

— Оставь меня! Оставь! — потребовала она, отталкивая меня и сбрасывая мои руки, — не прикасайся ко мне! Я ненавижу тебя! Да лучше бы ты умер! Я хочу, чтобы ты умер. Ублюдок.

Опять началось. Подобные речи я слышу с поразительной регулярностью и уже ничему не удивляюсь, особенно мазохизму, который сквозит через все Светины поступки.

Она перестала сыпать проклятьями и бросилась на меня, опрокинула на кровать, обняла своими тонкими костлявыми руками и продолжила рыдать у меня на груди.

Я, пользуясь, коротким мгновением ее милости, погладил ее по голове. Она чуть-чуть притихла, не собираясь вставать.

— Я прошу тебя, давай остановимся, пока не поздно, — прошептала она драматично и хрипло.

— Уже поздно, — напомнил я.

Ветер завывал за тонкими стенами, разгулявшись в широком поле. Мы дышали одновременно. Волосы Светы пахли вкусно и сладко, но я уже сомневался, что это запах земляники.

— Поздно будет, — зло проговорила девушка, — когда нас поймают и засунут в психушку.

— Нас не поймают, — пообещал я и изобразил, будто моя рука — пистолет и я стреляю в воздух, — мы будем отстреливаться до последнего, как Бонни и Клайд. Нас убьют при задержании, но мы успеем прострелить головы сотне.

Света тихо рассмеялась.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Я ничего не ответил, потому что не мог сказать ей того, что она хотела бы слышать, а иные слова причинили бы ей боль.

Мне стало зябко и холодно, словно я иду по этому бескрайнему полю, под снежными звездами, в гордом одиночестве, и не знаю, куда иду. Ноги проваливаются в глубокие сугробы, а ветер так и норовит пробраться под одежду, развевает полы распахнутого пальто, волосы, заставляет глаза болеть и слезиться. Впереди — не капельки света, не огонька-огонечка, только темнота.

Я хотел высвободиться из объятий Светы, но это оказалось не так просто. У нее снова начиналась истерика — ее всю трясло, руки у нее побелели.

— Я на такое пошла ради тебя, я стольким пожертвовала ради тебя… — затараторила она и стала трясти меня за воротник рубашки, торчавший из-под края свитера, — и тебе жаль. Жаль хоть каплю любви для меня!