Русская красавица

– Мы с тобой, – объявил, – связаны гораздо крепче, чем ты думаешь. Мы связаны не только моей кровью…

– Опять ты об этом! – поморщилась я. – А кто меня обманул? Золотая рыбка! Кто обещал жениться?.. Женился? Ну, вот и отстань! Я сама разберусь.

Он остановился посредине комнаты и тихим голосом произнес:

– Я хочу на тебе жениться.

– Что?! – изумилась я. – Раньше нужно было об этом думать! Раньше! Теперь это просто смешно! Жених! – фыркнула я, окатив его взглядом. – Нашел дуру!

Он понурился от моих слов, однако не спеша продолжал:

– С тех пор, как я стал свободным…

– Ах, ты стал свободным! – перебила я его. – Ну, конечно! Теперь ты волен являться ко мне, хотя раньше ты сюда ни ногой. Теперь ты освободился от своей Зинаиды Васильевны…

При имени Зинаиды Васильевны он только рукой махнул:

– Я жил с пустотой.

– Теперь ты сам – пустота! – разозлилась я. – Иди кайся в другое место! Ступай на дачу, к Зинаиде! Она тебе очень обрадуется.

– Мне никто не нужен, кроме тебя. Ты пойми…

– Ничего я не хочу понимать! Может быть, ты забыл, но у нас здесь такое не принято! Такие браки не регистрируются. Такого вообще не бывает, не морочь мне голову!

– Так ведь необязательно… необязательно здесь… – произнес он с болезненной робостью.

– Ах, вот что! – вскричала я, догадываясь. – Вот что ты мне предлагаешь! Переехать! Только чуточку подальше, чем мне предлагала мамаша…

– Все равно тебе здесь не жить…

– Да перестань ты меня пугать! Я не пропаду – не беспокойся! Я теперь, к твоему сведению, не иголка – не потеряюсь. Меня шесть американок поддержали. Слышал, может быть? По радио передавали.

– О чем ты говоришь? – всплеснул он руками и немедленно спрятал их за спину. – Ты послушай меня…

– Только не говори, что у вас там лучше. Только не уговаривай меня… Мне и здесь будет хорошо!

– Здесь тебе будет очень хорошо! – издевательски сощурился Леонардик.

– Молчи! – вскрикнула я. – А что там?

– Там ты будешь со мной. Мы соединимся в любви. Свет заново прольется на нас…

– Какой еще свет? – простонала я. И без того свет резал глаза.

– В этом круге жизни мы оказались пораженцами. Оба. Но ты все-таки узнала меня и назвала. Я же был настолько слеп, жизнь настолько залепила глаза… Это был катастрофический опыт. Я бежал, как осел за морковкой… Где наслаждение похоже на морковку, болтающуюся перед глазами, оно затмевает все, над ним трясешься… Я так трясся… так трясся… Я даже тебя не угадал… – Он помолчал, переводя дух. – Твои бега были куда красивее. Я пришел в восхищение… С готовностью принять смерть! И ради чего?!

– И вместо смерти приняла срам! – воскликнула я, обливаясь горючими слезами.

– Это было выше твоих сил, выше всяких человеческих возможностей, – ласково покачал головой Леонардик. – Как бы ты ни бежала, ты заранее была обречена на поражение… Когда ты плачешь, ты божественна, – прошептал он.

– Я хотела, как лучше, – сказала я.

– Верю! Но для этой страны (он постучал страшным ногтем по туалетному столику), для нее колдовство охранительно… Стало быть, в этот раз ты была не спасительница, а посягала на разрушение, ты бежала против России, хотя ты и красиво бежала…

– Почему это против? – обиделась я.

– Потому что колдовство заговаривает кровь, но – как цемент – связывает центробежные силы… Кое о чем в этом роде я догадывался при жизни, но я умудрился сделать все для того, чтобы мне никто не поверил… Стыдно!..

– Заладил!

– Нет! – встряхнулся Леонардик. – Это какое-то наваждение! Не только живые, но и тамошние, бывшие сограждане не могут с ним совладать… Как будто нет ничего другого!

– Как-никак, шестая часть суши, – заступилась я за сограждан.

– Так ведь только одна шестая! – возразил Леонардик.

– Где же, по-твоему, столица? – поинтересовалась я.

Он со значением устремил взгляд к потолку и затем плутовато улыбнулся:

– Ты всегда хотела столичной жизни… Зачем откладывать?

– Если ты меня любишь, то будешь ждать, – ответила я, тоже прибегнув к незначительной хитрости.

– Я не могу ждать. Я истомился без тебя…

– Ты мне лучше вот что скажи! – отвлекла я его и вдруг неподдельно обрадовалась: – Если ты явился, ну, раз ты явился, значит, Он есть? Есть?

– Значит, я есть, – горестно усмехнулся Леонардик.

– Нет, погоди! А Он?

Леонардик упрямо молчал.

– Неужели ты там Его не чувствуешь? – поразилась я.

– Нет, почему? – безо всякой охоты молвил Леонардик. – Чувствую. Чувствую и каюсь, сгораю от стыда. Но ничего не могу с собой поделать. Ты притягиваешь сильнее.

Он затравленно посмотрел на меня с диванчика.

– Нам с тобой нужно утолить эту страсть, чтобы вернуться к Нему.

– Значит, Он есть! – возликовала я.

– Чему ты радуешься?

– Как чему? Вечной жизни!

Леонардик скривил многоопытный рот.

– Нашла чему радоваться… Чтобы ее обрести, нужно очиститься от себя, расстаться со своим дорогим «я», которое чем больше мечтает и волнуется о своем бесконечном продолжении, тем скорее обречено на гибель и переплавку… Законы материи тяжелы, как сырая земля, – вздохнул он.

– Тебя послушать, так нет никакой разницы, есть Он или нет!

– Я говорю про тяжесть материи, – возразил Леонардик. – Его лучи почти не согревают землю. Казалось бы, отличие между верующим, перед которым открыт путь, и неверующим, который прах и лопух, должно быть гораздо больше, чем между человеком и амебой, но ведь на самом деле разница микроскопическая…

– Люди действительно живут так, будто Его нет, но они потому и живут, что Он есть.

– Ишь ты как бойко рассуждаешь! – удивился Леонардик.

– А ты думал! – польщенно улыбнулась я.

– Тем не менее… – тускло произнес Леонардик. – Что ни возьми… Даже гордость по поводу удачного рассуждения зачастую перевешивает ценность самого рассуждения. Это входит в состав культуры той самой неизбежной примесью, что никогда не допустит ее высокой истинности… Проклятая тяжесть! – опять вздохнул он.

– Неужели от нас ничего не останется?

– Здесь – кости, там – смутная память о прежних воплощениях… Целая колода воплощений. Дурная, в сущности, игра. Мы только маска витального сгустка, но пока мы любим…

– Какой-то он неблагостный, этот твой бог! – поежилась я. – Может быть, ты его неправильно чувствуешь? Может быть, это и есть твое наказание?

Он побледнел, хотя вовсе не был розовощекий.

– Может быть… – пробормотал он.

– И ты еще зовешь меня к себе! – возмутилась я. – Что же ты можешь мне предложить, кроме этой тоски и холода?

– Любовь отогреет нас обоих. Художник и героиня. Дар и воля. Мы должны слиться!..

Я уже немного освоилась с ним разговаривать, потому что разговор был интересный и касался разных предметов, и смотрела на него с любопытством, я много о них слышала, всегда боялась, мимо кладбища ночью идти не могла без дрожи, потому что с раннего детства чувствовала, что здесь что-то не так, что есть что-то такое, что заставляет бояться, даже если я и не собиралась бояться, но иду мимо кладбища и думаю, что не буду бояться, но начинаю непроизвольно, стало быть, здесь нечисто, не потому боялась, что самой туда страшно, под землю, это другой страх, а что они окликнут меня, то есть, может быть, я их влекла к себе больше, чем другие, хотя другие тоже жаловались, а я не из пугливых, и потом он сидел вполне скромный, в серых фланелевых брюках и черном клубном пиджаке с серебряными пуговицами, только очень грустный, и говорил очень грустные вещи, а мне хотелось, чтобы он меня утешил добрым словом, потому что я и так больна и у меня тяжелый период жизни, а он вместо того навел пущую грусть, но наконец мы были с ним квиты, то есть он меня простил, и я украдкой перевела дух, то есть я подумала, что он за этим и пришел, чтобы мне сказать, что не в обиде на меня, хотя я, конечно, его не убивала, но так могло ему показаться, потому что я там присутствовала, когда он умер, но как только он увидел, что я поменьше стала его бояться, то, надо сказать, сделался более развязным, и это меня насторожило.