Четыре танкиста и собака

В этот момент справа и слева послышались выстрелы подошедшей пехоты. Василий приказал:

— Вперед!

Танк двинулся, а Янек еще возился с люком, на ходу закрывая его. Взглянув снова в прицел, Янек увидел выщербленные, торчащие к небу острые арки наполовину разрушенного готического костела. В руинах еще дымили дотлевающие угли. Укрывшись за развалинами, фашисты вели огонь из пулеметов и минометов. Василий отвечал им из танковой пушки.

Повернули вправо, чтобы укрыться за деревьями, росшими вдоль тротуара, и заехали за выступ стены. Огонь противника утих, и с минуту они спокойно ожидали пехоту, очищавшую от гитлеровцев соседние дома.

Внезапно сверху, прямо над их головами, затрещали пулеметные очереди, и на броню одна за другой полетели гранаты. Танк наполнился грохотом.

— Откуда бросают, гады? — спросил Григорий.

— Сверху, — отозвался Елень.

— Так и в мотор попасть могут.

— Двинь-ка по стене, только поаккуратнее, — приказал Василий, разворачивая башню стволом назад.

Саакашвили подал танк назад, разогнал его и у самой стены выжал сцепление. Тридцать тонн стали ударяло в стену. Сверху посыпался град кирпичей, все потонуло в клубах пыли. В танке слышно было только ворчание испуганного Шарика и нарастающий рев мотора. Григорий, включив сцепление, прибавил газу и на первой скорости стал выводить танк из-под обломков. Бронированная машина закачалась на неровностях, подняв высоко вверх нос, освободилась от обломков и выехала на мостовую.

— Вся стена завалилась, — доложил Елень, посмотрев назад.

В наушниках отчетливо раздался голос Лидки из штаба бригады.

— Я — «Висла», я — «Висла»… «Граб-один», где находишься? Прием.

— Я — «Граб-один». За нами широкая аллея, на которой справа церковь, слева — горящий костел, — ответил Кос. — Позавчера — в порядке. Прием.

— Я — «Висла», спасибо. Какой костел? Видишь перед собой парк? Прием.

В то время как велся этот разговор, танк двигался вперед за пехотой, гремели пушечные выстрелы. С короткой остановки танк уничтожил бетонный дот и помчался по мостовой, слегка подымавшейся вверх.

— Я — «Граб-один», парк впереди, слева — мост. Да ведь это Висла! Настоящая. Висла под мостом.

Танк опять выехал на поперечную улицу. Слева показался мост на пяти опорах, похожий на туннель, сделанный из фермы с мелкими ячейками, выгнутой дугами вверх на двух средних пролетах.

— Механик, влево, — приказал Василий. — Больше газу!

Янека охватил озноб, от которого свело мышцы лица и мурашки побежали по спине. Настала именно та минута, о которой говорили вчера вечером: прорвались, до моста остается несколько сот метров. Если успеют, если противник ошеломлен внезапностью, то через несколько минут они окажутся на противоположной стороне, в Варшаве.

«Рыжий» несся все быстрее. Набрав максимальную скорость, он, лязгая гусеницами по мостовой, обогнал бежавших солдат и помчался как пришпоренный конь.

Мост, похожий на квадратный туннель, был уже прямо перед танкистами, а за ним на противоположном высоком берегу виднелись дома, над ними дым и красные языки пламени от пожаров. От въезда на мост их отделяло двести, сто пятьдесят, сто… метров.

Посреди моста взметнулся огромный яркий сноп света. Ферма как будто нехотя приподнялась вертикально вверх, разломившись пополам, и вслед за этим до них донесся грохот разрыва.

Едва он успел заглушить все остальные звуки, Василий приказал механику:

— Стой!

Если даже Саакашвили и услышал бы приказ, то не успел бы его выполнить. Танк вдруг сам остановился, словно путник, на которого спереди неожиданно налетел порыв урагана, а потом, бессильно молотя гусеницами по камням, сдвинулся с места, развернулся и замер у самого въезда на мост.

Сверху падали изогнутые железные балки. Василий успел заметить, что с нашей стороны реки сохранился один пролет, и в этот момент на броню обрушился тяжелый удар.

Янек увидел, что Григорий с запрокинутой назад головой осел на сиденье. Янеку хотелось перехватить управление, но тут и у него в глазах потемнело, руки перестали слушаться. Он еще смог ощутить, что танк после удара снесло с мостовой и отбросило назад и вниз.

— «Граб-один», я — «Висла», — звал голос Лидки в наушниках. — «Граб», где ты?.. Ответьте… Прием.

Хотелось ответить, губы шевелились беззвучно. В глазах поплыли оранжевые круги. Янека охватил страх: а вдруг это конец и он уже больше никогда ничего в жизни не увидит, не сможет прочитать Марусино письмо, которое она, наверное, уже послала из госпиталя. Янек еще услышал, как взвизгнул от боли Шарик, и сразу вокруг все угасло в его сознании, перестало существовать, растворилось в тишине.

Мотор заглох. Василий вытер с лица кровь и открыл люк. Да, танк съехал по откосу задом и теперь стоял с высоко задранной в небо пушкой, со стороны противника прикрытый насыпью. Ощутив острую боль вверху позвоночника, Василий позвал:

— Янек! Густлик!

Ответом ему была тишина.

— Гжесь! Ребята!

Тишина. Снизу тянуло чадом от горевшего масла. Каждое мгновение мог вспыхнуть пожар. Василий протянул руку к Еленю, который бессильно свисал на ручке замка, обхватил его и начал осторожно вытаскивать из танка.

По мостовой дробно застучали сапоги — это подбегали пехотинцы.

19. Полевой госпиталь и полевая почта

Первым начал действовать Шарик.

Поваренок, который принес ему утром кашу, оставил дверь приоткрытой. Пес, не вставая со своей подстилки, полизал немного, но до конца доедать не стал. Тоска была сильнее голода.

Шарик знал, что его привезли сюда вместе с Янеком Косом и его друзьями, что все вместе были они в большом помещении, пахнущем кровью, где кто-то чужой с ласковыми руками занялся его сломанной лапой. Потом боль стала такой сильной, что все заслонила темнота, лишенная запахов и звуков. Когда к нему опять вернулась способность наблюдать, чувствовать запахи, он лежал один в этой небольшой комнатке, куда принесли ему еду. Он не знал, где его хозяин, и это было причиной того, что ел он без аппетита, без радости.

Дверь всегда была тщательно закрыта, и только сегодня осталась там узкая щель. Шарик поднялся на трех лапах, но все завертелось у него перед глазами, он покачнулся и упал. С минуту он лежал на левом боку и тяжело дышал. Быстро поднималась грудь, покрытая взъерошенной, свалявшейся шерстью, подергивалась кожа на запавшем животе. Правая передняя лапа Шарика была покрыта толстым слоем гипса, а голова перевязана бинтами.

Но Шарик не отступил после первой попытки: осторожно поднялся и немного постоял без движения, опираясь боком о стену. Теперь дело пошло лучше; он чувствовал, как у него кружится голова, но темнота не застилала больше глаз. Шарик медленно заковылял к двери вдоль стены. Он не мог открыть ее ни лапой, ни забинтованной мордой, поэтому толкнул боком. Дверь подалась, но он снова упал, зато теперь путь перед ним был открыт. В коридоре ярко светила не прикрытая абажуром электрическая лампочка, двери в палаты были прикрыты, и за ними застыл теплый полумрак осеннего раннего утра.

Шарик поднялся в третий раз и заковылял по коридору, упорно стремясь напасть на след. Запах лекарств заглушал все остальные. Нюх не подсказывал ему, где спрятали Янека. Шарик решил искать. Он двинулся вдоль стены, проскользнул из коридора в палату; здесь, пропутешествовав под койками, он обошел все углы.

На койках лежали люди, но все чужие. Нет, это не здесь. Он проковылял к следующей двери. Дверь эта вела в маленькую палату с кафельной печью в углу, с тремя койками у стены и еще одной — у окна. Счастье улыбнулось Шарику. От радости он завизжал и лизнул свесившуюся руку. Это была рука его хозяина! Потом он опять тихонько заскулил. Янек, очевидно, спал. Шарик не отважился залаять, боясь его разбудить.

Радость придала ему силы. Шарик той же дорогой вернулся в свой чуланчик, схватил зубами подстилку — тюфяк, сшитый из солдатской шинели и набитый соломой. Теперь он тащил его по коридору, останавливаясь через несколько шагов и тяжело дыша от усталости. Наконец он добрался до палаты, протиснулся в дверь и, услышав чьи-то приближающиеся шаги, быстро, как только мог, спрятался под койкой.