Дипломат

Они уже подходили к двери, когда Вышинский сказал Мак-Грегору: – А вы что думаете о положении в Иране, мистер Мак-Грегор? Ведь вы жили там довольно долго.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор, смущенный тем, что у него не нашлось ответа. – Мне бы хотелось поехать туда и посмотреть, что там происходит. Ведь уже пять-шесть лет как я не был в Иране, господин Вышинский.

– Чтобы понять, что происходит в Иране, вовсе не обязательно там находиться, – сказал Вышинский, как бы порицая Мак-Грегора за его осторожность; но он тепло пожал руку и посоветовал хорошенько ознакомиться с Москвой.

Потом он довел их до самых дверей кабинета и еще раз простился со всеми. Троев проводил их вниз по лестнице.

Было уже далеко за полдень. Посольский ролс-ройс стоял у подъезда. Эссекс подождал, пока Дрейк усядется в машину, положил свой портфель на сиденье и сказал: – Мы с Мак-Грегором пойдем пешком, Френсис. – Потом надел каракулевую шапку, застегнул меховое пальто. – Нельзя так безбожно топить. От этого как-то тупеешь. – Он сорвал с головы шапку и тоже кинул ее в машину. – Я зайду к вам, как только мы вернемся. Мак-Грегор, вы найдете дорогу домой?

– Надеюсь.

– Тогда пойдем, да побыстрей.

– Что же, это конец нашей миссии? – спросил по дороге Мак-Грегор Эссекса.

– С чего вы взяли?

– Мне показалось, что Вышинский похоронил все дело.

– Совсем наоборот! – Эссекс невесело засмеялся. – Вышинский приперт к стене. Нота потрясла его, дорогой мой!

– А разве он фактически не отказался говорить об Иране?

– Разумеется, – сказал Эссекс. – Но это далеко не конец!

– Как же так?

– Решающим будет следующий шаг, – сказал Эссекс и добавил уже не так уверенно: – Должен быть решающим. Получив эту ноту, они обязаны решить: разговаривать с нами об Иране или нет. И они будут разговаривать! Должны разговаривать! Они поймут последствия своего отказа.

Сидя в кабинете Вышинского, Мак-Грегор, так же как и Эссекс, старался не выдать своего волнения. Во время беседы ему на минуту ясно представилась подоплека борьбы между Эссексом и Вышинским, и это, казалось, открывало сущность всей дипломатии.

– Когда подводишь итог вашему разговору с Вышинским, – сказал он, – становится страшновато.

Группа узбеков в стеганых халатах оттеснила Эссекса с обледенелого тротуара.

– Страшновато? – сказал он, когда Мак-Грегор пошел с ним рядом по мостовой. – Вы что же, намерены пугаться каждый раз, как мы поспорим с русскими?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Но ведь вы-то спорили совсем не об Иране. Мне показалось, что суть дела именно в тех последствиях, которыми вы грозили, если русские откажутся разговаривать об Иране.

– В этом вы правы, – буркнул Эссекс. – Теперь они понимают, на что мы их толкаем и как далеко мы готовы сами зайти.

Эссекс явно хотел успокоить себя и хватался за каждую реплику Мак-Грегора, ища в ней повод для того, чтобы выговориться.

– Вы слишком все уточняете, Мак-Грегор, – продолжал он с нарочитой сдержанностью. – В таких обстоятельствах лучше не думать о пределе, до которого можешь дойти. Уточнения – это дело политиков и генералов, а не дипломатов. Явные угрозы бесполезны, глупы и совершенно излишни. Тонкий намек гораздо выгоднее. Он дает возможность и атаковать и маневрировать, а если нужно, то и отступить. Он дает возможность грозить тем, за что на самом деле вы не возьмете на себя ответственности, и это укрепляет ваши позиции за круглым столом. Четкими определениями наше дело можно только испортить. Уверяю вас, вся международная политика погрязла бы в трясине фактов и конфликтов, если бы все мы слишком ясно определяли наши позиции и конечные цели. Вышинский знает, с чем он столкнулся. Он сам для себя определит силу нашего маленького ультиматума.

Мак-Грегор попробовал было представить себе Эссекса как злодея, но у Эссекса было открытое лицо типичного англичанина с традиционной трубкой в зубах. Однако в намерения англичан явно входило упорное противодействие России любыми средствами, и Мак-Грегор подивился, как эта простая и тревожная мысль не пришла ему в голову раньше.

– Так ли необходимо все время бить по русским? – спросил Мак-Грегор. – Разве война не смягчила до некоторой степени нашу вражду?

– Не смешивайте внешнюю политику с настроениями народа, – ответил Эссекс. – Для нас это проблема политики и географии, а не симпатий. Мы должны держать Россию в определенных политических и географических границах, в этом состоит наша внешняя политика, и от этого зависит спокойствие Европы и возможность управлять миром.

Эссекс выговорился и снова вошел в свою обычную роль. Он почти избавился от чувства унижения, вызванного разговором с Вышинским, и снова был убежден, что одержал верх над своим собеседником.

– Вся беда в том, – сказал он в заключение Мак-Грегору, – что эти русские слишком уклончивы и загадочны. Однако мы с полным основанием можем предполагать, что они чувствуют… э… э… замешательство. Нам остается теперь ждать ответа Молотова.

– И сколько времени вы будете ждать его? – спросил Мак-Грегор.

Они пересекали улицу возле Большого театра.

– День или два. Мое достоинство не позволит мне дожидаться дольше, – чистосердечно признался Эссекс, отдав минутную дань чувству юмора.

Мак-Грегор улыбнулся. Но он надеялся, что теперь Эссекс не будет торопиться с отъездом – ему вдруг захотелось во что бы то ни стало остаться с Эссексом и быть свидетелем исхода их миссии.

Сознание, что эта миссия выходит за рамки спора об Иране, еще было ново для Мак-Грегора.

Так бывает во время исследований в области физики, когда вам вдруг открывается новое, неожиданное направление, которое совершенно по-новому освещает и производимый опыт. Теперь работа в Москве одновременно и манила и отталкивала Мак-Грегора, но он хотел видеть, к чему она приведет.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мисс Уильямс сняла очки и ждала, когда Эссекс кончит разговаривать с Мак-Грегором. Эти два человека начинали свой день настолько по-разному, что невольно хотелось мысленно сравнить их. Эссекс был неизменно словоохотлив, энергичен и готов спорить по всякому поводу. Мак-Грегор всегда казался спокойным и вместе с тем озабоченным, словно каждый день приносил, ему какую-нибудь новую потерю. Эссекса мисс Уильямс охотно слушала, а за Мак-Грегором любила наблюдать, и сейчас она с интересом следила, как они обсуждают вчерашнюю встречу с Вышинским. Закончив диктовать резюме этой беседы, Эссекс как будто еще больше расстроился, и в голосе его зазвучала жалобная нотка. Он говорил, что ни в коем случае не задержится здесь даже на два дня.

– Своим уклончивым поведением они напрашиваются на неприятности, – сказал Эссекс Мак-Грегору.

– Да, повидимому.

– Сомневаюсь, можно ли вообще получить от них ясный ответ.

Мак-Грегор с этим согласился, а между тем ему вовсе не хотелось соглашаться. Ему не хотелось, чтобы Эссекс продолжал свои фокусы с Ираном, не хотелось и того, чтобы их миссия кончилась разрывом с русскими. Такой серьезной неудаче едва ли можно было бы радоваться.

– Я склоняюсь к тому, чтобы вернуться в Лондон, и пусть эти господа сами расхлебывают последствия, – сказал Эссекс со все возрастающим раздражением.

– Но если мы сейчас уедем, разве это не будет полным провалом? – спросил Мак-Грегор.

Мак-Грегор говорил о провале миссии вообще, для Эссекса же это был прежде всего его личный провал. Слова Мак-Грегора прозвучали суровым напоминанием об этом факте.

– Не беспокойтесь, – сказал Эссекс, в котором досада боролась с доверием к Мак-Грегору. – Я не уеду, пока мы не добьемся чего-нибудь от русских. Пожалуйста, прочитайте нам последний абзац, мисс Уильямс.

Мисс Уильямс снова надела очки.

«Мне кажется, – читала она, – что Вышинский гораздо охотнее говорил об Иране, чем Молотов. Может быть, это его личная особенность, но факт тот, что вчерашний разговор был отмечен большей готовностью к уступкам, чем разговор с Молотовым. Из вышеприведенного резюме явствует, что русские твердо решили поставить на своем в вопросе об Азербайджане, какое бы давление мы на них ни оказывали. Тем не менее, в результате нашей беседы Вышинский ясно понял, насколько серьезна эта проблема и как далеко мы готовы пойти. Я уверен, что он доложит об этом и предупредит, что мы готовы идти на самые крайние меры. Мои слова были на это рассчитаны, и в соединении с нотой это дает мне уверенность, что наши надежды на успех сейчас значительно более обоснованы, чем в то время, когда я покидал Лондон».