Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Из прессы

25 октября

19.40. В здание театра на Дубровке входят экс-президент Ингушетии Руслан Аушев и глава Торгово-промышленной палаты, бывший премьер-министр РФ Евгений Примаков.

20.24. Аушев и Примаков возвращаются в оперативный штаб. Переговоры не удались. Террористы сообщили Примакову, что завтра, 26 октября, в 6 утра они начнут расстреливать заложников.

21.55. Террористы освобождают еще четверых заложников. Три женщины и один мужчина, граждане Азербайджана, выходят из захваченного здания. Некоторые эксперты расценивают освобождение азербайджанцев, как признак готовящегося расстрела оставшихся в зале заложников.

22.11. Боевики заявляют, что хотят вести переговоры с представителями Владимира Путина. Конкретных фамилий они не называют.

22.38. Заместитель министра внутренних дел России Владимир Васильев заявляет о прекращении прямых трансляций из района театра на Дубровке, мотивируя это тем, что такая практика «неграмотна с профессиональной точки зрения».

22.40. Владимир Путин проводит встречу с Лужковым и Примаковым, где обсуждает ситуацию с захватом заложников в театре на Дубровке.

22.50. Спецслужбами произведена аудиозапись разговора террористов с кем-то из руководства терактом вне здания ДК. Разговор содержит следующие слова: «Завтра будем работать… Будем расстреливать самых сочных в первую очередь».

Оперативный штаб

Участники событий

Первый офицер «Альфы»:

Террористы были абсолютно уверены в своей неуязвимости. Они считали, что никто не пойдет на штурм, что в наших глазах и глазах всего мира они – настоящие камикадзе. А на самом деле уже к концу первых суток, у нас на основе добытой информации сложилось четкое мнение, что террористы делятся на три категории. Первая – женщины-смертницы, которые действительно намерены себя взорвать и скорее всего сделают это при любом развитии событий. Вторая группа – профессионалы, которые не будут себя взрывать, а при первой же возможности уйдут из этого здания. И третья группа – несколько нервных психопатов, которые издевались над заложниками и чье труднопредсказуемое поведение вызывало опасения…

Второй офицер «Альфы»:

Существуют психологические лимиты для стресса, бессонницы, удержания людей в повиновении. После двух суток такого напряжения, в котором пребывали и террористы, и заложники, неизбежны притупление реакции, усталость, сонливость. Бараеву и его команде нужен был выброс адреналина – или полная победа, или расстрел заложников. Но победу мы им подарить не могли, Россия не может стать на колени перед Чечней, мир не может стать на колени перед террористами. Как бы ни братались заложники с террористами, их должны были начать расстреливать буквально на рассвете. У террористов просто не было иных путей давления на Кремль – серия терактов с помощью «невест Аллаха» сорвалась, СВУ в машинах, припаркованных у зала Чайковского и у входа в метро, не сработали. Оставались расстрелы. «Сочными» и ошеломляющими мир, то есть самыми эффектными с точки зрения террористов, могли стать расстрелы кого угодно – детей, сидевших на балконе, или иностранцев. С тем, чтобы США и Европа заставили нас сдаться на условия террористов.

Таким образом, у президента уже не было выбора, он сам стал заложником «Норд-Оста». И не только он, но и Бараев. К концу вторых суток мы уже знали, что Мовсар всего лишь марионетка в руках Басаева и Абу Валида и что арабская «Ассоциация мусульманского братства», которая спланировала и финансировала этот рейд, играла, как ей казалось, в беспроигрышную игру: Бараев или согнет Кремль, или вынужден будет взорвать ДК вмеcте с заложниками. И то и другое станет позором России и заставит Путина капитулировать перед фактом исламизации Кавказа.

Третий офицер «Альфы»:

Около десяти вечера нас сняли с «Меридиана» и направили на Дубровку. Террористы заявили, что в шесть утра начнут расстреливать заложников, и поэтому мы идем на штурм. И вот представьте: 25 октября, ночная Москва, дождь. Автобус везет нас на штурм, но за окном нормальная жизнь – люди, машины, витрины, огни Москвы. А мы едем практически на смерть. Нам потом командиры говорили: «Мы смотрели на вас и думали, что вы уже не вернетесь». И вдруг в автобусе по «Русскому радио» объявляют: «По заявкам слушателей передаем песню группы "Любэ" "Давай за…"». И пошло: «Серыми тучами небо затянуто… Давай за жизнь, давай, брат, до конца!..» Ну, нас эта песня просто вдохновила…

Из прессы

«АиФ»:

Спецотряды «Альфа» и «Вымпел» выдвигаются к объекту штурма. Неожиданно головной джип (сзади пять автобусов, в которых двести вооруженных, лучших в мире штурмовиков России) тормозят на милицейском посту возле оперативного штаба. Минут десять милиционеры выясняют у своего начальства необходимость их пребывания в «зоне». Несмотря на предъявленные удостоверения ФСБ, сотрудники МВД пытались узнать цель их приезда и даже собирались навести «шмон» в автобусах. Только спокойствие спецназовцев спасло милиционеров от мордобоя.

Отряды расположились на отдых в здании госпиталя для ветеранов войны, в пятидесяти метрах от Театрального центра. Легли прямо в коридорах на полу, подстелив под себя бронежилеты. Сердобольные нянечки и медсестры тут же принесли матрацы. Уже спящим парням они подкладывали под головы подушки. Затем каждого молча перекрестили. Мужики спали крепко, кто-то даже во сне причмокивал губами. Через три часа спецназ ФСБ шел на верную смерть. Когда ребята спускались по лестнице, медперсонал смотрел на них, как на обреченных, словно уходящих в НИКУДА.

В зале

Дарья Васильевна Стародубец:

«Эта третья ночь – последняя, – говорили бандиты. – Если подвижек не случится, начинаем второй этап операции». Какой именно, не объясняли, но было ясно, что нас ждет что-то жестокое.

Виталий Парамзин:

Я решил, что пора что-то делать. Я слышал, какие-то две девушки убежали из туалета, прыгнули в окно. В принципе я думал об этом. Мы тоже периодически ходили в туалет. Потом думаю: нет, вряд ли это хорошим закончится, прыгнешь туда и сломаешь себе все. И тебя же подстрелят. И вот я думал, искал, как же выйти, выскочить из этого здания, но ничего в голову не шло. По моим подсчетам, вероятность того, что кто-то отсюда выйдет живым, – процентов десять. Был момент, когда нам сказали, чтобы мы сели кучнее вокруг бомбы. Мы с Аней сели на самый верх возле звукорежиссерской кабинки. И, глядя на этот снаряд со взрывчаткой, который стоял в центре балкона, я понимал, что если что-то случится, то здесь будет просто воронка, и все.

Был клочок бумажки, какой-то обрывок. Я написал письмо родным, простился со всеми.

Мы разобрали кресла, так удобнее было лежать.

А рядом стояла эта чеченка с тротилом.

Аня Колецкова:

Женщина, которая сидела рядом с этой чеченкой, поступала так: сидит, молчит, а потом возмущенно как бабахнет мужу: «Не спи!» Все оборачиваются. Ну что делать? Может быть, ей так легче было со стрессом справляться…

Через какое-то время все стали укладываться. Я говорю Виталику: лучше снять ботинки, они там не вмещаются, мешают. А эта женщина отреагировала немедленно: «Ну да! И поставите их на самый верх!»

Но спать я не могла. А старалась как можно чаще отпрашиваться в туалет. Я думала: туалет в крыле здания, то есть чем чаще я в туалете, тем больше шансов, что в момент взрыва меня не будет в зале. И в туалете все высматривала – а куда меня бросит взрывной волной?..

Как-то по дороге из туалета попросила у чеченцев еду. Они дали мне груду шоколадок. Я принесла их на балкон, вывалила на кресло, и тут же один мужчина схватил целую горсть. Я говорю: «Это детям, вы что!» А он: «Мы тут все равны!» Представляете?

Павел Ковалев:

Вот другая сцена: сошедший с ума мужчина поет и качает головой из стороны в сторону. Это было, кажется, уже на третьи сутки – в пятницу. Чем дальше, тем сильнее апатия и покорность судьбе охватывали людей.