Не любо - не слушай

СЕРЕЖА

Катерина родила второго сына. Гляжу в мутные младенческие глазки и совершенно счастлив. Алеша катает Пашину коляску и тоже счастлив. Маму мы отпустили на курсы флористики – ее новое увлеченье. Вадим Анатольич выбрался нас навестить. Беседуя с ним в скверике, вдруг постигаю удивительную истину. Я и Сергей Заарканов, что приходил однажды к нам в литобъединенье читать свои стихи, не только оба Леонидовичи – об этом Вадим Анатольич знает уже несколько лет – но и сыновья одного и того же отца, Леонида Петровича Заарканова, отправляющегося завтра по делам службы в Бахмут. Писательская фантазия ничто в сравнении с непредсказуемостью подлинной жизни, перед которой преклоняюсь. Недаром отдал ей предпочтенье. Искусство – с живой картины список бледный, не более.

СЕРЕГА

Я тоже так думаю, мой нежданно-негаданно обретенный чадолюбивый братишка. Жизнь важней. Нарожай побольше – за себя и за того парня. (Серега, наглец, не хули искусств. Что, человек с Богом не спорщик? стыдись, атеист. Человек – явленье сверхсложное. Ушел в отрыв, вышел из-под контроля. Мария тех же мыслей.) Положил я на Марию и на твой убогий роман. Комедия разоблачений: каждый день узнаёшь новое. Застрелитесь оба. (Пока подождем… всегда успеем.) Отцу не донесу, не бойтесь. (Еще чего! я в тебе уверен.) Совершенно напрасно. Я сам не знаю, что завтра выкину.

АНТОНИНА

У меня есть имя – слышишь, Вадим? Ан-то-нина! Не я ошибка твоей молодости, а эта Мария Магдалина, родившая от чужого мужа щенка Сергея Заарканова-два. В двухкомнатной хрущевке нас пятеро – мои отец с матерью, я, Танька и ты, будь ты проклят. Стоим на очереди восьмой год. Чужие, спим с тобой в одной постели – места не хватает, и родителям боюсь говорить правду – не поймут. Не знаю, что с тобой сделает отец, когда догадается. Преподаю в школе историю. В состоянье истерии цепляюсь ко взрослым девчонкам за каблуки и прически. Как только получим жилье, я тебя выгоню к матери, к такой-то матери. Она там в однокомнатной уже кого-то себе завела. Яблочко от яблони недалёко падает. Лет через двенадцать, если отдам Таньку замуж… или зять ко мне? и снова без надежды. Будь ты проклят! будьте вы все прокляты.

СЕРЕГА

Генсеки сменяли друг друга, точно мои женщины. Наконец воссел Горбачев. Мне он глаза не открыл – я сам знал, что почем. Пошла мода на всё русское. Gorbi! рerestroika! Нас повсюду ждали, везде кормили и распрашивали. Я сопровождал группы за рубеж, выучив получше немецкий, не английский. Пала берлинская стена, немцы были влюблены в Россию, точно Райнер Мария Рильке. На гребне волны я не упускал своего: мне необходимы были новые впечатленья, художественные и чувственные. Получал их сполна. Мои прежние промахи были в суматохе, при смене караула, забыты. Не до меня – кутерьма. Истеричная очередь на выставку мемориала в ЦДХ на Крымском валу. Свободная подписка на толстые журналы – многомиллионные тиражи: читателю возвращалось задолженное – я зачитался до одури. Гласность, разоблаченья, раскрытье архивов. Мой тесть попал под колесо истории – я был только рад: немедленно развёлся. Покрутил головой направо-налево. У пруда, поодаль от старобольшевистских дач, на вытоптанной траве совсем немного места занимала девчонка в желтом купальничке. Я скомандовал себе: фас! и втюрился. А кругом ходили деньги – контра лезла изо всех щелей. Поначалу робкие кооперативы. Мужики, накинув ажурные шерстяные шарфики, пели с экрана: ах, какой платочек, как же он красив! кто всё это сделал? кооператив. Совместные предприятия, свободное хожденье валют. Договора министерств якобы о научных разработках, сначала с НИИ, потом и вовсе с липовыми структурами. Всем платили, платили, платили. Пухлые пачки денег. Девятнадцатилетняя Лера чуяла их, как хорошая охотничья собака. У меня тогда еще было. На нее хватало. Денег, я имею в виду. Мне уже стукнуло сорок. Без году неделю бизнесмены заказывали и крутили на телевиденье фильмы о своих законных шестнадцатилетних женах, уже родивших им сыновей. Сплошное поветрие хвастовства. Моя женитьба никого не удивила, кроме меня самого. (Сергей! подай мне шампунь. – Сейчас, Лерочка.) Жить в одной квартире с матерью и отчимом не получилось – мать готова была юную невестку растерзать. У Леры тоже нельзя: младшие братья. Пришлось снимать. Поездки за рубеж прекратил: боялся Леру одну оставить – завлекала мужиков по-черному. Шел лютый восемьдесят девятый – Горбачев бодался с Ельциным. Старый, свой порядок разваливался – черты нового, чужого еще не проступили. Чувствовал себя как бревно в водовороте, подплывшее к водопаду.

ВАДИМ

Ну да, Серега был человек той системы. Понятно, что ему стало неуютно. Мы с Марией перемогались кое-как. Ее муж, объелся груш, ушел чик-в-чик на пенсию – сел ей на шею. Что и требовалось доказать. Всё как по нотам. Мария оказалась страстной митинговальщицей. В толпе чувствовала себя как рыба в воде, заряжая, заражая меня своей пассионарностью. Взявшись за руки, мы орали вместе со всеми до хрипоты: Ель-цин! Ель-цин! Вся ненависть к прошлому, к прежнему прорвалась из горластых грудей – куклы не замечали кукловодов. (Вадим! Подойдем поближе к трибуне. – Сейчас… пристраивайся за тем парнем… я за тобой. – Нет, это я за Вадимом. На митинг тоже он утянул. Но мы этого не разбираем. Сережина жизнь течет обособленно. Меня даже Даша, его младшая, не узнает.) Мария истаяла до костей, пока привела Ельцина к власти. Пышноусый Петр (отчество) Заарканов помер сразу после знаменитого ельцинского водруженья на танк. Ну, ему и было под девяносто. Сережа впервые деда увидел уже в гробу. Удивительно – радоваться - грешно – что почти вслед за тем помер Леонид Петрович, Мариин муж, чуть за шестьдесят. Мы с Марией и с двоими Сергеями его схоронили. Я переехал к Марии не разводясь. Жена – Антонина, если она так настаивает – препятствуя разводу, спрятала у себя на работе метрику шестнадцатилетней, уже получившей паспорт Таньки. Без метрики, мне сказали, документов не примут, а подымать шум я, будучи кругом виноват, не решился. Бедная Антонина не знала, что дарового жилья практически больше не будет.

МАРИЯ

Вадим прав, в толпе мне легко. Забывается тайный страх за моих многодетных догорбачевского призыва. Я не любила покойного мужа (нет, когда-то… давно и неправда…), но я его хотя бы боялась. Катя не любит и хоть тресни не убоится кроткого Сережу. (Похожа на тебя, мамми. Я давно искал такую, и не больше, и не меньше.) Курсы флористики – пройденный этап. Заочный ВГИК – режиссерский факультет, певческие ферейны и прочее. Видно, ей тоже на людях легче. Потом всё бросает. Пососет и выплюнет. Ищет и не находит. Найдет и уйдет. (Присутствуем с Марией при открытии камня-памятника жертвам репрессий на месте Железного Феликса. Она было призадумалась о своем – церемония начинается! Подымает сильно поседевшую голову, вздергивает подбородок, что-то выкрикивает. Я не вдруг включаюсь: звон в ушах и шум в голове. Голоден. В троллейбусах запах ихтиолки, знакомый мне с бедных студенческих лет: повальный фурункулез, истощенье. В метро на сиденьях спят бомжи. Висят объявленья: по такому-то адресу можно бесплатно помыться в бане без предъявления документов. Нейдут, боятся. Или не видели. Или читать не умеют. Тяжелый запах бездомных. Запах нужды.)

СЕРЕГА

Да, помер мой игривый дед. И горком рухнул – я опять потерял работу. Лерин отец, почти мой ровесник, высокомерно усмехнувшись, ткнул меня на вторые-третьи роли охранником в президентскую службу. Он был таковский, тесть – эфэсбешный. (Господи, Серега, ну и линия жизни у тебя! убиться.) Последнее, что мне обломилось. Бегал, подавал теннисные мячи и злился, злился. Считанные остались денечки – скоро Лера сказала: всё. Из отцовских мальчишек-охранников лучше я молодого возьму. И взяла… я не отследил. Тесть сразу с работы меня не выкинул – не хотел добивать. Сам тот еще потаскун… понимал. Я оставлял за собой квартиру, покуда не кончились доллары, набравшиеся от загранкомандировок и сопровожденья тургрупп. Сидел как сыч, не сводя глаз с телефона – весь слух и ожиданье. Откуда взял, что она вернется? Любим не человека, любим собственные ощущенья. Субъективное дело. Творилось во мне… в ней жила одна лишь корысть. Обидно? ни капли (врешь). Только без этих ощущений я мертв. Как их в себе снова нащупать? не получалось. Потом умерла и надежда, и отчим мой помер – они сплошь не вынесли - я переехал к матери. Застал угасшую старую женщину. Первый раз лицом к лицу столкнулся со старостью. И ужаснулся. Отчим был архитектор, может, когда-то и неплохой (вряд ли), но давно уже только организатор. Депутат и прочее. Тоже из партийной династии, выездной. Сердце не выдержало неопределенности. Смотрел я его альбомы – не только мне привозил, себе тоже. Мать утратила весь свой кураж: даже мною гордиться нечего. Заодно отрешилась от комплексов по отношенью ко мне. Зеркало отражало мое вытянувшееся лицо - я злорадно подмигивал: ах! красавчик! душка-милашка! симпомпончик! вот все от тебя и отстали… рад? привыкай… никому сейчас ни до кого. И строил жалкие рожи.