Соска

Боже, какой молодой, какой заносчивый. Какое красивое мускулистое тело, еще немного угловатое, как у жеребенка… С каким нелепым вызовом встречает он мой взгляд.

Он встает и начинает одеваться. Глядя, как он натягивает куртку, я чувствую, что у меня самого начинает чесаться кожа на плечах.

Меня охватывает необыкновенная Любовь. Любовь к нему. Желание потрогать это тело, понюхать молодой пот, прижаться, слиться с ним, желание такое огромное и непреодолимое, что я открываю глаза.

Я открыл глаза и увидел незнакомый потолок с сероватой, как будто намокшей штукатуркой.

— Вы пролежали без сознания четыре дня, — произнес над моим ухом ворчливый женский голос.

— Мммм… — ответил я.

— Как вы себя чувствуете, Степан Афанасьевич?

— Нормально. Кто я? Где я?

— Вы в больнице. Проспали самое интересное. Здесь от журналистов проходу не было. Теперь вот успокоились вроде… Давайте-ка я вам судно поменяю.

Санитарка не соврала — я пролежал в коме почти пять дней. Как это нередко бывает при таких длительных потерях сознания, у меня полностью атрофировалась память.

По документам, которые обнаружили во внутреннем кармане моей куртки, установили мою личность: Свердлов. Степан Афанасьевич.

Имя мне ни о чем не говорило. Меня могли с таким же успехом называть Дмитрием Петровичем или Самуилом Альфредовичем. Иванов-Петров-Сидоренко… я даже не узнал своего лица в зеркале, когда мне его поднесли, что уж говорить о фамилии! Я действительно родился заново. Лет так в сорок, решил я на глазок, разглядывая морщинистые мешочки под глазами.

— Вам сорок два года, — сообщила санитарка, поправляя подушку.

Сделала она это без кокетства, хотя тело имела пышное, а глазки озорные, из чего я сделал вывод, что оболочка, в которой я вылупился, успеха у женщин не имела.

Я начал жить Степаном Свердловым.

Прошлое волновало меня постоянно, как будто за моей спиной был океан в ночи, он накатывался и отползал, а повернуться и посмотреть было нельзя. Смутные образы, тени утерянных воспоминаний… Иногда запах, или цвет, или услышанный шум провоцировал образ, но уцепиться за него и остановить не удавалось, хотя я пытался изо всех сил, до боли в затылке.

Вскоре я заметил одну закономерность: чаще всего такое случалось, когда я видел роскошную машину или проходил мимо дорогих бутиков. Из этого можно было сделать вывод, что в моей прошлой жизни я пользовался этими вещами, а можно было и не сделать. Судя по моей собственной одежде и вещам, которые обнаружили в моем чемодане (он чудом не сгорел во время крушения), я в лучшем случае мог принадлежать к обслуге, а никак не к владельцам дорогих вещей, которые, как известно, не летают экономклассом. А может быть, я просто очень сильно мечтал ими владеть?

Через милицию отыскали однокомнатную квартиру, где я жил. Седьмой этаж стандартной блочной башни. Взломали замок. Строго спросили меня, узнаю ли я помещение. Я честно ответил, что нет. Позвонили соседям. Те не совсем уверенно признали во мне Степана Свердлова. Рассказали, что я пропал с месяц назад. Смотрели исподлобья, отвечали с неохотой и ворчливо в том смысле, что я очень изменился и даже, видимо, вырос. Мне дали ключи.

Как выяснилось, матери у меня не было, а вот отец жил в соседнем доме, в хрущобе, загаженной до последней степени.

Я сходил разок посмотреть на этого человека и от последующих визитов отказался. Мужик был грязен, вонюч и пьян до невменяемости. Никаких образов он во мне не всколыхнул. Как только я сказал ему, что я его сын, он потряс головой, как конь, которому мешают мухи, промычал что-то про украденную золотую печатку, и я получил от этого относительно пожилого человека довольно-таки меткий удар по левой скуле, так что два зуба утратили устойчивость и с тех пор начинали болеть весной и осенью.

Я попытался отыскать своих друзей и подруг, мне сказали, что это поможет восстановить память. Их оказалось мало, они были необщительны и все как один твердили, что я сильно изменился после «этого исчезновения». Их лица не вызывали у меня никаких ассоциаций. Женщина с крупнопористой желтой кожей заядлой курильщицы, которую мне представили как мою «подругу», сказала, что свалить вот так в Канаду, никого не предупредив, — подло, а не взять ее с собой — еще подлее, брезгливо посмотрела на мою дешевую куртку и попросила к ней больше не приходить. Я и не собирался.

Очень быстро оказалось, что я ничего не умею делать. Ни одна из человеческих деятельностей не вызывала в моих пальцах ни узнавания, ни эмоций.

Я поинтересовался у соседки по лестничной площадке, почему у меня нет семьи и где вообще я работал. Оказывается, я «слонялся», а семью «не нажил». Я решил коренным образом ничего не менять.

Единственное, что мне хотелось делать, так это писать. Я обнаружил это, когда меня попросили написать какое-то заявление в ЖЭК.

Я купил дешевую тетрадку и так быстро и ловко написал несколько рассказов, что у меня закрались подозрения, что рассказы эти лежали у меня в подсознании готовые, но забытые, а ручка была тем хитрым приспособлением, через которое они и вылились на бумагу, как нефть из подземного пласта.

Рассказы были фантастические, немного «боевикастые» и, в целом, не лишенные интереса. Во всяком случае, так мне показалось — дать почитать моим «знакомствам» я не решился.

Больше всего мне понравился процесс писательства, я вживался в роль мента или преступника намертво и забывал про все на свете. Замечательным был и тот момент, когда какая-то внезапная идея находила чувствительный отклик в голове. Тогда сразу же все шло как по маслу. Невидимый кранчик внутри моей головы открывался, и рука сама начинала наносить на бумагу черные строчки. От этой деятельности я получал несказанное удовольствие.

Выходило, что до удара по голове я был писателем. Возможно даже известным, учитывая, что я разбился на самолете, который возвращался из Торонто. Хотя как же такое может быть, если все вокруг утверждают, что я «слонялся»? Я поискал свою фамилию в Интернете, но ничего особенного не нашел. Были там разные Свердловы, но не писатели, а все больше компьютерщики и директора мелких предприятий. Может быть, просто от полученного в самолете удара во мне открылся талант?

Вскоре у меня открылся еще один «талант»: без видимой причины я вновь погрузился в кому. Случилось это запросто, как раз во время писательства.

Оказалось, что я в любой момент мог надолго терять сознание, впадать в более или менее длительное коматозное состояние. Случай редкий, но не уникальный.

Соседка по лестничной площадке работала санитаркой, и всякий раз меня забирали в больницу, где она работала. Звали ее Татьяна Михайловна, и она прониклась ко мне жалостью — не больше чем профессиональная привычка.

Поначалу окружающие пугались моих обмороков, и меня стремительно увозили в больницу на скорой помощи. Но вскоре попривыкли, и однажды я даже пролежал один у себя в квартире пару дней, пока Татьяна Михайловна не забила тревогу.

Что со мной происходило в эти мои провалы, я, естественно, не помнил — скорее всего, ничего, что же там может происходить?

Это впоследствии я понял, что кое-что все-таки происходило: в каждый такой провал я отправлялся в свое прошлое, чтобы вершить свое будущее. Почему-то делал я это будучи богатым стариком. Наверное, я прожил две жизни: первую я закончил канадским миллиардером, который и профинансировал научную разработку «Спираль времени», а во второй сел на самолет, чтобы полететь в Россию на похороны мамы.

Но во всем этом я разобрался гораздо позже.

О том, что ни Канады, ни самолета, ни спирали времени не было, а был просто «мозг с серьезными функциональными расстройствами», я, естественно, подумать просто не мог.

По истечении месяца после «происшествия» у меня с лица начала сниматься кожа. Кожа была какая-то странная, как прозрачная синтетическая пленка. Точнее, она не снималась, а как бы постепенно смывалась, и лицо мое приобретало незнакомое выражение.