В долине Лотосов

Да, дядя – это все-таки дядя, и уровень у него соответствующий! Он досконально постиг законы борьбы. Только человек, давно плавающий в политическом море, может плавать так свободно, иначе он не дослужился бы до своих постов. А Ли Госян еще не достигла такого уровня, такого мастерства, ее можно назвать кадровым работником не более чем на семь десятых, поэтому она и добралась лишь до заместителя секретаря укома, а не окружкома, как дядя. Но она обязательно созреет и научится свободно плавать в этом политическом море!

Ян Миньгао был недоволен тем, что его племянница не проявила достаточной сообразительности и гибкости, чтобы следовать меняющейся обстановке. Вот упрямая бабенка, не понимает, куда ветер дует! Как начальник и к тому же родственник, он должен был видеть и чувствовать все, в том числе и то, что по укому пронесся слушок о любовной связи Ли Госян с Ван Цюшэ. Ей не годится больше жить отдельно от мужа, надо будет поговорить с ним на эту тему, а заодно воздействовать на соответствующие организации, чтобы они перевели племянницу на работу в провинциальный центр, поближе к мужу. Потом, когда она начнет ездить с проверками в области и уезды, кто ей помешает встретить какого-нибудь солидного человека и повеселиться с ним? Ян Миньгао тонко намекнул Ли Госян на все эти принципиально важные моменты, и на сей раз она поняла его сразу.

На следующее утро, придя на работу, Ли Госян из толстой пачки дел, представленных уездным отделом общественной безопасности к пересмотру, извлекла два документа: «Материал об исправлении Цинь Шутяня, объявленного в 1957 году правым и находящегося сейчас в заключении» и «Доклад об ошибочном объявлении Ху Юйинь новой кулачкой в 1964 году». Оба дела были тяжелыми, как свинцовые доски; она брала их, потом клала на место, потом снова брала. Карандаш, который она вертела в руках, тоже показался ей тяжелым, словно металлическая палка. Почему эти карандаши, решающие судьбы людей, иногда тяжелы, а иногда слишком легки и могут выделывать любые вензеля?

Ли Госян долго колебалась, но, так и не наложив резолюции, позвонила Ван Цюшэ, чтобы договориться обо всем с ним. Он же оказался просто душкой.

– Что? Реабилитировать их? – заорал он в трубку, брызжа слюной. – Я этого не могу ни понять, ни принять! У вас там какие-то перемены происходят, а мы отдувайся!

Глава 3. Сельский староста Ван

– Чертова баба! – ворчал Ван Цюшэ. – Совсем за человека меня не считает. Скоро у нас, местных, в селе уже и силы не останется!

Он привык, чтобы подчиненные звали его «старостой Ваном», и не знал, что за глаза они называют его «Осенней змеей». Людям ведь рот не заткнешь, лучше уж их не слушать. Да и эта Ли Госян хороша: хоть и позвонила ему заранее, поприветствовала, но, когда Ван получил из укома обещанные материалы о Цинь Шутяне и Ху Юйинь, он снова пришел в ярость. Запершись в своем кабинете, он так стучал кулаком по столу, что даже стакан разбил.

В действительности же Ван Цюшэ напрасно винил Ли Госян: указания центрального комитета о реабилитации невинно пострадавших во время многочисленных политических кампаний следовали одно за другим, и никаким проходимцам, тем более мелким, было не под силу противостоять им.

А Ли Госян, напротив, хорошо понимала состояние Ван Цюшэ. Все-таки они были связаны одной веревочкой, да и старой «любовью». За эти годы Ван Цюшэ тоже мог жениться на ком-нибудь, но не решался – можно сказать, пожертвовал собой. Уже одно что трогало Ли Госян, заставляло задумываться. Поэтому через несколько дней после первого разговора она снова позвонила Ван Цюшэ и была очень приветлива. О чем конкретно шла беседа, не знали даже телефонисты, потому что она шла по «вертушке», то есть по специальному каналу связи, а другим людям и подавно нельзя было узнать. Известно только, что после этого разговора Ван Цюшэ весь в холодном поту плюхнулся в свое плетеное кресло. Теперь он уже не запирался в кабинете, не стучал по столу и не бил стаканов, а лишь тихо ругался:

– Чертова баба! Больно интересно реабилитировать этих ублюдков, у которых на лбу черное клеймо стоит! Выходит, они снова могут подкладывать мне кучи и вываливать в навозе? Тебе хорошо, ты скоро переезжаешь и провинцию, а меня здесь бросаешь, чтобы я этих подонков обелял! Да, Ли Госян, ты оправдываешь свое имя – «Аромат страны», – всегда норовишь сладко пахнуть! Конечно, «из тридцати шести замыслов самый лучший – смыться»… Уезжай, уезжай, все равно гусь фазанихе не Друг, а бык тигрице не любовник!

По правде говоря, тайная связь Ван Цюшэ с Ли Госян была выгодна им обоим. Разумеется, не обошлось и без некоторых потерь, но выгод все-таки больше. Собственно, что он потерял? Раньше шлепал босыми ногами по грязи, а теперь – староста села. Все это благодаря поддержке Ли Госян и Ян Миньгао, которые его выдвигали. Одно время Ян Миньгао считал его полным ничтожеством, к тому же подлым и неблагодарным, и непременно погубил бы. Достаточно вспомнить Ли Маньгэна, который в 1956 году не послушался Яна и в результате всю жизнь проходил в соломенных сандалиях и плаще из травы. А что в сравнении с ним Ван Цюшэ? Даже по моральным качествам он не стоил и пальца Ли Маньгэна. Но в период «критики Линь Бяо и Конфуция» произошло событие, в корне изменившее взгляд Ян Миньгао на Ван Цюшэ.

Дело в том, что вся семья Яна, и особенно он сам, зимой и весной любила лакомиться подмороженными ростками молодого бамбука. Зажаренные тонкими ломтиками, нежные, хрупкие, они были диво как хороши с постной говядиной, тушеной уткой или курицей, ароматическими грибами или грибами «древесные ушки». Они просто таяли во рту и в то же время были обыкновенными дарами гор – не то что «ласточкины гнезда», «серебряные ушки», [41] трепанги или медвежьи лапы. Неужели глава целого уезда за два сезона не мог съесть сто или двести фунтов этого вполне доступного лакомства? К сожалению, в тот год ростки бамбука из-за каких-то причин почти все высохли и стали цениться наравне с акульими плавниками. Однажды вечером Ли Госян в промежутке между ласкамиподсказала Ван Цюшэ, какой у него есть шанс проявить свою преданность и выдвинуться. Следующий день был базарным, и Ван, с молчаливого согласия своей начальницы и подруги, тут же решил объявить бой спекулянтам и прочей буржуазии. Под предлогом охраны общественного порядка он направил ополченцев ко входам на рынок, велев проверять всех строжайшим образом. А это было как раз перед праздником весны – китайским Новым годом, когда члены горных коммун везли на базар плоды своего труда, чтобы хоть немного заработать. Кто шал, что у каждого входа их будут обыскивать ополченцы с желтыми нарукавными повязками и изымать не что-нибудь, а только ростки бамбука? Почему именно их, горцы не понимали, лишь недоуменно переглядывались. Тут же пошли всякие слухи: один передавал десяти, десять – сотне, каждый приукрашивал, и в конце концов договорились до того, что в горах обнаружена реакционная организация под названием «Партия ростков бамбука». Свои тайные документы она прячет под кожуру бамбуковых ростков и таким способом осуществляет контрреволюционные связи. Поэтому-то на сегодняшнем базаре и была раскинута частая сеть, которая помогла поймать немало реакционных главарей и их пособников… После такого рассказа торговцы, лишившиеся ростков бамбука, тут же забыли о своих экономических потерях и жалели лишь о том, что у них нет крыльев, чтобы улететь с этого проклятого места. Вернувшись домой, они забились по углам и старались не выходить за порог.

Кто же придумал побасенку о «Партии ростков бамбука»? Наивные народные массы или какой-нибудь недостаточно преданный ополченец, захотевший навредить Ван Цюшэ? Если верно последнее, то он достиг своей цели, потому что Ван Цюшэ и Ли Госян терялись в догадках и очень боялись, как бы это дело не разрослось. Им пришлось устраивать бесконечные собрания с опровержением слухов и объяснять, что проверка на базаре была устроена исключительно для вылавливания спекулянтов. Только тогда слухи понемногу стихли.