Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

— Простите, — сказал я, — но это совсем не похоже на Порт-Санлайт.

— Потому что это Бэбингтон, — объяснил водитель. — ближе к Санлайту не подъехать, там мост низкий.

— О!

— Так где же все-таки сам Порт-Санлайт? — спросил я, но мой вопрос растаял в облаке голубого дыма. Я вскинул на плечо рюкзак и зашагал по дороге, которую с надеждой счел подходящей — она бы несомненно таковой оказалась, если бы только я выбрал другую. Я прошел довольно далеко, но дорога, кажется, ни к чему не вела, или, во всяком случае, не вела ни к чему, похожему на Порт-Санлайт. Завидев ковыляющего по обочине старичка в кепке, я попросил его подсказать, где Порт-Санлайт.

— Порт Санлайт! — проревел он голосом человека, полагающего, что весь мир оглох вместе с ним, и с намеком, что только полоумный может направляться в такое место. — Это вам нужно на фтобусе!

— На автобусе? — удивленно переспросил я. — А далеко до места?

— Говорю, вам фтобус нужон, — повторил старичок злорадно.

— Это я понял. Но все-таки, где Санлайт?

Он ткнул меня костлявым пальцем в чувствительное место прямо под ключицей. Больно.

— ВАМ НУЖОН ФТОБУС!

— Понимаю…

Ах ты нудный старый хрыч! Я повысил голос ему под стать и проревел старику прямо в ухо:

— Я хочу знать, куда идти!

Он взглянул на меня как на неизлечимого идиота.

— Ну ни хрена ни понимает! Фтобус тебе нужон, фтобус. — И зашаркал дальше, беззвучно жуя деснами на ходу.

— Спасибо! Желаю скорой смерти, — крикнул я ему вслед, растирая плечо.

Я вернулся в Бэбингтон и спросил дорогу в магазине, как и следовало поступить с самого начала. Порт-Санлайт, как выяснилось, находился совсем рядом, за железнодорожным мостом и развилкой — или наоборот. Не скажу точно, потому что тут небо описалось дождиком, и я пригнул голову так низко, что едва видел, куда иду.

Я прошел, быть может, полмили, но каждый шаг по слякоти того стоил. Порт-Санлайт очарователен, настоящий городок-сад, и оттого он много веселее, чем теснящиеся домишки Солтера. Тут есть и открытые зеленые участки, и милые домики, полускрытые за сугробами листвы. Вокруг ни души, и все, что я видел, было закрыто — не работали ни магазины, ни паб, ни музейный центр, ни галерея искусств леди Левер, и это меня взбесило — но я решил получить максимум от неторопливой прогулки по дождливым улицам. Не без удивления я увидел, что фабрика еще на месте и, насколько я мог судить, до сих пор выпускает мыло, но на том и закончилось все, чем мог порадовать Порт-Санлайт в дождливую осеннюю субботу. Я добрел обратно к автобусной остановке и час с четвертью ждал под проливным дождем автобуса дальше, в Хутон, — который выглядел еще менее забавным, чем кажется на слух.

Хутон преподносит миру не только довольно забавное название, но и самый захолустный железнодорожный вокзал, в каком мне приходилось чихать. Трущобного вида зал ожидания на платформе протекали отсырел, но я так промок, что мне было уже все равно. Вместе с шестью другими бедолагами я целую вечность дожидался поезда на Честер, где пересел на другой, в Лландидно.

Этот поезд, слава богу, был пуст, поэтому я занял место у столика, рассчитанного на четверых, и утешался мыслью, что впереди меня ждет славный отель или пансион, где можно будет принять горячую ванну и получить сытный обед, щедро сдобренный напитками. Какое-то время я смотрел в окно, потом достал свой томик «Королевства у моря», чтобы поискать у Поля Теру каких-нибудь упоминаний об этих местах и постараться их присвоить или переделать в собственных целях. Как обычно, я поразился, прочитав, что Теру проезжал по этим самым рельсам, погруженный в оживленную беседу с другими пассажирами. Как ему это удавалось? Даже не принимая во внимание, что мне достался почти пустой вагон, я все равно не представляю, как в Британии завязать разговор с незнакомцем. В Америке, само собой, все просто. Вы протягиваете руку и говорите: «Меня зовут Брайсон. Какой у вас годовой доход?», и дальше разговор идет как по маслу. Но в Англии — или, как в данном случае, в Уэльсе — это очень сложно, во всяком случае, для меня. Сколько раз я ввязывался в разговор с попутчиками, столько это кончалось катастрофой или, по меньшей мере, горькими сожалениями. Либо я выпаливаю что-нибудь неподходящее («Простите, не могу не заметить, что нос у вас выдающихся размеров»), либо выясняется, что человек, с которым я решил завязать дружбу, страдает серьезным умственным расстройством, проявляющимся в бормотании и затяжных припадках плача, или оказывается коммивояжером компании, торгующей малярными распылителями, и, приняв наш вежливый интерес за энтузиазм, обещает заглянуть с образцами, когда в следующий раз будет в этих краях, или рвется поведать об операции по удалению рака прямой кишки, а потом заставляет вас угадывать, где у него калоприемник. («Сдаетесь? А вот он, под мышкой. Пощупайте, не стесняйтесь»), или вербовщиком-мормоном, или еще одним из десяти тысяч вариантов, без которых я предпочел бы обойтись. Путем долгих и многочисленных опытов я пришел к выводу, что человек, пожелавший заговорить с вами в поезде, это, по определению, тот, с кем вы говорить не желаете, так что в последнее время я больше держусь сам по себе и черпаю удовольствия беседы в книгах более красноречивых авторов, вроде Джен Моррис и Поля Теру.

По некой прихоти судьбы, когда я сидел себе со своей книжкой и никого не трогал, мимо проходил какой-то тип в шелестящем анораке; заметив, что я читаю, он воскликнул:

— Ага, тот самый Торо!

Подняв глаза, я увидел, что тип уже примостился напротив. На вид ему шел седьмой десяток: копна седых волос и празднично мохнатые брови, поднимающиеся шпилями, как кончики крепко взбитых меренг. Казалось, кто-то пытался подвесить его за пучки бровей.

— В поездах он, знаете ли, ничего не смыслит, — продолжал тип.

— Простите? — настороженно отозвался я.

— Ну, Торо, — он кивнул на мою книгу. — Ничего не смыслит в поездах. А если смыслит, так ничем это не показывает.

Он от всего сердца посмеялся собственной шутке, с удовольствием повторил ее еще раз, а потом уселся, сложив руки на коленях, словно припоминая, когда мы с ним в последний раз так весело проводили время.

Я очень скупо кивнул в ответ и уткнулся в книгу, что, как я надеялся, будет истолковано незваным гостем в качестве пожелания валить на хрен. Вместо того он перегнулся через столик и согнутым пальцем потянул книгу на себя — действие, которое я и в лучшие минуты нахожу весьма раздражающим.

— Знаете его книжонку — «Великая железная дорога…», как ее там? Через всю Азию. Знаете?

Я кивнул.

— А знаете, что он в той книжке едет из Лахора в Стамбул на «Дели-экспресс» и ни разу не упоминает марку локомотива?

Я видел, что тип ждет отклика, и отозвался:

— О?

— Ни разу. Можете себе представить? Что толку писать книгу о железных дорогах, если не рассказываешь про локомотивы?

— Вы, значит, интересуетесь поездами? — произнес я и немедленно пожалел об этом.

Не успел я опомниться, как книга лежала у меня на коленях, а я слушал речь самого большого зануды в мире. Я не очень-то вслушивался в его слова. Меня отвлекали его брови-башенки и открытие, что не менее обильный урожай волос вырос у него в носу. Верно, он их мыл шампунем «Чудесный рост». И был он не просто фанатиком поездов, но фанатиком-говоруном, а это куда более опасная разновидность.

— Возьмем этот поезд, — говорил он. — Это тип «Метро-Кэммел», выпущенный заводом Суиндона, скажу наугад, между июлем 1986 и августом, самое позднее сентябрем 1988 года. Я сперва не поверил, что это суиндонский 86–88 из-за крестовин на спинках сидений, но потом заметил заклепки с вмятинками на боковых панелях и подумал: «Тут мы, друг мой Сирил, имеем дело с гибридом. На свете мало в чем можно быть уверенным, но уж заклепки «Метро-Кэммел» тебя не обманут». Так вы откуда?

Я не сразу понял, что вопрос относится ко мне.

— Э… из Скиптона, — отвечал я, солгав только наполовину.