В теплой тихой долине дома

Джим тоже расколол орех, чтобы съесть с ним за компанию, и тут Пэдди сказал:

— Белли не хочет быть какой-нибудь там не знаменитой и не красавицей. И еще она хочет быть богатой и утонченной. Она говорит, что если каждый день понемножку упражняться, то все у нее получится. Вот Дэйз и помогает — то входит в кухню, то выходит, говорит ей что-нибудь, то за служанку, то за всяких гостей, то за старика-отца, то за бедную сестру или еще за кого, а Белли лежит на линолеуме и отвечает.

— А что ей Дэйз говорит?

— Ну, всякое. Там Ава или еще какая-то актриса сказала матери: «Я не желаю тебя больше видеть», а старушка-мать всего только и пришла к ней попросить, чтоб она вернулась домой. Не то скучно старикам, не то что. Ну и вот, Дэйз входит и говорит: «О, дочь моя, вернись домой. Мы не можем без тебя!» А Белли ей отвечает: «Три года назад ты прогнала меня. Я не желаю тебя больше видеть». Ну и все такое.

— Дай-ка я тебе расколю, — сказал Джим. И он аккуратно расколол орех на половинки, потом разломал их, так что ядро вышло целенькое и чистое. Он протянул его Пэдди, потом расколол еще один для себя.

— Ей сцена нужна, — сказал Пэдди. — Вот она и послала меня спросить, можно ей устроить для себя сцену в гараже.

— В каком гараже?

— Вот в этом. У нас гаража нету, только сарай и тот весь завален хламом. Можно ей сделать сцену в твоем гараже?

— Когда?

— Н-ну, наверно, сейчас. Она в кухне лежит на самой дороге, мама сердится. Обходить надо. А то бывает, мама вдруг станет и слушает, о чем это они говорят. Белли сказала, что не может упражняться, когда мама стоит над душой, да еще недовольная. Так я пойду скажу, что можно?

— Ну да.

Пэдди встал и бегом помчался к себе домой.

В общем-то хорошо, что у тебя такие соседи, но порой кажется, что хуже ничего быть не может, потому что просто нельзя им ни в чем отказать, нельзя даже попросить их ходить пореже и, стало быть, то и дело приходится отрываться от размышлений над всякими разными вещами, ну, скажем, над тем, чего бы изобрести. Правда, сейчас он не прочь был повидать сестер и посмотреть, как Белли упражняется для сцены.

Он прошел в гараж прикинуть, можно ли там что-то сделать и где устроить эту самую сцену. В одном конце дюжина ящиков из-под яблок, все забиты черными орехами. В другом старая мебель, какие-то кастрюли и сковородки, несколько ящиков с журналами и книгами и всяким барахлом.

Пока он разглядывал все, Пэдди уже просунул голову в дверь:

— Она спрашивает, можно войти?

И тогда Пэдди, Белли и Дэйз гуськом прошли в гараж, Белли вся в черном и уж как старается, чтобы и глаза были такие большие-большие и чтобы вся она была такая печальная и мечтательная, ну, в точности Ава Гарднер или еще какая звезда. А Дэйз держится рядом, не то восхищаясь сестрой, не то пребывая в полной растерянности.

— Ну что ж, — сказала Белли, — пожалуй, вот здесь, Джим. Это моя комната. Я лежу на тигровой шкуре, я такая богатая. Но мне грустно, потому что денег у меня много, а детей нет. И вот, когда я лежу, стук в дверь. Это стучит мужнина, который много обо мне слышал. Я говорю: «Да». И ты входишь, Джим.

— Я?! — сказал Джим. — Пусть лучше Пэдди. Я буду сидеть вот тут, чистить орехи и смотреть.

— Все-таки лучше, если бы ты, Джим. А Дэйзи у меня будет служанка. Если мне захочется взглянуть на моих тигров, она приведет их, или вдруг мне захочется китайских орешков, тогда она принесет их на золотом блюде.

— Я буду сидеть и смотреть, — сказал Джим.

— Можно я лягу на этот старый диван? — сказала Белли.

— Ну да, — сказал Джим.

Белли растянулась на диване и погрузилась в печаль. И не расставаясь со своей печалью, сказала:

— Ты стой там, Дэйзи, и жди, когда я скажу насчет тигров. А ты, Пэдди, выйди и через минутку постучи.

— А чего мне говорить, когда войду?

— Это вы знаменитая мадам Антуанет де ля Тур?

— Какая мадам? — переспросил Пэдди.

— Антуанет, — скорбно повторила Белли.

— Антуанет.

— Де ля Тур.

— Де ля Тур, — повторил Пэдди. — Мадам Антуанет де ля Тур.

Пэдди вышел, и Белли уже готова была начинать, но Пэдди тут же вернулся без стука.

— Белли, а потом что говорить?

— Пэдди! — горестно воскликнула Белли. — Я не хочу, чтобы ты звал меня Белли. Я иду на сцену. Меня зовут Изабелл Шихэйди, но, конечно, я переменю имя. Белла Шейд. По-моему, звучит страшно красиво, как ты думаешь, Джим?

— Белла Шейд? — сказал Джим. — Да, вроде подходяще.

— Ну ладно, — сказал Пэдди, — так что же мне говорить после того, что ты мне сказала, чтобы я сказал? — И он попытался вспомнить, что же она ему сказала. — А что ты мне велела сказать?

— Слушай внимательно, Пэдди, — сказала Белли. — Это вы мадам Антуанет де ля Тур?

— Ага. А потом чего говорить?

— Сперва скажи вот это, а потом, когда я скажу что-то ещё, ты скажешь то, что тебе следует на это сказать, ты же знаешь, как ведут разговоры. Ну ладно, начнем.

Пэдди Шихэйди вышел из гаража. Белла Шейд, как она предпочитала себя именовать, стала входить в образ, а Дэйз, стоявшая подле дивана, постаралась отнестись к происходящему со всею серьезностью.

Пэдди постучал в дверь.

— Да? — откликнулась Белла Шейд.

Пэдди вошел.

— Это вы будете мадам Антуанет де ля Тур?

Белла Шейд некоторое время печально взирала на него, потом еще печальнее произнесла:

— Да, это я.

Пэдди оглянулся на Джима, но Джим ничем ему не помог. Джим смотрел в это время на Белли, тогда Пэдди взглянул на Дэйз, но и Дэйз ничем не в состоянии была ему помочь. Она стояла так, будто присутствует при погребении младенца, и Пэдди вновь перевел глаза на Белли.

— Я приехал из Аравии, чтобы повидать вас, — подсказала своему брату Белла Шейд.

— Я приехал из Аравии, чтобы повидать вас, — сказал Пэдди.

— Откуда из Аравии? — скорбно осведомилась Белла Шейд.

Нет, Пэдди никак нельзя было винить за то, что он затрудняется с ответом: он, бедняга, стоял и молчал, растерянный, не зная, откуда же именно из Аравии он прибыл, и в то же время боясь сорвать сцену.

— Из Багдада, — шепнула Белла Шейд.

— Из Багдада, — сказал Пэдди.

— Но это так далеко, — сказала ужас как скорбно Белла Шейд. — Ведь вы же знаете, что это Париж, а от Багдада до Парижа такая даль.

— Это точно, — подтвердил Пэдди. Он наконец-то вошел в роль и даже уверился, что в качестве багдадца не подкачает. — Но я ничего, добрался.

— Приятным ли было плаванье? — сказала Белла Шейд.

— А я поездом.

— Надеюсь, вы хорошо спали в дороге?

— Ничего, поспал, — сказал Пэдди. — Надеюсь, и вы хорошо спали в дороге.

— Я все время была здесь, — сказала Белла. — Я никуда не езжу с тех пор, как Чак отправился на дуэль. Я все время в Париже, в этом уединенном замке, одна со своими воспоминаниями.

— Ага, — сказал Пэдди, лихорадочно соображая, и тут его вдруг осенило: — А как там Чак?

— Он умер, — сказала Белла.

— А как его отец?

— Умер.

— А брат у него есть?

— Да, маленький брат.

— Ну, а он как?

— Умирает, — сказала Белла Шейд, и рука ее безвольно упала в сторону Дэйз.

— Мари, — сказала она, — приведи моих тигров. Я так одинока.

— Слушаюсь, госпожа, — сказала Дэйз.

Дэйз стала на четвереньки и поползла вокруг дивана к Белле Шейд, грустно взиравшей на своих тигров, Беллина рука опустилась на голову Дэйз.

— Мои бедные одинокие тигры, — сказала Белла.

— Ну, мне, пожалуй, пора обратно в Багдад, — сказал Пэдди.

Белла Шейд чуть не в ужасе подскочила на месте: — Что?! — воскликнула она, уже сидя на диване.

— Я немного запаздываю, — сказал Пэдди. — Это ведь жуть как долго до Багдада добираться.

— Постойте! — воскликнула Белла. — Не покидайте меня!

— А почему?

— Я тоже умираю.

— Что-нибудь заразное?

— Нет, нет! — сказала Белла. — Вам ничего не грозит. Моя болезнь безопасна.

— Что же у вас такое?