В высших сферах

Британия бросила Дюваля за решетку на все время стоянки судна в порту. Америка заковала его в кандалы. Канада не сделала ни того, ни другого, прикинувшись, что его просто не существует”.

– Давай следующий кусок, Дан! – в голосе Чака Вулфендта звенело нетерпеливое волнение.

Рассыльный тут как тут. Лист с текстом вылетел из пишущей машинки, на его место стремительно вставлен чистый.

"Есть ли шанс, что молодого Анри Дюваля впустят в нашу страну? Смогут ли ему помочь легальные меры?

Более зрелые, более холодные головы сказали “нет”. Правительство и министр по делам гражданства и иммиграции, утверждают они, обладают властью, с которой бесполезно тягаться.

Элан Мэйтлэнд не согласен с ними. “Моему клиенту отказано в элементарном человеческом праве, – заявил он сегодня. – И я намерен за него бороться”.

Он напечатал еще три абзаца, цитируя Мэйтлэнда. Они были лаконичны и конкретны.

– Давай дальше, Дан! – крикнул Вулфендт, рядом с которым теперь возник также и выпускающий редактор. Материал о поисковых работах в горах принес одно разочарование: пропавшая дамочка нашлась живой и здоровой, ни тени злого умысла, муж ее полностью оправдан. А счастливый конец никогда не способен вызвать такого живого интереса, как трагедия.

Дан Орлифф, не отрываясь, продолжал стучать на машинке, складывая в мозгу предложения и фразы; пальцы лишь послушно следовали за мыслями.

"Вне зависимости от того, преуспеет ли Элан Мэйтлэнд в достижении своей цели или потерпит поражение, ему придется действовать наперегонки со временем. Судно с Дювалем на борту, океанский бродяга “Вастервик”, который может никогда больше не зайти в Канаду, должно отплыть через две недели, если не раньше. Судно уже ушло бы в море, но задержалось из-за ремонта”.

Так, теперь другие подробности. Дан вкратце изложил основные события. За его плечом появился заместитель редактора отдела городских новостей.

– Дан, добыл фотографию Мэйтлэнда?

– Не было времени, – бросил репортер, не поднимая глаз. – Он говорит, что играл в футбол за университет Британской Колумбии. Попробуй в спортивном отделе.

– Ладно!

Двенадцать двадцать три. Осталось десять минут. “Первое, чего мы добиваемся, это официального расследования по делу Дюваля, – сообщил Мэйтлэнд нашей газете. – Я обратился с просьбой о таком расследовании ради простой справедливости. Нам в этом было бесповоротно отказано, и, по моему мнению, министерство по делам иммиграции действует так, словно Канада превратилась в полицейское государство”.

Теперь подробности биографии Мэйтлэнда.

…Затем – у нас все по-честному – напомнить о позиции министерства по делам иммиграции, выраженной позавчера в заявлении Эдгара Крамера… Опять к Мэйтлэнду – цитата с оценкой такой позиции властей и, наконец, описать самого Мэйтлэнда.

Перед мысленным взором Дана Орлиффа, уставившегося в клавиатуру пишущей машинки, всплыло лицо молодого адвоката, нахмуренное в суровой неумолимости, каким репортер увидел его сегодня утром, когда адвокат выходил из кабинета Крамера.

"Он производит сильное впечатление, этот Элан Мэйтлэнд. Когда он говорит, глаза его горят, а волевой подбородок выступает вперед с неодолимой решимостью. У вас возникает ощущение, что это тот человек, которого вы хотели бы иметь на своей стороне.

Может быть, сегодня вечером Анри Дюваль, запертый на судне в своей одинокой каюте, испытывает именно это чувство”.

Двенадцать двадцать девять. Теперь уже время поджимало; еще несколько фактов, ввернуть цитату и хватит. Он подготовит расширенный вариант в последний выпуск, но большинство людей станет читать именно то, что написано сейчас.

– Годится! – одобрил выпускающий редактор. – Откроем полосу сообщением о том, что женщина найдена, только покороче, статью Орлиффа верстайте рядом в верхнем левом углу.

– В спортивном отделе есть кадр с Мэйтлэндом, – доложил заместитель редактора отдела городских новостей, – голова и плечи, одна колонка. Трехгодичной давности, но снимок неплохой. Послал вниз.

– Организуйте что-нибудь получше для последнего выпуска, – распорядился выпускающий редактор. – Направьте фотографа в контору Мэйтлэнда, и чтобы в кадре были видны своды законов.

– Уже, – коротко ответил заместитель, худощавый юноша, порой казавшийся даже оскорбительно понятливым и проворным. – И насчет фолиантов предупредил, вычислил, что вам их обязательно захочется.

– Боже! – фыркнул выпускающий редактор. – Нет, вы, негодяи-карьеристы, меня своими амбициями совсем доконаете. Кому здесь нужны мои приказы, если вы, желторотые, все уже знаете наперед!

Жалобно ворча, он скрылся в своем кабинете – континентальный выпуск был подписан в свет.

Через несколько минут, еще до того, как “Пост” появилась на улицах, изложение статьи Дана Орлиффа передавалось по каналам агентства Канэдиан Пресс.

Глава 4

Элан Мэйтлэнд пока не знал, насколько знаменитым вскоре станет его имя.

Расставшись с Даном Орлиффом, он вернулся в свою скромную контору на самой окраине деловой части города, которую он делил с Томом Льюисом. Располагалась контора над лавками и итальянским ресторанчиком, откуда к ним частенько поднимался аромат пиццы и спагетти, и состояла из двух остекленных клетушек и крошечной приемной, способной вместить два кресла и столик стенографистки. Последний три раза в неделю по утрам занимала почтенного возраста вдовица, которую так и хотелось назвать бабулькой, и за скромную сумму выполняла весьма небольшой объем необходимых печатных работ.

В данный момент у ее пустующего столика находился Том Льюис, с некоторым трудом склонивший свое приземистое полноватое туловище к подержанному “ундервуду” <Известная марка пишущих машинок.>, приобретенному партнерами несколько месяцев назад по баснословной дешевке.

– Составляю проект завещания, – радостно доложил он Элану. – Решил оставить свой мозг науке. Элан снял пальто и повесил его в своей клетушке.

– Не забудь послать себе чек за эту юридическую услугу. И помни, что половина причитается мне.

– А ты подай на меня в суд – как раз и попрактикуешься. – Том распрямился. – Ну, какие у тебя дела?

– Нуль. – Элан сжато изложил суть своей беседы в иммиграционной службе.

Том задумчиво поскреб подбородок.

– А этот мужик Крамер совсем не дурак. Разгадал-таки наш ход с затяжкой времени.

– Сдается мне, наша с тобой идея не столь уж оригинальна, – с грубой прямотой признался Элан. – Скорее всего ее уже не раз опробовали.

– В юриспруденции, – нравоучительным тоном произнес Том Льюис, – не существует оригинальных идей. Только бесконечные мутации старых. Ладно, и что дальше? Беремся за план-два?

– Зачем же такие громкие слова? И не план это вовсе, сам знаешь, а безрассуднейшая из самых смелых попыток.

– Но ты все равно попробуешь?

– Обязательно, – Элан кивнул. – Хотя бы только для того, чтобы насолить этому самодовольному Крамеру с его ухмылками. – И добавил вполголоса:

– Если бы ты знал, как мне хотелось бы приложить этого подонка в судебном процессе!

– Вот это по-нашему! – хохотнул Том Льюис. – Ничто так не украшает жизнь, как чистосердечная ненависть. – Том наморщил нос и шумно потянул воздух. – Вникаешь, какой аромат у этого соуса к спагетти?

– Чую, – ответил Элан. – И если не прекратишь пожирать их только потому, что за ними тут недалеко ходить, через пару лет превратишься просто в жирного борова.

– Куда там, – отмахнулся Том Льюис. – Мне бы наесть щеки да тройной подбородок – как у адвокатов в кино. На клиентов это производит неизгладимое впечатление.

При этих словах без стука распахнулась входная дверь и в крошечную приемную вонзилась длиннющая сигара, за которой следовал коренастый тип с заостренным подбородком, одетый в замшевую куртку и видавшую виды шляпу, залихватски сдвинутую на затылок. В руках он держал фотокамеру, на плече грузно висел кожаный кофр. Проталкивая слова вокруг сигары, он спросил: