Иные измерения. Книга рассказов

Но вот один из художников объявился. Наглая мазня его мне никогда не нравилась. Вообще-то я подозревал, что его «авангардизм» есть средство для маскировки элементарного неумения рисовать.

И вот теперь он жаждал увидеться, познакомить со своей американской женой, набивался прийти в гости. Но принять их мне было нечем. Начатый батон хлеба да в холодильнике начатая баночка сырковой массы с изюмом. Денег, как всегда, не было. И он вынудил меня приехать к ним в гостиницу вечером.

В восемь часов я второй раз в жизни вошёл в гостиницу «Центральная», беспрепятственно миновал старика-вахтёра. Лифт не работал. И я стал подниматься по старинной лестнице на третий этаж.

…Мне было шестнадцать, когда я с одноклассником взбегал по вот этой лестнице, чтобы посетить какую-то немецкую княжну, зачем-то вывезенную после войны из Германии.

Ни тогда, ни потом я понятия не имел, зачем её тут держали, что делала тут эта жалкая женщина. Откуда знал её мой одноклассник, зачем ей, с трудом понимающей по-русски, понадобилось, чтобы мы читали свои юношеские стихи?

Княжна угостила нас рассыпчатым берлинским печеньем, кофе, и мы покинули гостиницу со смутным ощущением опасности и глупости нашего визита.

К счастью, последствий не было. За тем исключением, что после окончания девятого класса мой приятель перевёлся учиться в какую-то таинственную школу чекистов.

Сейчас, в 1992 году, я вновь шёл по ярко освещённому коридору гостиницы. Замызганному и бесконечному.

Новый американец встретил меня преувеличенно радостно. Обнял. Познакомил с женой Сюзи. Сразу же сказал, что они ждали меня, чтобы пойти всем вместе в буфет, расположенный здесь же на этаже.

Там было на удивление пусто. Почти темно. Лампа под абажуром светилась на стойке, за которой скучала толстая тётка. Она выдала нам по тарелке сосисок с горошком, по чашечке кофе.

И мы расположились за столиком.

— И дым отечества нам сладок и приятен, — сказал бывший соотечественник, втыкая вилку в сосиску.

Сосиски были чуть тёплые. И кофе чуть тёплый, жидкий.

Мне стало неприятно, стыдно за эти несчастные сосиски, кофе, этот убогий буфет.

Благополучные жители Лос-Анджелеса, к моему удивлению, поедали сосиски с аппетитом.

Жена моего знакомого была явно старше его, по-русски не понимала. Время от времени о чём-то по-английски напоминала ему. Сколько я понял — о том, чтобы он наконец приступал к делу.

Никаких общих дел у меня с этим хвастливым, самоуверенным человеком быть не могло.

Расспросив о судьбах тех людей, которые когда-то составляли нашу пёструю компанию, он принялся рассказывать о баснословном успехе своих картин среди американских галерейщиков.

После очередного напоминания жены вдруг залез во внутренний карман своей клетчатой куртки, вытащил оттуда стопку шоколадных плиток.

Одну из них протянул мне.

Я распечатал её и положил на середину стола.

— Вот что, — услышал я, — сейчас в России трудные времена. Мы с Сюзи решили тебе помочь. Есть проект, который всем нам принесёт деньги. Может быть, большие деньги. Я мог бы заняться этим делом сам, но нет времени. Завтра улетаем в Лос-Анджелес. Если ты здесь все провернёшь, часть суммы будет твоя. Какая часть — договоримся. Я тебе доверяю.

— А в чём дело?

— Понимаешь, в Новосибирске у родителей остались мои ранние работы. Около тридцати небольших холстов. Родители почтой, бандеролями отправляют их тебе. Ты находишь тут покупателей через аукционы, галерейщиков, знакомых. Треть выручки — твоя. Что ты смотришь? Ну хорошо, половина.

— Извини, я не стану этим заниматься.

— Как? Почему?!

— Не стану. И все.

Женщина по имени Сюзи что-то сказала. И он перевёл:

— Заработаешь как минимум несколько тысяч долларов.

Я уже встал, чтобы развернуться и уйти, как в коридоре послышался нарастающий женский визг, невнятные выкрики, топот множества ног. Этот шквал пронёсся мимо дверей буфета и замер.

— Опять! Ужас какой-то! — воскликнула буфетчица. — Водят девок, что ни день режут, убивают. Милиция не вмешивается. Гостиница полна чеченцев. Сумасшедший дом.

— Гуд бай! — сказал я и вышел в коридор.

…Шёл по истёртой ковровой дорожке, стараясь не наступать на тёмные пятна крови.

Гостиница была сумасшедшим домом, страна стала сумасшедшим домом. И этот эмигрант со своей шоколадкой и «проектом».

Оказалось, на улице идёт дождь. Под фонарём на краю мокрого тротуара стоял парень в чёрном кожаном пальто, вглядывался в циферблат карманных часов-луковицы.

Я-то узнал его сразу. А он меня, конечно, нет. Тем более что как раз в этот момент у тротуара тормознула чёрная «Волга». Оттуда выскочили три человека. Хохоча, что-то сообщили ему на ходу. Я разобрал только два слова — «платёжки» и «авизо».

Все трое бегом направились в гостиницу. А парень с восторгом хлопнул себя по заднице и, к удивлению прохожих, пустился в пляс.

Сообщение о том, что боевикам с помощью каких-то фальшивых авизо удалось выкрасть из казны миллионы, вскоре разнеслось по всей стране.

Парень в кожаном пальто больше в моём дворе не появлялся. Зато довелось увидеть его по телевизору.

…Как-то вечером в «Новостях» показывали площадь Минутка в Грозном. Хоровод стариков-чеченцев в бараньих папахах жутко топтался по осенней грязи в ритуальном танце. Поодаль толпилась группа боевиков с автоматами. Один из них показался мне знакомым. На этот раз он был не в кожаном пальто, а в бушлате. На плече висел автомат Калашникова.

Какой-то пацан подбежал к ним, что-то сообщил. Парень с размаху ударил себя по заду и немедленно принялся танцевать.

Но ему мешал автомат.

Хи-хи

Уже около полутора часов я недвижно лежал распростёртый на койке в больничном боксе.

Чёрный штатив с тремя пластиковыми баночками наверху высился рядом с кроватью, как эшафот. Оттуда через полую иглу, воткнутую в мою вену, сверху вниз по прозрачной пластиковой трубочке медленно, капля за каплей, сочился раствор лекарства. Вена была в разгибе локтя левой руки. Рука, лежащая поверх одеяла столько времени, давно затекла.

Мучительство началось в семь утра. Последний раз дежурная медсестра забегала ко мне в восемь. Подключив последнюю, третью, баночку с тёмным раствором железа, поправила иглу, сказала, что зайдёт минут через двадцать к концу процедуры. И убежала.

Терпел, поглядывал вверх на баночку. К половине девятого она наконец опустела.

Шло время. Сестры все не было.

Я стал подумывать о том, что вот лежу тут беспомощный, забытый. Что пузырёк воздуха может попасть через трубочку в мою вену и оттуда по крови влететь в сердце…

— Сестра! — робко воззвал я. — Сестра!

Дверь из бокса в коридор была закрыта. Конечно, никто не мог меня расслышать.

— Сестра! — возопил я в некоторой панике. — Сестра!

Дверь наконец приотворилась. Но в бокс заглянула не медсестра, а крайне неприятное существо, которое я несколько раз видел в сумрачном коридоре больницы.

Стриженное ёжиком, то ли девушка, то ли подросток, с как всегда оскалившейся наготове улыбкой, хихикнуло:

— Здорово! Один в палате. Звали?

— Срочно нужна медсестра. Позови, пожалуйста, медсестру.

Утонувшее в застиранной больничной пижаме, плоское, как из-под асфальтового катка, тело у существа как бы отсутствовало.

Хихикнув и припадая на ногу, оно выволоклось за дверь. К моей досаде, закрыв её за собой.

Вообще терпеть не могу хихикающих людей. Существо, несомненно, было больным человеком. Злиться на него у меня не имелось никаких оснований.. Я вспомнил, как оно с утра до вечера моталось по чужим палатам и коридору, так и липло к любой группке больных или врачей, бесцеремонно пытаясь найти повод похихикать.

— А Лизы нет! — сообщило существо, всовывая голову в отворившуюся дверь. — У неё дежурство кончилось, хи-хи, уехала домой.

— Тогда попроси — пусть придёт та, кто её сменил.