Сказки Золотого века

Две юные особы, подвижные и веселые, в масках, сопровождали государя императора, и кто-то их узнавал: "Принцессы?! Великая княжна Мария Николаевна! А другая, верно, Ольга Николаевна? Как им весело!"

- А где же императрица?

- Ее величество сидит в ложе и наблюдает с улыбкой за ними.

- И правда!

Николай Павлович вышагивал в общем движении с милостивым выражением на лице, выделяясь ростом, но не величием, тем более что он хотел на этом веселом празднестве выглядеть всего лишь красавцем-кавалергадом, привлекающим к себе все взоры дам, особенно в масках, которые могли свободно изъявлять все свое восхищение и внимание к нему, даже заговаривать, касаться его руки. Маски неуклюже или с милым изяществом приседали, царь поднимал их жестом и говорил то по-русски, то по-французски:

- Веселитесь! Прекрасный бал-маскарад, не правда ли?

Казалось, он всех и каждого узнает; но это происходило от того, что он глядел туда, куда ему указывали, на тех, кого узнавали из его окружения, как это делалось на приемах, на которых о каждом новом лице он был заранее осведомлен.

- Государь, в наряде летучей мыши, мне кажется, графиня Нессельроде, - проговорил один из царедворцев.

- Мне тоже так кажется. Посмотрим.

Летучая мышь в маске, занимая много места, присела в поклоне:

- Ваше величество!

- Сударыня, ваш наряд прямо из Парижа, где нас ныне не очень жалуют? - Николай Павлович усмехнулся.

Это был намек на должность мужа графини, министра иностранных дел, и натянутость отношений между Россией и Францией из-за высадки французских войск в Египте.

Летучая мышь от неожиданного вопроса покачала головой, вызвав улыбку у его величества и смех у императрицы, ибо и она узнала издали по стати и поступи графиню Нессельроде. Показался и граф Нессельроде, как истый царедворец не упускающий случая быть всегда и всюду на виду у его величества.

Три гвардейских офицера, высоких, статных, один красивее другого, держались вместе, привлекая особое внимание дам, а с ними и невольное внимание мужчин. Заметив издали государя императора, они, переглянувшись, отошли в сторону. Совсем недавно их стали приглашать на придворные балы в Аничковом дворце; в прежние годы такой чести удостаивались кавалергарды, теперь и конногвардейцев , и гусар звали танцевать, точно первые не оправдали своего особо привилегированного положения.

- Где Лермонтов? - справился Александр Карамзин.

- Он всегда от нас отстанет, чтобы что-нибудь выкинуть, - проговорил Монго-Столыпин, окидывая публику поверх голов. - Уж он такой неугомонный.

- В маскарад в Большом театре он явился с Краевским в домино и маске княгини Одоевской, говорят. Жаль, я его не видел, - сказал граф Андрей Шувалов, словно встряхивая с себя сон.

Как рассказывает князь Лобанов-Ростовский, он храбро сражался на Кавказе, где получил солдатский Георгиевский крест и легкую рану в грудь. Он был высокого роста и тонок; у него было красивое лицо, казавшееся несколько сонным, но вместе с тем плохо скрывавшее нервные движения, присущие его страстной натуре... Он очень нравился женщинам, благодаря контрасту между его внешностью, казавшейся нежной и хрупкой, его низким и приятным голосом, с одной стороны, и необычайной силой, которую скрывала эта хрупкая оболочка, - с другой.

- Признаюсь, - флегматично протянул Монго-Столыпин, - но это между нами.

- Говори же, в чем ты признаешься, друг мой. Точно ты сделал нечто нехорошее, на что, конечно, ты не способен, - воскликнул Карамзин.

- Справлялись, не у меня, а у других моих родственников, следует ли, наравне с нами, приглашать на придворные балы и нашего поэта, который всю осень в моде в большом свете, чему, впрочем, он вовсе не рад, хотя, конечно, доволен, что перед ним открылись все двери, куда попасть он и не смел мечтать годом раньше.

- И что же?

- Хотя не у меня справлялись, я воспротивился, - проговорил Монго-Столыпин. - Страстная натура увлекается всем, даже балами; пусть-ка лучше больше уединяется и пишет, возвращаясь из Царского Села, со службы, в Петербург.

- Резонно.

- Но стоит ему жениться, чего боится пуще всего бабушка, ведь ей кажется, все дамы в свете ловят ее внука, а жена его будет, конечно, красавица, его и так призовут, - рассмеялся Шувалов.

- Нет, нет, пусть эта чаша хоть его минует! - воскликнул Александр Карамзин с горечью.

- Ему лучше бы выйти в отставку, но ему не дают даже отпуска для поездки в Москву, куда он хотел даже тайно ускакать. Едва отговорил. Ну, я-то выйду в отставку, - взмахнул рукой Монго-Столыпин.

- Вот он! Легок на помине. С ним заговорила, - с изумлением произнес Шувалов, - одна из царственных особ.

- Великая княжна Мария Николаевна?

- Боже! Что он делает? Он взял ее за руку, точно собрался с нею танцевать.

- А где же государь?

- Он подошел к ложе, где сидит императрица. Они уходят, видимо.

- Значит, эти особы не великие княжны?

- Нет, нет, это они. В полумасках нарочно, чтобы их узнавали, красивы обе, но очень по-разному.

- Княжны смеются, хотя это дерзость со стороны гусарского офицера.

- Они сами подошли к нему и заговорили с ним.

- С поэтом. Они знают его как поэта. При дворе заинтересовались его стихами и поэмой "Демон".

- Чудная поэма!

- Теперь уж точно его пригласят в Аничков танцевать.

- Нет, теперь уж точно его не пригласят. Государь заметил, он все видит, всякое нарушение этикета и формы. Видите, юные особы устремились к нему, а он ищет глазами дерзкого гусара, суров и беспокоен.

- Императрица с улыбкой дает знак, мол, ничего не случилось.

Лермонтов, расхохотавшись от нежданного приключения, но не ведая о том, что его поведение замечено многими, обратил внимание на черную полумаску, украшенную бриллиантами: она подавала ему знаки, и он последовал за нею.

Между тем уехавшая вместе с августейшим супругом императрица, переодевшись, в голубом домино и маске в сопровождении двух дам и одного придворного, того самого Перовского, который читал ей вслух поэму Лермонтова "Демон", вернулась в дом Энгельгардта инкогнито, чтобы повеселиться всласть.

Высокая, худая, со стареющим неумолимо лицом, Александра Федоровна была подвижна, легка в прекрасном голубом домино, расшитом кружевом, которое так и развевалось. Сознательно культивируя в себе молодость души и чувств, императрица вела жизнь, можно сказать, весьма беззаботную, поскольку она не знала за собой никаких серьезных обязанностей, ни материальных, няньки, слуги, учителя все за нее делали, ни государственных, ибо ее августейший супруг управлял величайшей империей мира один, в полном смысле был самодержец, вникая вместе с тем во все мелочи быта императорской семьи.

У Александры Федоровны была лишь одна, но всеобъемлющая обязанность: представительствовать самое себя как императрицу на приемах, на придворных и частных балах, на всевозможных празднествах, в театре, даже на смотрах, маневрах и парадах. Это был ее долг, ее крест, ее призвание как государыни императрицы. И только приезжая втайне в маскарад в чужой карете, она могла ощущать себя свободной от представительства под строгим оком верховного владыки и чувствовать себя просто человеком и женщиной, впрочем, чуждой тайных страстей и целей, что делало ее веселость чистой, совсем детской. Еще в карете Александра Федоровна сказала Перовскому:

- Как странно, в то время как вы мне читаете поэму "Демон", дочь моя Маша настолько заинтересовалась ее автором, что решилась атаковать его в маскараде, стоило отцу отвернуться.

- Мария Николаевна зачитывается Пушкиным, как я слышал от вас, - отвечал придворный. - Неудивительно, что она заинтересовалась и Лермонтовым, который отозвался на смерть Пушкина столь удивительными стихами, что государь, хотя и наказал за вольнодумство, но скоро простил.