Записки гайдзина

Обладатель всей этой красоты, надменно выпрямившись, смотрел на нас, как розовый фламинго на белых червяков. Потом он повернулся задом, явив нашему взору потрясающий гибрид японской сакуры с запорожским дубом – это мощное древо цвело по всей его спине мелкими цветками, тут и там выкидывая сильно стилизованные желуди. Корни древа расползались по ягодицам и очень достоверно переходили в змеиные кольца. Покрытая чешуей нога шагнула за валуны, приняла на себя тяжесть тела – и вместе с другой змеиной ногой понесла всю эту выставку в мыльню.

– Что он сказал, Вадичек?

– Сказал, что не понимает английского языка.

– Так ведь мы... А, ну да, ему все едино...

– Кто это такой вообще? – спросил Владлен Эдисонович. – Зачем так орать?

– Это местный мафиози. Якудза. Правда, Вадичек?

– Похоже на то. Только вот мизинец у него присутствует. Был бы отрублен, значит сто процентов якудза. А так только девяносто. Не исключено, что он никакой не якудза, а просто тимпира. Приблатненный.

– Ну, все равно... – пробормотал Владлен Эдисонович. – А ведь там у меня Американ Экспресс... Вы говорили, здесь нет воров и бандитов...

– Твой экспресс у бабушек, – успокоил его Рауль Абрамович. – Бабушки на страже. Мне вот интересно, почему у него рыба на груди.

– Это карп, – сказал я. – Символ мужества. Или богатства, не помню.

– А драконы?

– Драконы – символ чего угодно. Драконов где хочешь рисуй, не прогадаешь.

– А сакура чего символ?

– Сакура – символ Японии. Пора бы знать такие вещи.

– А, ну да... Вот видите, здесь даже уголовники чувствуют прекрасное. Даже у них все продумано. Своя эстетика, своя символика...

– У наших тоже символика, – хмуро отозвался Владлен Эдисонович. – Кинжал символизирует «смерть ментам». Черный квадрат – «от звонка до звонка». Паутина – «сижу за гоп-стоп». Белая корона – «пахан». Три точки – «петух»...

– Что ты, Владлен!.. – запротестовал Рауль Абрамович. – Как можно сравнивать?..

– А есть еще аббревиатуры! ЛЕБЕДУН – «любить ее буду, если даже уйдет навсегда». ТИГР – «товарищи, идем грабить ресторан». ДЖОН – «дома ждут одни несчастья». ПИПЛ – «первая и последняя любовь». ЛСД – «любовь стоит дорого»...

– Боже! – воскликнул профессор. – Откуда такие познания?

– А я знаю, как расшифровывается ЯПОНИЯ, – сказал вдруг Гена Сучков.

– Как?!

– «Я прощаю обиду, не измену, ясно?»

Дверь в мыльню открылась, и мы снова увидели татуированного посетителя. Уверенно ступая чешуйчатыми ногами по камням, он нес перед собой фанерный короб. Залез в бассейн, сел, поставил короб перед собой на воду. Из-за бортов поднималось узкое горлышко кувшина. Посетитель наклонил его, побулькал, вынул из короба бумажный стаканчик, опрокинул в рот и крякнул:

– УМЭ !

– Очень вкусно, – перевел я.

– Понятно, – кивнул Владлен Эдисонович. – Хочет, чтобы мы с ним вместе порадовались. Передайте ему, плиз, что я глубоко тронут. И пусть он еще выпьет.

– Да ладно, – сказал я. – Не станет он с фраерами разговаривать.

Татуированный меж тем снова наклонил емкость и булькал несколько дольше, производя в коробе какие-то манипуляции. Потом вернул кувшин в вертикальное положение и толкнул короб обеими руками от себя.

– НОМЭ !

Слегка покачиваясь, короб пересек бассейн и уткнулся в грудь Владлену Эдисоновичу. Внутри стояли четыре бумажных стаканчика, наполненных на треть, и мелкие коробочки с разной закуской.

– Угощает, – перевел я.

– Спасибо... Как «спасибо», забыл... Аригато?.. Аригато!!!.. Это сакэ?.. И даже горячее?.. О-о-о... Ралька, ты только попробуй!

– Я за рулем, – сказал Рауль Абрамович. – Хотя нет, давай, а то обидится...

Мы выпили, составили стаканы в пирамидку и с поклоном отправили короб обратно. Татуированный посетитель поймал его, налил, выпил, чем-то закусил. Потом наставил на нас указательный палец и спросил:

– Амэрика?

– Йес, – сказал Владлен Эдисонович.

– Ноу, – сказал Рауль Абрамович.

Татуированный недоуменно перевел взгляд на Гену Сучкова.

– Раша! – сказал Гена.

– А-а-а! – закивал татуированный. – Росиа!..

Он разобрал пирамидку, повторил разлитие и снова отправил короб в нашу сторону, выразительными знаками призвав нас не только пить, но и закусывать. Рауль Абрамович втихаря перелил свое сакэ в чужой стакан. Владлен Эдисонович тщательно исследовал содержимое коробочек.

– Это что за тараканы такие?

– Это саранча, – объяснил я. – Жареная в соевом соусе с добавлением сахара. Довольно вкусно. Только иногда ноги в зубах застревают.

– Нет, саранчи не надо. Тут вот огурцы, морковка, я лучше морковку...

Когда короб снова отплывал от нас, мы подняли вверх сразу восемь больших пальцев. Татуированный радостно осклабился. Настроение у него повышалось.

– Росиа, – задумчиво произнес он после третьей. – Росиа...

И вдруг просиял:

– Бубука!

– Что он говорит? – повернулся ко мне Рауль Абрамович.

– Не пойму, – сказал я. – Бубука какая-то...

– Бубука! – повторил татуированный и описал рукой высокую параболу.

– А-а-а! – догадался профессор. – Бубка! Сергей Бубка! Прыжки с шестом.

– Йес-йес! – закивал татуированный, отсылая нам третий магарыч. – Бубука! Сэругэй Бубука – намба ван!

Пока мы выпивали, он задумчиво смотрел на воду. Потом сказал:

– Орэмо вакай токи яттэта.

– Говорит, в молодости тоже прыгал с шестом, – перевел я.

Татуированный выбрался из бассейна на гравий, подошел к стене, где стояли грабли с бамбуковым черенком, и взял их наперевес. Сделал одухотворенное лицо и побежал в сторону изгороди. Казалось, он хочет перемахнуть через нее и нырнуть в бассейн к бабушкам – но такой подвиг был ему уже не под силу. Он лишь стукнул граблями по гравию, лениво обозначил преодоление планки и плюхнулся в сугроб.

– Ха-ха-ха! – донеслось из сугроба. – Вакай токи нэ!

– Молодой прыгал, – перевел я. – Сейчас годы не те.

В сугробе после прыжка осталась обширная вмятина. Мне даже почудилось, что и татуировки отпечатались тоже. Сам прыгун быстро залез обратно в бассейн, потряс кувшином, нацедил остатки в стакан и выпил.

– Моттэ куру! – сказал он, опять вставая. – Маттэ!

– Говорит: ждите, принесу еще.

– Он хочет нас напоить, – заключил Рауль Абрамович, когда татуированный скрылся за дверью. – Надо бы нам уже потихонечку-полегонечку...

– Да, собственно, уже и хватит, – сказал Владлен Эдисонович. – Я насиделся.

– Я тоже, – присоединился Гена Сучков. – Голову помыть, и на выход.

Мыльня была пуста.

– Вадичек, это что написано? – спросил профессор. – Мыло или шампунь? Мыло? Значит, вот это шампунь. Все поняли?

Мы расселись на пластмассовых табуретках и принялись намыливать головы.

– Моттэ кита! – послышалось сзади. – О-сакэ!

Татуированный коробейник стоял у нас над душой со своей провизией. Рауль Абрамович выразительно потыкал пальцем в сторону двери на улицу.

– Летс дринк ин зэ ротэмбуро!

– А-а, йес-йес! – закивал коробейник. – Ротэмбуро!

Он прошагал к двери и исчез за ней вместе со своим коробом. Мы домылись и вышли в предбанник. Корзины с нашей одеждой уже были здесь, заботливо кем-то перенесенные. Владлен Эдисонович обследовал карманы брюк, убедился в сохранности всего оставленного и просветлел лицом.

– Здесь все для людей! – сказал Рауль Абрамович, натягивая носки. – Никогда не устану этого повторять. Здесь все продумано так, чтобы нам было хорошо! Правда, Вадичек?

– Святая правда! – отвечал я. – Как у Будды за пазухой!

– Конечно, конечно, – бормотал Владлен Эдисонович. – У вас тут просто какое-то буржуинство. Бочка варенья, корзина печенья, рюмка сакэ... И все бесплатно.

– Тогда это не буржуинство! – возразил Гена Сучков. – Это наоборот, полный коммунизм! Мы его строили-строили – а построили японцы.