Образ жизни (СИ)

Братья Ирины собрались в Израиль. Один из Москвы, другой из Пензы. С этой новостью приехала Эсфирь Соломоновна и завела разговор о Павле.

— Они уговаривают меня ехать с ними — я их визитная карточка, — она грустно улыбнулась. — Начиталась и наслушалась про всё, что творится в армии…, словом, без Павлика я не поеду. — Она посмотрела на Петра, заметила, как сошлись брови, и увела разговор в сторону. — Самое интересное в этой истории то, что затеяли переезд русские жёны моих сыновей. Созвонились, договорились и принялись за мужей.

Эсфирь Соломоновна рассказывала, Ирина слушала, поглядывала на Петра и по его молчанию, едва заметной улыбке, поняла, что мысли его далеко, и, хорошо зная их обоих, терпеливо ждала, пока мать выговорится, а муж вернётся.

После прощания с Татьяной Михайловной, часто помимо воли, Петра стали посещать воспоминания, когда-то отправленные на долгое хранение. Слова Эсфири Соломоновны перемежались ожившими фразами. «Старые гены оказались доминантными, и я, в некотором роде, несу за это ответственность… Бьют не по паспорту…» Известные доводы… Увидел себя смущённого. «У меня в паспорте написано, что я еврей, но я не знаю, кто такие евреи…» Бревно у воды. «Поросята тоже рождаются оптимистами…»

Они смотрели на него и молча ждали. Родные лица. В глазах боль и ожидание.

— Ты согласна? — спросил он Ирину.

— Мне страшно. Ты знаешь почему. Ловчить мы не умеем, заплатить — рука не поднимется. Я боюсь за него.

— Хорошо. Я поговорю с ним, когда он сдаст последний экзамен. А до этого, прошу вас, никаких разговоров.

Эсфирь Соломоновна подняла с пола сумку, вынула пачку брошюр.

— Не знаю насколько этому можно верить. Звучит заманчиво.

— Дорога из жёлтого кирпича?^[23] Ладно, проверим.

— Как? — удивлённо спросила Ирина.

— Люди — они везде люди. Пообщаемся.

На другой день по дороге домой Пётр свернул в парк и сел над прудом в том месте, где когда-то ему сказали: «Уж чего только я про евреев не слышала, но чтоб они детей своих бросали…» Раскрыл блокнот и стал писать по адресам, указанным в брошюрах. На работе Пётр отыскал сотрудника, командированного в Москву, и попросил опустить письма. Запасся терпением и стал ждать чуда. Давно подмечено, что чудеса происходят только с теми, кто в них верит. Довольно скоро, не прошло и месяца, Ирина позвонила на работу: — Тебе письмо из Израиля.

— Читай, — попросил Пётр.

— Я пойму? Постой, оно на русском.

Управление кибуцного хозяйства приветствовало решение Павла присоединиться к программе «Первый дом на родине». Его просили с этим письмом обратиться по указанному адресу в Тель-Авиве. Всё остальное они берут на себя.

Вышло так, что Павел сам заговорил об отъезде. Улучшил момент, когда они с матерью остались дома одни, и начал издалека.

— Мила Смелянская из параллельного класса уезжает в Израиль. Она тебя знает. Ты лечила её. Мама у неё русская, а папа еврей. Говорит, если не приживутся в Израиле, поедут дальше — в Канаду или в Австралию. Представляешь, будет ходить вниз головой, — он рассмеялся в ответ на протестующий жест Ирины, — знаю, но всё равно интересно. Она говорит, что мы тоже можем уехать. Есть такой закон…

Ирина выключила газ, медленно сняла фартук, чтобы собраться с мыслями, села к столу и пригласила сесть сына.

— Вы обсуждаете такую возможность? И Таня?

— Она первая начала. Нашла у папы «Эксодус», прочитала и мне дала.

— Ты справился?

— С трудом. Теперь она читает «Историю евреев» и мне рассказывает. Папа читал тебе?

— Местами. Там война, Павлик.

— А здесь? Почему ты больше не ходишь по грибы? Я спросил папу, почему мы перестали ходить в походы? Хочешь знать, что он мне ответил? «Я не смогу защитить вас. В детдоме тоже бывало нападали кодлом на одного, но не было такой жестокости. Лежачего не били, девчонок не трогали, чем-то отличались от волчьей стаи.»

— Ты готов уехать, как та девочка?

— Я и Таня. Мы решили, — Павел смутился, — для себя, что мне стоит поехать первому, потом она приедет ко мне, — и тише, с надеждой в голосе, — а может, и вы надумаете?

— Неожиданно выясняется, что дети выросли. Я помню это чувство. Сама уехала из дома в семнадцать лет, но тогда всё было проще, или казалось… Поговори с отцом.

— У тебя лучше получится.

— Да, но это будет разговор с твоим отцом, со своим — говорить можешь только ты.

Ирина зажгла газ и застыла у плиты, глядя на живые синие языки пламени. Мысли, пока бессвязные, вились вокруг неоконченного разговора. Пришла Таня. «Сидят на таниной кровати и шепчутся. Решили…, для себя».

После ужина, когда все ещё сидели за столом, Павел набрал воздух и произнёс: — Папа, я хочу уехать в Израиль, — и посмотрел отцу в глаза.

— Хорошо, — буднично согласился Пётр, — получишь аттестат и поедешь. — Улыбнулся сыну и добавил: — Конечно, если мама разрешит.

Дети растерянно переглянулись, молча встали и вышли из-за стола.

— Она тоже хочет уехать, — сказала Ирина, — не сейчас.

В этот вечер к разговору об отъезде не возвращались. Каждый был погружён в себя.

После очередного экзамена Павел предложил отцу: — Прокатимся? Скоро сдавать на права.

Пётр выехал за город, свернул на лесную дорогу и уступил руль. Сын не спешил трогаться.

— Почему ты сразу согласился? Это как-то связано с приездом бабушки?

— Не будем темнить. Связано. Как ты представляешь свой отъезд?

— Есть такая программа «Первый дом на родине».

— Ясно. У вас свои источники информации. Заводи. На обратном пути поговорим.

В гараже Павел спросил: — Как бабушка отнесётся к нашим планам?

— Спросишь её, сколько лет было солдатикам, что лежали у неё в госпитале, и сколько лет было ей самой. В иных условиях люди быстро взрослеют.

Маша и Павлик закончили школу. Этим летом нарушилась эвклидова геометрия их жизней — параллельные пути разошлись. Маша готовилась изучать романо-германские языки в университете, Павлику тоже предстояло окунуться в другой язык, его ждал другой мир и другие люди. Он унаследовал характер отца — ему было интересно, манила terra incognita.

В последующие месяцы наши друзья прошли положенные круги исхода, проглотили и оплатили отказ от гражданства, не дотянули до разрешённых сорока килограмм багажа и в канун войны в Заливе отправились в Москву.

Томительное ожидание в аэропорту. Регистрацию объявляли и отменяли без объяснения причин. Ирина дремала, обняв рюкзак сына. Мужчины вышли размяться. Не выспавшиеся они ёжились и зевали. Говорили, о чём было уже не раз говорено.

— Советуйся с бабушкой, — сказал Пётр, — она мудрая женщина.

— Я был ещё совсем маленьким. Ты нёс меня на плечах из садика, и я спросил: когда я вырасту, ты всё равно будешь моим папой? Ты сказал: «Я буду твоим другом». Теперь я вырос.

Пётр обнял сына. — Не забудь этот разговор, когда окунёшься в новую жизнь.

— Я обнял его, чтобы не выдать себя, — сказал мне Пётр, когда все мы ждали первого письма.

Габриэль Гарсиа Маркес: «Я понял, что когда новорожденный впервые сжимает отцовский палец в своём крошечном кулачке, он хватает его навсегда.» Вещие слова.

У стойки, где заполняли декларации, Пётр написал короткое письмо.

«Здравствуйте, Дора Исаковна! Вот и представился случай разыскать вас и возобновить знакомство. Я приезжал в середине семидесятых, зашёл повидаться и не застал никого из прежних жильцов. В библиотеке мне сказали, что вы уехали в Израиль. Я не знал обстоятельств вашего отъезда, всё же порадовался за вас, на всякий случай.

Эсфирь Соломоновна — родной мне человек. От неё вы узнаете всё, что может вас интересовать. Всё тот же Пётр».

Прошли таможню, стали в очередь на пограничный контроль, обменялись последними взглядами. Пётр взял жену под руку.