Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Она отстранилась, чтобы лучше его видеть, и Руссо почувствовал почти физическую утрату, как если бы с концом объятия он стал вполовину меньше.

Он долго вдыхал воздух, и ему удалось забрать у ночи и у звезд немного прохлады.

— Сейчас не самый удачный момент, чтобы пытаться распутать этот клубок змей, — сказал он. — Политика в зоне Персидского залива не потеряет ничего из своей красоты, если подождет, а вот вы нуждаетесь в отдыхе…

— Почему этих молодых людей убили?

Руссо устало пожал плечами.

— Потому что они отказались играть на руку провокаторам, — сказал он. — В их безотлагательной смерти отчасти были заинтересованы и сами убийцы. Они вам так и сказали. Запись с вашими показаниями легко можно продать за полмиллиона долларов. Я думаю, что даже правительство Хаддана уступило бы шантажу и выкупило эту пленку… Вам нужно объяснение? Вот уже две недели, как стоимость оружия в этой части мира — при условии срочной поставки — возросла на сорок процентов. Я говорю: при условии срочной поставки,а это означает — «Талликот тул компани», чьи грузовые суда стоят наготове, буквально набитые чехословацким оружием. Закупки уже начались. Для долгосрочныхсделок — от шести недель до трех месяцев — перспективы тоже неплохие… Если вы взглянете на список вновь прибывших в гостинице «Метрополь», то увидите весьма известные имена представителей французских, американских и бельгийских производителей оружия. Эти люди всегда тут как тут, когда в воздухе пахнет падалью… Но я вам скажу другое. «Талликот тул компани» могущественна, но не всемогуща. Так что я считаю, что есть кое-что посильнее Берша и его замечательной организации…

Внезапно он заметил, что в ночном небе блуждают лучи, и что звезды тут совсем ни при чем. Он обернулся. Две дюжины источников света продвигались по прямой через пустыню, обшаривая пространство единственным глазом своих прожекторов.

— Эти мерзавцы считают, что они тут на маневрах, — сказал он. — В столице, наверное, не осталось ни одного бронеавтомобиля…

Он повернулся к Стефани с улыбкой.

— В ваших интересах потерять сознание, — сказал он ей. — А не то вам придется провести ночь за подробным рассказом обо всем, что произошло, причем беседовать с вами будут согласно правилам проведения допросов офицеры разведки. У вас будет право лишь на чашку кофе время от времени. По-моему, вам сам Бог велел грохнуться в обморок…

Она тоже впервые улыбнулась и покачала головой.

— У меня очень развит инстинкт самосохранения, — сказала она. — И я знаю, что лучший способ остаться в живых — это сказать все, чтобы больше не было смысла убирать меня ради моего молчания. Так что я теперь стану самой болтливой девушкой после Шахерезады. Я не хочу больше молчать, друг мой. Я собираюсь застраховать свою жизнь от насильственной смерти, рассказывая всякому, кто захочет меня слушать, все, что знаю, и все, что видела. И я буду продолжать это делать и по возвращении в Америку в надежде, что снабжу торговцев оружием приятным и занимательным чтением. Хотя у меня, разумеется, нет никакой надежды что-либо изменить или помешать их деятельности…

Руссо бросил взгляд на линию прожекторов на горизонте. Десять, пятнадцать минут… Он вдохнул побольше воздуха. Оставалось сделать самое трудное: назвать Стефани свою настоящую фамилию, имя и должность… Момент был лучше некуда: даже если взять в расчет — предосторожности ради — ее ирландский темперамент, у Стефани уже не должно было остаться энергии на слишком бурное негодование… Это был правильный расчет, и когда Руссо закончил свою исповедь, он поздравил себя с хорошей игрой. Прожектора были уже близко, но тени и времени оставалось еще ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы перейти к более нежным признаниям.

25

Ночь уже шла на убыль, когда бронеавтомобили «мобильной группы» — так сэр Давид Мандахар гордо называл моторизованный отряд сил безопасности — остановились перед белыми руинами Бахра. Машины образовали вокруг пары идеальный полукруг. Сам сэр Давид Мандахар ехал в командирской машине — command-car, и на фоне начавшего светлеть неба, на котором еще мерцали звезды, его силуэт возвышался даже над радиоантенной. Он спрыгнул на землю — а за ним и господин Дараин — и направился с распростертыми объятиями к Стефани.

— Ах, дитя мое! — пробасил он, топорща от волнения усы и бороду, и Руссо решил, что прозвищем «горный вепрь» пуштун обязан своему волосяному покрову никак не меньше, чем своей храбрости. — Ах, дитя мое! Если бы с вами что-нибудь случилось…

Он не стал продолжать, предоставляя многоточию нарисовать в воображении каждого всевозможные напасти: землетрясения, извержения вулканов, цунами и конец света, — которые бы он, не колеблясь, вызвал, если бы с мисс Стефани Хедрикс случилось несчастье. Он поспешно сжал ее в объятиях, как бы расставив знаки жестикуляционной пунктуации в ощущаемом им волнении, и повернулся к Руссо.

— Вы славно потрудились, друг мой, если судить по этому каркасу и двум трупам…

Он указал тростью в направлении догоревшего «лендровера».

Господин Дараин почтительно держался в нескольких шагах позади него, настолько бледный и даже мертвенно-бледный, насколько это позволяли последние тени ночи. На заднем сиденье командирской машины обнаружился лакей, секретарь, советник или просто тень министра внутренних дел, появившаяся в его окружении двумя месяцами раньше; он был одет в серый костюм из ткани-лапчатки, который красноречиво провозглашал отказ и английской шерсти, и владельца костюма подчиняться требованиям климата и широт. Руссо никогда не видел ничего более неуместного, чем этот жилет канареечного цвета, эти перчатки и шляпа-котелок посреди пустыни между Меккой и Оманом.

Солдаты выключили прожектора.

— Мне очень повезло, — сказал Руссо. — Я остановился, чтобы долить топлива, и…

— Капитально! Капитально! — воскликнул сэр Давид Мандахар, дружески хлопнув его по плечу. — Но для начала давайте подкрепимся…

В мгновенье ока на земле расстелили ковер, и Стефани увидела, как на том самом месте, где она едва не рассталась с жизнью, появились фуа-гра из Перигора, фазан в желе, икра и множество других деликатесов… Так ужас и смерть с величайшей обходительностью обернулись гастрономической феерией, а солдаты и «личная гвардия» министра внутренних дел с той же быстротой и с той же услужливостью превратились в неплохо вышколенную прислугу. Прямо пикник, подумала Стефани с чем-то вроде смиренного изумления. У нее уже не было сил возмущаться, реагировать; все стало безразлично; все казалось смутным, ирреальным, странным — все было в другом месте…На ее подрагивавшие плечи набросили кашемировую шаль. В горле образовался комок и уже не хотел исчезать…

Сэр Давид Мандахар устроился напротив нее — за ним, метрах в тридцати, возвышался каркас «лендровера» с двумя черными трупами, который, казалось, придвигался все ближе и ближе по мере того, как рассветало. Искореженное железо еще дымилось, и утренний ветер с гор доносил до них запах горелого. Слева от нее спасший ее мужчина спокойно погружал руки в плоть жареного барана; прошедшая ночь не оставила никаких следов усталости на его лице; когда их взгляды встречались, он улыбался — оказывается, даже столь суровое лицо может быть способно на столь дружескую улыбку. Нет, слово «дружеская» не годилось — слово «нежная» подходило куда лучше… Икра и еще икра — она ведь где-то слышала, что Хаддан получает поддержку от Ирана. Похоже, эта пресловутая «материальная помощь», вызывавшая негодование Триполи и Багдада, поступала главным образом в виде икры…

— Попробуйте этого местного напитка, дитя мое, — прогремел Мандахар, протягивая ей бокал с розовой шипучей жидкостью. — Он делается по специальным рецептам из перебродившего молока верблюдицы…

Он подмигнул ей, поднося свой бокал к губам. Стефани выпила: это было шампанское. Небосвод над ними мало-помалу терял свой жемчужный блеск, и тонкий полумесяц еще больше побледнел от этого оскорбления, нанесенного вере пророка. Господин Дараин воздержался от участия в импровизированном завтраке, который напоминал одновременно отель «Ритц» и ковры-самолеты. Господин Дараин уже успел порыться в сгоревшем «лендровере» и теперь держался немного поодаль, позади своего министра; время от времени он доставал из рукава носовой платок, которым затем забывал воспользоваться. Его полицейскую душу, видимо, терзали всевозможные вопросы; вид у него был расстроенный; Стефани порой бросала в его сторону благодарный взгляд, так как он единственный из всех, похоже, осознавал, какой была пережитая ею ночь.