Штормовой день

— И что же сделал Элиот?

— Элиот сказал, что в таком случае он умывает руки, и отныне глаза бы его не глядели на всех нас, то есть на все семейство, конечно, и что у него тоже есть личные планы, и что, слава Богу, он теперь от нас избавится. И с этими словами он собрал какие-то бумаги, сунул их в портфель, надел куртку, свистнул собаку и был таков. Слышно было, как машина двинулась по подъездной аллее, и больше мы его не видели.

— Куда же он уехал?

— Наверное, в Хай-Кросс.

— А Молли?

— Она ударилась в слезы… пробовала его остановить, не глупить, как она говорила. Умоляла его остаться. Напускалась на командира, крича, что он во всем виноват. Но, конечно, сил остановить Элиота у нее не было. Да и что можно сделать, если взрослый человек уходит из дома, никто не может ему помешать, будь то даже его собственная мать.

Я преисполнилась мучительной жалости и сочувствия к Молли.

— Где она сейчас?

— У себя. — И он хмуро добавил: — Я понес ей наверх чай на подносе, а когда вошел, она сидела за туалетным столиком как изваяние.

Я была очень рада, что все это происходило в мое отсутствие. Судя по рассказу Петтифера, вечер был тяжким. Я встала. Бедняжка Молли.

— Я поднимусь к ней. Поговорю.

— А я… — сказал Джосс, — пойду повидаю Гренвила.

— Скажи ему, что и я очень скоро к нему зайду.

Джосс улыбнулся.

— Мы будем ждать тебя, — заверил он меня.

Молли, бледную, заплаканную, я застала все за тем же нарядным туалетным столиком. (В этом была вся Молли: даже самая жестокая скорбь не могла бы заставить ее броситься на постель. Ведь так можно смять покрывало!) Когда я вошла, Молли подняла голову, лицо ее трижды отразилось в створках трюмо, и мне впервые показалось, что выглядит она на свой возраст.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я.

Она потупилась, комкая в руке мокрый платок. Я подошла к ней.

— Петтифер мне рассказал. Мне так жаль.

— Это все ужасно несправедливо. Гренвил всегда недолюбливал Элиота, безумно на него раздражался, и вот теперь мы, конечно, поняли, почему. Он всегда пытался руководить Элиотом, встать между Элиотом и мной. Что бы я ни делала для сына, все было не так.

Опустившись перед ней на колени, я обхватила ее руками.

— Я искренне верю, что он делал это из самых добрых побуждений. Попытайтесь и вы в это поверить.

— Я даже не знаю, куда он поехал. Он не сказал мне. И не попрощался.

Я поняла, что взволновали ее не столько открытия этого вечера относительно Джосса, сколько внезапный отъезд Элиота. И это хорошо. По поводу Элиота я могу ее чем-то утешить, а вот что касается Джосса — тут уж ничего не поделаешь.

— Думаю, — сказала я, — что Элиот отправился в Бирмингем.

Она с ужасом взглянула на меня.

— В Бирмингем?

— Там один человек предлагал ему работу. Элиот поделился со мной. Что-то связанное с подержанными машинами. Элиот, по-видимому, считает предложение интересным.

— Но я не могу переселиться в Бирмингем!

— О Молли, вы и не должны! Элиот вполне способен жить отдельно. Отпустите его. Дайте ему шанс что-то предпринять в жизни самому.

— Но мы никогда не расставались!

— Вот, может быть, как раз и наступила пора вам пожить отдельно. У вас есть дом в Хай-Кроссе, ваш сад, друзья…

— Я не могу оставить Боскарву. Оставить Андреа. Оставить Гренвила.

— Нет, можете! И мне кажется, Андреа стоит вернуться в Лондон, к родителям. Вы сделали для нее все, что могли, но здесь ей было плохо. Все и произошло, потому что она здесь чувствовала себя одинокой и несчастной. А что до Гренвила, то с ним останусь я.

Я спустилась наконец вниз, прихватив с собой поднос. Я внесла поднос в кухню, поставила на стол. Сидевший за столом Петтифер поднял на меня взгляд из-за вечерней газеты.

— Как она? — спросил он.

— Сейчас ничего. Она согласилась с тем, что Андреа лучше уехать домой, вернуться в Лондон. А ей самой отправиться в Хай-кpocc.

— Она всегда к этому стремилась. Ну а вы куда?

— Я остаюсь здесь. Если вы не против.

На лице Петтифера промелькнуло выражение сдержанного удовлетворения — выразить радость яснее он не умел. Да мне и не надо было от него никаких слов. Мы поняли друг друга.

Петтифер перевернул газетный лист.

— Они в гостиной, — сказал он. — Ждут вас.

И он углубился в отчет о скачках.

Войдя в гостиную, я увидела их на фоне двух портретов Софии в белом платье — Джосса, стоявшего у камина, и Гренвила в его глубоком кресле. Оба они вскинули на меня глаза — длинноногий молодой человек, черноглазый и раскосый, и старик, от усталости не сумевший подняться мне навстречу. И я направилась к ним, двум моим самым дорогим на свете людям.