Окольные пути

рюно, лежа в постелях, спрашивали себя: «Что я здесь делаю?», «Что с нами будет?», «Кто из этих людей любит меня?». И так далее и так далее. Короче говоря, они оказались наедине сами с собой, но у них не было никакого снотворного, чтобы принять его, и нельзя было позвонить по телефону какой-нибудь подруге или приятелю, также страдающим от бессонницы.

И только Люс сохраняла спокойствие, если не считать ее порывов к Морису и того смертельного ужаса, что внушала ей свекровь, если бы она могла звать так эту дикарку. Она зарделась от благодарности, когда Арлет хмуро сказала ей:

– Вы хорошо потрудились! Отдраили все до блеска! И посуда совсем чистая! А завтра здесь будут человек двадцать! Вы закончили возиться с яблоками? – спросила она гораздо менее любезным тоном, повернувшись к Диане.

– С вашими яблоками покончено... почти что, – мужественно ответила Диана. – У меня от них болят пальцы и щиплет во рту. К тому же я порезалась! – с гордостью объявила она, показывая крохотную царапинку на большом пальце.

Из коридора, ведущего в комнаты, появился Лоик, его глаза снова задорно блестели. «Он считает себя полезным, во всяком случае, ему весело, он здесь развлекается, несмотря на адские условия», – подумала Диана. Сидя наверху, в кабине своего комбайна, он загорел, и это очень шло ему, исчезли вялость и нерешительность, иногда так портившие его в Париже. Сев рядом с ней, он взял со стола стакан, взглядом спросил разрешения у мадам Кроманьонки, налил воды из-под крана и выпил. Стоило Арлет выйти из комнаты, как Люс с невинным видом уселась рядом с Морисом. И вскоре была видна только ее узкая спина, а голова и плечи ушли в альков, где она, без всякого сомнения, принялась за лечение раненого. Лоик и Диана почувствовали себя умиротворенными.

– Что же все-таки произошло? – прошептала Диана. – Вы полагаете, что Брюно?..

– Единственное, что я могу вам сказать, – это то, что менингит в этих краях особенно опасен.

– Здатути! Здатути!

– И вы нашли их в объятиях друг друга? Какая непостижимая история! Этот милый Брюно вечно все усложняет!

Но было ли точным слово «усложняет»? Может быть, она хотела сказать «пыжится»! Но нет же, что могло означать слово «пыжится», лежащее на поверхности, на самой поверхности ее памяти, словно старая ветка?

– Они не обнимались, Диана. Я этого не говорил! Брюно сидел по-турецки, скрестив под собой ноги, у него были остекленевшие глаза, а Ничего-не-могу...

Диана строго поправила:

– Никуда-не-пойду.

– Как вам будет угодно. Никуда-не-пойду сидел на заднице у его ног, по-французски, и глаза его блестели. Но в этом не было ничего двусмысленного, пока не последовал поцелуй на наших глазах. А потом он снова поцеловал его, в комнате, это правда! Брюно не узнал меня, но своему воздыхателю он улыбался.

– Вот видите! Конечно! Конечно! – Диана ликовала. – Брюно далеко ушел?

На каком расстоянии отсюда вы нашли его?

– Ну, примерно в восьми километрах.

– Ему понадобилось четыре часа, чтобы пройти восемь