Пуп земли

— Вот оно. Время пришло. Пошли. — И пошел вниз по насыпи к ореховому дереву.

Но Земанек сказал:

— Я не пойду.

Я повернулся, посмотрел на него и понял, что он боится; впервые я видел Земанека, Великого Гэтсби, испуганного до смерти.

— Я пойду один, — сказал я. И сбежал с насыпи.

Я прокрался за кустами и очутился метрах в десяти от ореха и увидел: под орехом стоял джип физкультурника с хорошо мне знакомым номером С-909. Он сидел впереди, повернувшись в полупрофиль; лысина у него была красная, будто горевшая, борода всклокочена; он что-то говорил, но мне не было слышно, что именно; когда он говорил, жилка на шее у него надувалась так, что казалось, вот-вот лопнет; внезапно до меня донесся обрывок разговора.

— Ты должна об этом заявить, если не заявишь, то будут неприятности, — сказал он.

Руки у него были под рулем; правая была протянута в сторону соседнего сиденья; в какой-то момент он откинулся назад, и на другом сиденье я увидел Люцию; глаза у нее были закрыты, ноздри широко раздувались (я до сих пор не знаю, может ли человек с десяти метров против солнца увидеть, как женщина раздувает ноздри; видел ли я это, или это было плодом моей фантазии, потому что Люция здесь как две капли воды походила на Люцию на картинке в моей памяти, на перекладине); по ее щекам текли слезы; да, я совершенно ясно видел, что Люция в какой-то момент плакала, а потом перестала.

Я напрягал слух, чтобы услышать, о чем они говорят, но у меня ничего не получалось. И внезапно солнце совсем навалилось на гору и сильный отсвет, отразившийся от стекла, меня совершенно ослепил; в тот момент, когда я увидел свет, в десятки тысяч раз сильнее солнечного, я вдруг отчетливо услышал голоса.

Он: О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных; два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.

Она: Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.

Он: О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои — как два козленка, двойни серны; шея твоя — как столп из слоновой кости; глаза твои — озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой — башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе — как Кармил, и волосы на голове твоей — как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.

Она: Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.

Он: Поведи меня во вселенную свою, в виноградник, в сады, между лилий, между бедер твоих, двух башен каменных, в лоно твое, в ворох пшеницы!

Она: Иди, возлюбленный мой, иди!

И внезапно свет исчез, а с ним и голоса, которые я слышал. Я посмотрел на джип; внутри тело физкультурника прижималось к телу Люции; она сопротивлялась (так, по крайней мере, мне казалось, но я ни в чем уже не уверен); я взял камень, бросил его на крышу джипа, и физкультурник вздрогнул, резко повернулся к зарослям, и я увидел, что у него на голове маска — черная маска ряженого с четырьмя отверстиями для глаз, носа и рта, четырьмя отверстиями для трех органов чувств; видны были только глаза, один зеленый, другой синий, рот и нос (неужели я и это видел или мои нервы, расстроенные водкой и жарой, нарисовали мне и эту картину?); он закричал: «Кто там?» — а я бросил еще один камень, угодил им прямо в фару, и стекло треснуло, рассыпалось мелкими брызгами. Он повернулся к Люции, послышался звук стартера, и джип на большой скорости, прыгая на выбоинах, покатил к выезду на шоссе и помчался в сторону Белеса.

Я забрался на насыпь к Земанеку и сказал:

— Все, я проучил говнюка.

А он со страхом посмотрел на меня и сказал:

— Ты спятил, совсем спятил! Если бы он тебя увидел, нас обоих вытурили бы из школы! Ты совершенно спятил.

Внезапно Земанек, повинуясь инстинкту, толкнул меня, потому что совсем рядом послышался гудок поезда; уже в следующий момент мы кубарем катились по насыпи, я и Земанек, один за другим. Высоко над нами прогрохотал экспресс из Афин, который прибывал в Велес в семь тридцать.

Сцена была гротескной: мы с ним в объятиях друг друга под тем же орехом, где несколько минут назад были Люция с физкультурником. Я досмеялся, встал и сказал:

— Знаешь, что я чувствовал, Земанек, пока смотрел на них? Знаешь, кем я себя чувствовал, Земанек? Третьим, дьяволом; с глазами, горящими серой, как будто я пришел из ада.

— Людвик, ты пугаешь меня, — ответил он. — Ты видел Люцию? Ты уверен, что Люция была с ним?

— Что я, Люцию не знаю? — ответил я.

Тогда Земанек схватил камень с насыпи и швырнул его вверх, в сторону дороги.

— Ладно, пошли, скоро стемнеет.

Мы забрались на насыпь, и я без всякой видимой причины вдруг помчался к мосту; позади меня Земанек кричал, чтобы я остановился, подождал его; но я, не останавливаясь, побежал к туннелю, влетел в него, несся и пел:

— Скажи мне, мама, научи меня, как заполучить мне Люцию.

Я бежал на свет, но экспресс уже ушел, и я не мог понять, что передо мной больше ничего нет, кроме света; и в тот момент, когда я выбежал на свет, когда грудь разрывалась от переполнявшего ее воздуха (какая страшная боль в груди!), я увидел, что Земанек только входит в туннель.

Он смешно выглядел в начале туннеля: как тот, кому нужно пройти шагом то, что я уже пробежал.

Мы добрались до Белеса часов в девять, я купил Земанеку билет, посадил его в первый же автобус и упросил оставить меня одного. Он сопротивлялся; говорил, что не хочет ехать без меня, боялся, что я попадусь в Велесе на глаза физкультурнику с Люцией и физкультурник меня убьет; я сказал ему, что это мое дело и что мне теперь терять нечего. Я хотел любой ценой найти Люцию, отозвать ее в сторону и поговорить с ней.

Земанек уехал автобусом в девять тридцать, и я остался один. Ночь была летняя, звездная, хотя и чуть жарковатая. Я купил сигареты в первом попавшемся ларьке и пошел к главной улице, в центр.

Я был уверен, что встречу Люцию; повернул на мост, прошел мимо железнодорожного шлагбаума и очутился на пешеходной улице рядом с гостиницей «Эпинал». Я дважды прошел всю улицу из конца в конец (народу была туча, юные парочки держались за руки и целовались); все это меня распаляло, я был полон тоски и желания; но о Люции я думал уже не как о той Люции, которую я знал и какой представлял себе, а как о курве Люции, что подразумевало и известную долю желания поиздеваться над ней; я хотел задеть ее, и уже не только душевно, но и телесно; хотел довести ее до слез, наставить ей синяков, унизить ее. И когда я уже потерял последнюю надежду повстречать ее, я ее увидел; она шла под руку с пожилой госпожой (я решил, что это ее тетка), что-то ей рассказывала и смеялась; смеялась совершенно беззаботно, раскованно. «Так себя чувствуют проститутки после секса; как будто ничего и не было», — подумал я. В ту же минуту мне пришла в голову мысль: «Может быть, она рассказывает, как я осрамился сегодня перед всеми с моими видениями?» И направился к ним. Люция увидела меня, когда я был метрах в десяти от них, оцепенела, остановилась и еще сильнее ухватилась за теткину руку. Женщина удивленно посмотрела на Люцию, потом на меня; Люция сказала ей: