Всадник с улицы Сент-Урбан

Вынул из коробочки сигариллу, закурил. Ага, стало быть, они опять все вышли на террасу. Что ж, ладно. Вновь надел трусы, и, выскользнув из туалета, быстренько побежал по лестнице вниз, в туалет на первом этаже. Барух ато Адонай, Эло-хейну мелех аолам [183], дважды взмолился он, прежде чем потянуть за цепочку. Есть — полилось! Теперь что же мне — опять наверх, притащить сюда кучу, и…? Нет. В радостном возбуждении Джейк еще раз спустил в туалете воду — как можно более шумно — и принялся ломиться в дверь. В конце концов явился Ормсби-Флетчер.

— Меня тут, кажется, заперли, — крикнул Джейк.

— О, господи!

Ормсби-Флетчер объяснил Джейку, как отпереть дверь, после чего вывел в сад, где Памела демонстрировала живопись. Вот пейзаж. Вот корабль в гавани. Портрет. Все это напоминало головоломки, которыми Джейку доводилось развлекаться в нежном возрасте: составьте из кусочков картинку. Он громко изобразил восхищение.

— Только не говорите ему! — и Памела, вся воплощенное лукавство, повернулась к Джейку. — Ну что? Правда талантливо?

— Чрезвычайно!

— Но видно ведь, что автор дилетант, разве нет? — явно сбивая с толку, спросила она.

Джейк бросил умоляющий взгляд на Нэнси, но та стояла с непроницаемым видом. Вот сука тоже! Джейк подошел к картине вплотную.

— М-м-м-м, — протянул он, благодарно принимая от Ормсби-Флетчера бокал с бренди. — Да нет. Пожалуй, профессионал. — И добавил: — Вон мазок какой! Ну да, конечно, профессионал!

Десмонд прижал к губам розовую ладошку, подавляя смешок.

Это все ее! — подумал Джейк. Вечерами, в одном этом паутинистом лифчике и прозрачных трусах, она…

— Да хватит вам, — сказал Ормсби-Флетчер. — Расскажите человеку.

Памела подождала, наслаждаясь воцарившейся тишиной. В конце концов, вся восторженная, задыхаясь, со вздымающейся грудью, объявила:

— Все эти картины… написаны художниками, которые рисуют ртом и ногами!

Джейк ахнул, побледнел.

— Ведь вы бы никогда, — радовалась Памела, потрясая пальцем у него перед носом, — никогда бы не догадались, правда же?

— Ну… в общем, нет.

Ормсби-Флетчер не без гордости объяснил, что Памела председатель Общества помощи художникам, рисующим ртом и ногами.

— И при этом находит время готовить такие великолепные блюда! — присовокупил от себя Десмонд. — Такое порой придумает, такое!

— Вот эту картину, — сказала Памела, приподымая морской пейзаж, — написал семнадцатилетний мальчик, держа кисть в зубах.

Дрожащей рукой Джейк передал бокал с бренди Ормсби-Флетчеру.

— Он уже восемь лет как парализован.

— Удивительно, — слабым голосом отозвался Джейк.

Десмонд выразил мнение, что работы этой группы следует представить публике в Соединенных Штатах. А то — Лондон, свинг, декаданс — тут проку не жди. А эти несколько инвалидов вдруг взяли, да и отказались вымаливать подачки у государства! Всем нам пример, между прочим, в особенности тем, что поют, будто Британия выдохлась!

Следующей она показала картину, написанную ртом — натюрморт, изображенный жертвой уличного происшествия.

— А вот это, — на сей раз Памела подняла повыше портрет генерала Монтгомери, — выписано ногой. Один из серии портретов, исполненных ветераном Эль-Аламейна [184]. Следом она показала еще одну картину, написанную ртом — натюрморт, изображенный жертвой уличного происшествия.

Бесстыже вытянув руку с бокалом, чтобы туда налили еще бренди, Джейк гаркнул:

— Эту — покупаю!

Ротик Памелы округлился, образовав укоризненное О.

— Ну вот, теперь вы будете ругаться, говорить, что я настырная, — обиженно проговорила она.

— Да ну! Ведь это ради благородной цели! — сказал Джейк.

Восторг Памелы несколько увял.

— Нет, вы, конечно, можете купить, но только если она вам действительно всерьез понравилась.

— А, ну да, естественно. Конечно, понравилась!

— Потому что нельзя людей с физическими недостатками считать ниже себя! — И нахохлилась.

Тут Джейк взмолился, и Памела, простив его, разрешила купить за двадцать пять гиней портрет Монтгомери. Потом, вновь горячо и со вздымающейся грудью, добавила:

— А я… А я… Знаете, что я для вас сделаю? Я вас возьму посмотреть, как этот художник работает у себя в студии!

Джейк затряс головой, умоляюще стал вздымать руки — дескать, нет! не надо! но что сказать, так и не смог придумать.

— Ему это будет такое ободрение, так будет радостно узнать, — продолжила Памела, — что человек вашего ранга стал почитателем его таланта.

— А нельзя ли мне просто письмо ему написать?

— Да вы влюбитесь в нашего Арчи. У него такое чувство юмора!

— Правда? — голос Джейка дрогнул.

— А мужество какое! Мужества ему не занимать. — Затем Памела вдруг переключилась и завела одну из тех пластинок, которые, как заподозрил Джейк, были у нее припасены для званых завтраков в женском клубе: — Если у человека талант и он не может не рисовать, — завела она как по писаному, — он непременно будет рисовать! Будет рисовать, даже если жить придется в лачуге и на грани голодной смерти. Пусть у него нет рук — он будет рисовать, положив холст на пол и держа кисть пальцами ног. А нет ни рук, ни ног — зажмет кисть в зубах!

На втором этаже зажегся свет. Джейк крепче ухватился за бокал бренди и торопливо прикурил сигариллу.

— Слушайте, вы ведь творческий человек, вот скажите, Джейк, — возбужденно спросила Памела, — правда же, искусство от трудностей расцветает?

Еще одно окно второго этажа загорелось светом.

— Вы чертовски правы! — согласился Джейк.

Послышался сердитый выкрик няньки, потом пауза, потом завопил Элиот. Ормсби-Флетчер вскочил на ноги.

— Схожу гляну, что там такое, дорогая.

— Мне кажется, — продолжила Памела, — что чем более жестоки муки творчества, тем творение выходит совершеннее.

— Моя жена не очень хорошо себя чувствует, — сказал Джейк, пронзая Нэнси свирепым взглядом.

— Простите?

— Мне надо срочно отвезти Нэнси домой.

В вестибюле они нос к носу столкнулись с раздраженным главой семейства; тот был весь красный, в руках насос.

— Что случилось? — спросила Памела.

Элиот сидел на верхней ступеньке лестницы, по его щекам бежали слезы.

— Это не я, — хныкал он, — это не я…

— Он нашкодил, — сквозь зубы процедил Ормсби-Флетчер.

— Не будьте с ним чересчур суровы, — помимо собственной воли вмешался Джейк.

Ормсби-Флетчер, казалось, только теперь Джейка заметил.

— А вы что, уже уходите?

— Тут, понимаете, с Нэнси… Ей немножко нехорошо.

— Так… пустяки… Просто с желудком что-то, — вклинилась Нэнси, пытаясь поддержать версию мужа.

— Нет! Не с жел… — начал было Джейк, но осекся. — Я хочу сказать, что… в общем, она молодец, такая терпеливая! Спокойной ночи.

Ормсби-Флетчера он заверил, что вечер был совершенно феерический, и, вцепившись в портрет Монтгомери, повлек Нэнси к машине. Вой Элиота преследовал по пятам.

— В чем дело, что на тебя вдруг нашло? — допытывалась Нэнси.

Но до тех пор, пока не выехали на шоссе, Джейк вообще говорить отказывался.

— Просто у меня жутко разболелась голова, вот и все.

— А что там натворил у них ребенок?

— Да попытался куклеца своего дурацкого спустить в сортир, вот что.

Пока Нэнси готовилась улечься, Джейк налил себе неразбавленного и сел перед портретом Монтгомери. Что я тут делаю, думал он, в этой стране? Чем я могу помочь этим растленным полудуркам?

Что скажешь, Янкель?

Если бы. Если бы, если бы… Зачем он вообще уехал из Торонто в Лондон!

Лондон. Зачем, Господи, воля Твоя! И почему именно Лондон? А потому, что благодаря Всаднику (и собственной невоздержанности на язык) Нью-Йорк его отверг.

В детстве Англия для него много значила, но никогда его туда особенно не тянуло. По убеждениям он был лейбористским сионистом [185]. Помнится, он когда-то даже недолюбливал британцев, потому что они ему препятствовали в стремлении обрести родину. Сидит, бывало, с родителями у радиоприемника, слушает речь Черчилля: «…но французские генералы доложили своему премьер-министру, что через три недели Англии свернут шею, как какой-нибудь курице. Ну-ну, нашли себе курочку! Нашли шейку!» Еще вспоминаются фотографии зубастеньких принцесс Елизаветы и Маргарет в герл-скаутских платьях. Воздушная битва за Англию.