Последний солдат империи

— А что если воскрешенные Первая Конная и Добровольческая армия Деникина вдруг выйдут из-под контроля? И нам снова придется делать исторический выбор? — трунил Белосельцев, чувствуя, как мягкие волны хмеля раздвигают бархатный сумрак и становятся видны струны электрогитары и перламутровый вензель на деке.

Мимо, держа на весу бокал с коктейлем, проходил невысокий, стриженный «под бокс» человек. Ермаков остановил его на секунду:

— Ты помнишь, что новый комплект бронежилетов складирован в третьем микрорайоне?

— Все под контролем, — ответил тот и удалился к дальнему столику.

Эти краткие фразы слегка удивили Белосельцева, но он отмахнулся от них, ибо предложенная Ермаковым тема и впрямь его волновала. Они говорили о проблеме гравитации, в условиях которой сотворялась земная жизнь. Бытие в открытом Космосе, в невесомости, делают ненужным человеку скелет, растению — стебель, а храму — колонны.

— Вполне допускаю, что для бессмертия понадобится только один мой интеллект, — пьяно пошутил Белосельцев. — А его можно будет поместить в бесхребетный пузырь, в гриб, в медузу. Знаете, есть такие грибы, которые выращивают в банке. Ведь это думающие грибы, — он вдруг вспомнил серый клейкий гриб, заключенный в банку, который находился в кабинете Чекиста. И как странно улыбнулся и подмигнул ему гриб, когда Белосельцев покидал кабинет. Это воспоминание позабавило его, и он ухмыльнулся.

К ним подошла девушка с красивой золотистой стрижкой, в полупрозрачном платье:

— Андрей, перевязочные материалы готовы, и я бы хотела передать их головным постам, которые выдвинутся в пустыню.

— Хорошо, — сказал Ермаков. — Только сделай это до десяти. До объявления комендантского часа.

— В чем дело? — спросил Белосельцев, глядя, как удаляется девушка, и к ней, обнимая ее за голые плечи, подходит юноша. — Какой комендантский час?

— Пустяки, — сказал Ермаков. — Итак, мы с вами говорили о гравитации...

Они пустились в обсуждение космической архитектуры, свободной от гравитационного насилия, которое испытали на себе Парфенон и кельтские домены, собор Святого Петра и Кельнский собор. Постепенно перешли к космической живописи, состоящей из спектров и оптических фантазий, согласившись с тем, что первым абстракционистом, певцом чистого цвета, был Данте в поэме «Рай».

К Ермакову подошли двое плечистых парней, которых Белосельцев видел днем на атомной станции. Один спросил:

— Мы хотим уточнить возможное направление главного удара. Нам кажется, им опять станет опреснитель.

— Для обороны на всех направлениях просто не хватит людей! — волнуясь, сказал второй. — Надо выслать в пустыню разведку, и пусть она с помощью костров или световых сигналов обозначит главное направление.

— Все уже сделано, — сказал Ермаков. — Костры разложены по всему периметру города. Они обозначат главное направление.

Парни ушли, о чем-то сосредоточенно переговариваясь.

— О чем это они? — спросил Белосельцев. — Какое направление удара? Какие бронежилеты? При чем здесь перевязочные материалы?

— Если я начну объяснять, вы не поверите, — неохотно сказал Ермаков.

— Мне хочется знать, — настаивал Белосельцев.

— Вы приехали вместе с высоким гостем. Нам бы не хотелось, чтобы поползли слухи, кривотолки. Наш город дорожит своей репутацией. Он на самом деле замышлялся как Город Солнца, воплощающий мечту Кампанеллы.

— И все-таки, что здесь происходит?

Ермаков жадно допил коктейль, хрустнул на зубах ломкой льдинкой, и глаза его, минуту назад мягкие и мечтательные, стали злыми и острыми.

― Вы были сегодня на старом казахском кладбище. И, должно быть, заметили наш спор с Мухтаром Макировым из-за стеклянного амулета, этого шаманского талисмана с рогами и козлиными копытами. Магический козел является Верховным Божеством этих пустынь, где похоронены воины Чингисхана и их потомки, к которым причисляет себя Мухтар. Он утверждает, что ведет свой род от Чингисхана, и этот амулет — его фамильная святыня... Я был против раскопок в районе кладбища, помня известный случай с разрушением мавзолея Тимура, после которого случилась Вторая мировая война. Но профессор, которого вы видели на раскопе, пользуясь поддержкой Академии наук и местного партийного руководства, начал копать могилы. Как я и предвидел, потревоженный дух великого завоевателя ожил и вышел наружу. Каждую ночь из могил выходит древнее войско и идет на город, желая его уничтожить. К этому войску присоединяются все казахи, работающие на атомной станции, опреснителе, в учреждениях и лабораториях города. Их возглавляет Мухтар Макиров. Мы, русские, каждую ночь даем им бой. Они хотят разрушить станцию, опреснитель, наши чудесные дома, чтобы снова сюда вернулись стада овец и козлов и восторжествовал Рогатый Дух. Мы несем большие потери. Держимся из последних сил. Сегодня ночью опять битва. Не знаю, чем она кончится. Теперь, извините, мне надо идти.

Он встал, сосредоточенный, исполненный стоицизма, и направился к выходу. И следом, покидая дансинг, оставляя своих подруг, двинулись молодые люди. Оркестранты, отложив свои инструменты, вынули из футляров от гитар и саксофонов автоматы и гранатометы. Белосельцев подумал, что пьян, а все вокруг — больная игра помутившегося разума. Бросился вслед Ермакову, желая убедиться, что это шутка и розыгрыш, вернуть его обратно в бар, чтобы продолжить увлекательную беседу. Но на улице Ермакова не было. Повсюду, из подъездов домов, из закоулков, из ночных скверов появлялись молчаливые, торопливые люди. Направлялись все в одну сторону — к атомной станции, к опреснителю.

Это казалось нелепым. Выть может, в такой увлекательной форме в городе проводились занятие по гражданской обороне. Или, богатые на выдумки пионервожатые и военруки именно так обставляли военную игру «Зарница». Желая выяснить правду, Белосельцев, прячась в тени деревьев, двинулся по городу.

На улицах было пусто, будто и впрямь действовал комендантский час. Иногда встречались группы людей, напоминавшие патрули и дозоры. Суровые, молчаливые, облаченные в странную смесь камуфляжа со стрелецкими кафтанами. У некоторых в руках были охотничьи двустволки, у других бердыши, у третьих гранатометы. Луки причудливо сочетались с автоматами, солдатские каски с остроконечными шлемами. У одного плечистого мужчины в бархатном, отороченном соболями, колпаке Белосельцев обнаружил казачью булаву и ружье для подводной охоты.

В некоторых местах улицу перегораживали баррикады, похожие на старинные засеки. Мешки с песком и амбразурами дополнялись отточенными кольями, рвами, в которых чернела жидкая, готовая в любой момент загореться, нефть. Защитники этих засек были вооружены огромными музейными секирами, рогатинами, самопалами, хотя кое-где в амбразурах торчали стволы пулеметов.

Все казалось бутафорией, театральной декорацией. Думалось, вот-вот появится грузовик с открытой платформой, на которой сияет аметистовый прожектор, пристроился оператор с камерой и маститый режиссер утомленно выговаривает ассистентам: «Больше, больше архаики!.. Еще дубль, ради Бога!..» Но режиссера не было. К баррикаде с погашенными огнями подкатывала легковая машина, у которой вместо прицепа тряслась короткоствольная бронзовая пушечка петровских времен.

Он вышел на окраину, где город резко обрывался и начиналась пустыня. Тьма дышала неостывшим жаром, пахло сухими камнями, и раздавались странные, ноющие, унылые, как если бы кто-то страдал и безответно жаловался в этой кромешной азиатской ночи. Так остывали скалы, источая тепло, сжимали свои каменные усталые мускулы.

То, что он узнал от Андрея Ермакова, подлежало проверке. Ну и хорош бы он был, если бы внес услышанное в агентурное донесение и направил Чекисту. А тот бы тихо рассмеялся: «Не все, что говорят наши источники, является информацией, Виктор Андреевич. Информация — это то, что может вас убить или, напротив, сделать Героем Советского Союза. Вам нужно отдохнуть».

Ему действительно нужно было отдохнуть. Но не раньше, чем он убедится в полнейшем вздоре услышанного. «Перевязочные материалы... Сигнальные костры... Направление главного удара... Чушь несусветная», — раздраженно подумал Белосельцев, решив вернуться в отель, встать под прохладный душ, освободиться от хмеля и заснуть в чистой постели под нежный шелест кондиционера.