Кентавр vs. Сатир

«Любимый, я загоню лермантавский опель в мыло», — пишет Ваня, выезжая из Дюссельдорфа в Гамбург. После того, как позавчера на 150 км/ч лопнуло колесо на фридриховском авто, а незадого до этого случилась авария на робертовском… Неприятности с машинами и транспортом вообще преследовали нас с друзьями в последние месяцы так часто, что я почти обрадовался, когда Ване пригрозили аннулировать права. Он и на велосипеде ездит так резво, что у зрителей мурашки. А незадачливые официанты, переходящие велосипедную дорожку в Овельгённе, опрокидывают подносы с посудой.

Кстати. «Тут что-то висело с проводками и мешало, я оторвал». — «Это был велокомпьютер». «У цветка на кухне что-то висело, я обрезал». — «Это были воздушные корни». В маленьком ресторанчике, не дожидаясь, что хозяин убавит дурацкую музыку, Ваня встает и выдергивает из стены провода, ведущие к колонкам. И уже дома: «Где у нас молоток?» — «Мы же сейчас будем ужинать». — «Я лёд хочу поколоть…»

Мой коллега по работе отрывается от монитора, мычит и первые секунды ничего не может сказать. На подоконник с улицы забрался человек — это, конечно, Ваня пришёл меня навестить.

Ваня рисует простыми и грубыми мазками или штрихами — точно так же он режет и жарит на ужин форель, выбегая во двор нарвать на газоне полыни для гриля. И сексом занимается так, что мы ходим потом побитые, а дом нуждается в генеральной уборке. Ваня перелезает через забор частной виллы и срывает мне цветок. Бросает трусы и ныряет, независимо от температуры воды и погоды, в Эльбу, Рейн, Северное море. Кстати, это обстоятельство уже, как говорится, kleinkriminell, но трусы вполне могут быть спёрты — у каких-нибудь Гуччи или Кельвина Кляйна, — в качестве протеста против общества потребления. Ваня вытаскивает меня, цепляясь за какие-то скобы, на крышу стамбульского отеля. Ваня находит нужные слова тогда, когда (изысканное!) общество неловко отмалчивается: «Ну, кто кого хочет выебать?»

Когда мы впервые оказались совсем-совсем вдвоём, — на вечеринке в феврале, ненадолго оставив друзей, чтобы спуститься на улицу, — сразу взялись за руки и побежали к реке. Мы летели через порт и, задыхаясь, рассказывали что-то глупое друг другу. Мне кажется, что мы бежим до сих пор, потому что вокруг такое мельтешение пейзажей, обстоятельств и лиц… Но от этого не наваливается усталость. Сломанные рёбра и порванные лёгкие, по большому счету, тоже ерунда. Как и состояние банковского счета. И обилие прочих досадных мелочей бытового, житейского и потребительского плана. Потому что у меня есть мой брутальный и нежный Ваня. Потому что я люблю его.

Иногда я кажусь сам себе скучным или медлительным. Но Ваня целует меня в глаза, и неуверенность сразу проходит. А ещё он умеет собирать и минутами хранить, складывая лодочкой ладонь, запах живого или сорванного цветка. Он и сам пахнет смородиной, полынью, мёдом, луком, и у меня уже собрано много историй про каждый из этих запахов.

В довелосипедную эпоху у меня ломались пуговицы или молнии, а теперь штаны до этого не доживают — стандартно протирается и рвется одна и та же зона, по седлу. Купил впрок двое простых джинсов. Трогал и нюхал чёрную косуху, на что Ваня в очередной раз заметил, что меня не отпускают восьмидесятые. Ну не виноват же я, что бытовая эстетика тогда, в детстве, сформировалась. Меня просто гипнотизируют расстёгнутые джинсовые рубашки мужчин и лосины на женщинах.

Ваня чуть-чуть нервничал на выходе из магазина. Я не мог понять из-за чего, пока мы не оказались на улице. Мне были вручены трусы супермена, синие, с красным значком поверх гениталий — подарок на день писателя.

Приятель прислал вечером сообщение, хвалил какой-то XL–CUT. «Что это такое?» — спросил Ваня. «18–20 см., обрезанный», — предположил я на основании знания субкультурного кода, хотя причины откровенности отправителя смс мне оставались неясны.

Оказалось, так парикмахерская называется.

Рейн в переводе Майкова быстроводный, хотя у Гейне вообще-то спокойнотекущий. Мой герой уже спал, я вышел к воде. Здесь Эльба, а не Рейн, но с недавних пор над портом живет неоновая Лорелея.

Я был уверен, что в нашей части порта, среди офисов, потеснивших рыбопереработку, не осталось ничего занимательного. Секс-индустрия на Репербане, травка на Хафентреппе. Сколько раз перемещался ночью по окрестностям дома — ничего не замечал. Но на этот раз ко мне приближались (и отдалялись) странные силуэты, то мужчина в спортивном костюме — на спортсмена он не был похож, — то женщина в дутой куртке и высоких сапогах. На углу улицы дежурил старенький «фольксваген» с приоткрытой дверцей и светом в салоне. Возле него прогуливалась ещё одна женщина, насколько я мог разобрать — в густом гриме. На капоте машины стоял позолоченный ангел почти в человеческий рост — то ли из католического ширпотреба, то ли из погребального хозяйства. Наверное, маяк для моряков и дальнобойщиков.

Ваня всегда принимает самые правильные решения. В последний вечер перед тем, как нужно было разобрать дюссельдорфскую квартиру, он не стал заниматься утряской и упаковкой вещей, а поехал смотреть новую Пину Бауш — и сам танцевать. И познакомился ночью в танго-салоне с человеком, которому на следующий день тоже нужно было переезжать в Гамбург.

И вот. Человеку Торстену, его жене и двум дочкам (которых мы, правда, не увидели) — искренняя благодарность. Прихватить, переезжая в другой город, кого-то практически незнакомого, да ещё с книгами, диваном и двумя-тремя шкафами, помочь с погрузкой и разгрузкой, — проявление человеческого братства и по русским, и по немецким меркам совершенно невероятное. Мы помогли Торстену с его коробками, но наш груз, пожалуй, был больше и тяжелее.

Ничто так не распаляет влюбленных, как совместный ремонт и перестановка мебели. Не важно, что дом вверх дном, что в какие-то детские восемь вечера в дверь ломился сосед и на ужасном саксонском наречии грозил всеми небесными карами. У нас изысканные завтраки и ужины. А сегодня был изысканный обед в Самом Грязном Макдоналдсе в Мире, в середине Репербана, куда каждый уважающий себя человек обязан заглядывать хотя бы раз в год, чтобы быть ближе к народу.

К нашему с Ваней-Йоханнесом удивлению, заведение покрасили свежей краской, пусть и поверх старой, шелушащейся. Ещё больше мы удивились, когда отлепили с салатиков, кофе и картошек наклейки мгновенной лотереи и выиграли два пирожка с яблоками и мобильник «BlackBerry». А картошка была пересолена.

Высадка Ваниных родителей напоминала десант. Мама — вооруженная тряпками, щётками, перчатками, ведерками; при ней — батарея моющих и чистящих средств. Папа — с ножовкой, дрелью, ящиком скоб, болтов, уголков. Вроде бы у нас чисто и аккуратно. И мы всё умеем сами, вот, новый пол постелили недавно. Перед выходными ещё специально отдраили квартиру. Но родителей это не убедило, а возражать было бессмысленно. Ванина мама собственноручно двигала мебель, раздавала нам задания и сама тёрла. В это же время второй родитель пилил доски и засверливал стены.

Я спрашиваю себя сейчас, было ли это на самом деле. Судя по квартире — вроде бы да. Помимо всего нам, мальчикам, сделали покупки: 20 кг стирального порошка, полезные и бесполезные средства для ванной и кухни — от пятновыводителей до нескольких, про запас, тюбиков зубной пасты, ящик ананасового сока; шоколад, орехи, мёд, крупы, горошек, оливы, сыр. Рейн — Эльбе.

Последний раз чувствовал себя так, ребенком, о котором заботятся, не помню сколько лет назад. Вообще-то приятно.

У нас с Ваней в гостях профессор Академии искусств, издатель одного из главных немецких журналов по дизайну, между прочим. У него два хобби. Во-первых, выносить из магазинов нижнее белье (вот от кого это у студентов). В год по его прикидкам получается примерно на тысячу евро. Во-вторых, книги. Например, он украл из книжного целое собрание Томаса Манна. Но этот успех кажется ему самому скромным с тех пор, как другой профессор, его коллега, вынес из берлинского универмага «KaDeWe» (кстати, самого большого в Европе) пять больших и дорогих кресел. По одному в день. Никому не пришло в голову, что он за них не платил.