Уборка в доме Набокова

Мисс Шугармен втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Я убавила порнографический звук и сказала, что Дарси так хорошо приспособилась к новой школе, сделала такие успехи в счете и письме. Это было вранье. Когда Дарси пошла в школу, она знала все буквы, а на цифры плевать хотела — и считать что-либо не желала, — и в этом смысле ничего не изменилось. «Девятка» была для нее такой же непостижимой вещью, как планета — или не планета — Плутон.

Мисс Шугармен хотела, чтобы после уроков я зашла к ней вместе с Дарси и ее отцом. Она предлагала именно то время, когда в доме свиданий бывал полный аншлаг, два часа дня в четверг. Чтобы доехать до Онеонты, мне потребуется пять часов и примерно столько же кварт масла. Я хотела было отказаться, я понимала, что ничего путного из такой общей встречи не выйдет, но решила, ради дочери, не обострять ситуацию. Даже по телефону я почти что ощущала запах мятного освежителя в дыхании училки. (Почему все в этом мире следят за собой больше, чем я?)

— Простите, мисс Шугармен, я в это время работаю. Мы могли бы встретиться в первой половине дня?

Распорядок у меня действительно был вывернутый наизнанку: походы за продуктами, в банк, в прачечную и готовка — по ночам, а весь день — секс (не в качестве участника, а в качестве посредника).

Эта просьба вызвала у нее глубокий вздох, она полезла в свой ежедневник. Я чувствовала, каким неодобрением дышит ее молчание.

Я попыталась ее успокоить:

— Я знаю, Дарси — своеобразный ребенок.

На том конце снова молчание. Женская порнография успела взять полный разгон, актриса лежала на кушетке и ела шоколад, а богоподобный атлет трахал ее приятельницу в собачьей позе. Видимо, это должно было возбуждать. Чем это отличалось от мужской порнографии, я так и не поняла. Может, меньше силиконовых сисек, да еще в мужском варианте они размазали бы шоколад по телу, а не стали бы его есть.

Мне очень хотелось, чтобы мисс Шугармен, черт ее раздери, оставила нас в покое. Пусть Дарси идет хоть в готы, просто научите ее считать — и баста. Но я этого не сказала. Если существует отдельный ад для пассивно-агрессивных матерей, я попаду именно туда. Услышала, как выражаю согласие с тем, что февраль — такой короткий месяц! Потом пообещала объяснить Дарси, что у ненастоящих принцесс есть настоящие чувства. И что некоторые слова нельзя употреблять в школе. Мне была противна сама мысль, что часть нашего драгоценного общего времени будет потрачена на то, чтобы вбить в нее клише и помочь ей подладиться под обезличку начальной школы, но я решила попробовать.

«Плохие девочки кончают первыми» достиг своего тройного пика, бесконечная череда простыней, предназначенных для завтрашнего горячего дня в доме свиданий, была сложена, и я стала думать про мисс Шугармен. Может, она живет одна, как и я. Может, у нее нет подруг. Тогда получается, что воспитывать ненастоящих принцесс и учить безграмотных грамоте — это благородный долг, особенно если тебя в процессе еще и оскорбляют.

Интересно, а что подумают о женской порнографии мужчины, например Сид, любитель спелых вишенок. (Мне было страшно приятно поведать Марджи, что такое «спелые вишенки», она раньше не знала.) Сид слишком часто лез в мои мысли со своей неправдоподобно гладкой кожей и низким процентом жира в организме, со своим умением правильно подобрать музыку к любому настроению.

Мисс Шугармен назначила на утро встречу между «обоими родителями и учителями, у которых есть основания для беспокойства». Какая бегемотовая докука — мне придется сидеть в одной комнате с Джоном. Мисс Шугармен закруглила тему обнадеживающим пассажем про «успех совместных усилий». Я вставляла в должных местах подходящие к случаю «м-м» и «угм», глядя, как обе приятельницы сидят верхом на богоподобном атлете. Здесь тоже не обошлось без шоколада.

— Всего хорошего, — сказали мы в один голос.

В дверь позвонили — прибыл мой заказ, бежевые панталоны от «Ханро». Оттенок был невыносимо скучный, будто покрасили в цвет слоновой кости, а потом сверху пописали, но они действительно оказались восхитительно мягкими и легкими. Я надела, подошла к зеркалу. Уж чего-чего, а эротичности ни на грош. Как всегда, покупателем я оказалась никудышным. На мне бежевые панталоны «Ханро» с низкой талией выглядели как монастырское исподнее.

Выходные

В пятницу, после уроков, Джон привез детей на положенные мне выходные. Я вручила ему Матильду со всеми ее причиндалами — очень выгодный обмен.

— Увидимся в школе, — сказал Джон.

Он, похоже, с радостью предвкушал эту встречу; в отличие от меня, он любит людей, облеченных властью.

У Дарси на спине был большой рюкзак, отчего она напоминала очень красивую черепаху. Не говоря ни слова, она прошагала в дом, бросила рюкзак вместе с курткой и сапогами у двери. Направилась прямо к буфету, вытащила пригоршню крекеров и принялась жевать, сверкая на меня глазами, дожидаясь, когда я отправлю ее мыть руки, — чтобы устроить сцену.

Я промолчала. Сэм же послушно подошел к раковине и только потом к холодильнику. Открыл его, посмотрел внутрь.

— Будем играть в школу, — сказала Дарси, дожевав и вытерев руки о штаны. — Я буду учительницей.

Она велела мне сесть на ковер и рассадила рядом кукол Барби.

— Всем слушать, — сказала она, а потом, злобно наклонившись к самому моему лицу, приложила палец к губам. И убежала искать мел.

Я слышала, как Сэм вытаскивает из шкафа тарелку и ножи.

— Можно, я что-нибудь приготовлю, Барб?

— Давай, а что именно?

— Суфле.

Дарси написала на маленькой грифельной доске: «П-о-п-а». Не выдержав, хихикнула, но тут же напустила на себя прежнюю учительскую строгость.

— Прекратите шептаться, — сказала она. — Это невежливо.

Я посадила одну Барби на колени.

— Не трогать! — Дарси подошла совсем близко. Я сидела на полу, так что мы оказались лицом к лицу.

— А почему некоторые тетеньки мажут вот здесь черным? — Она дотронулась до моего века.

— Тушью для ресниц, — поправила я. — Считается, что это красиво.

— А в городе тоже так делают? — поинтересовалась Дарси.

— Да.

— Закрыть рты, — проговорила она строгим учительским голосом. — Сегодня будем резать ножницами. — Она указала на однорукую Барби. — Все по очереди, а кто не послушается — к директору.

Я спросила у Дарси, появились ли у нее в новой школе друзья.

— Все мальчишки дураки, — сообщила она мне. — А Сара наступила мне на ногу. — Дарси расплакалась. — А потом Труди тоже. — Слезы текли рекой. — Я их терпеть не могу. — Она отхватила ножницами часть прически однорукой Барби.

Я слышала, как Сэм взбивает белки на кухне.

— Учительница обращается со мной, как со служанкой. Я весь день клею ей всякие картинки. — Дарси шмыгнула носом. — И кормят там какими-то какашками. — Она взглянула на меня. — Я так больше не хочу. — Прижалась ко мне, пачкая плечо соплями. — Я хочу тушь. — Коварный взгляд в мою сторону. — Когда ты купишь мне тушь, я буду держать ее в этом доме.

Я отдала ей тушь из своей косметички, и Дарси прямо на моих глазах спрятала ее в самое надежное место: в черный кошелечек на молнии, а тот — в свой расшитый пайетками ридикюль. Показала мне свои денежные запасы, которые хранила там же в трех разных кошельках: в одном — доллары (их у нее было два), в другом — монетки по одному центу, в другом — серебро (эти монеты она все без разбору называла «пятаками»).

На ужин мы ели суфле и фруктовый салат. Сэм записал оба рецепта, сделав пометки, каких ошибок следует избегать: «Не нарезать фрукты слишком крупно» и «Проверить, чтобы в белок не попало скорлупы».

За столом Дарси спросила, знаю ли я Иисуса.

— Нет, — ответила я, пытаясь понять, к чему она клонит.

— А Айрин знает.

Из фруктового салата она выбирала только бананы.

— Заткнись! — сказал Сэм. Бросил ложку на стол. — Перестань наконец выпендриваться!

Дарси, похоже, опешила. Я никогда не слышала, чтобы он так с ней говорил. Личико ее тут же замкнулось.