Особый дар

— Не глупи, — были последние его слова.

Когда она ушла, он выключил зеленую лампу.

22

На рождество он послал ей жаккардовый шарфик, а она ему «Жизнеописание герцога Беррийского» в роскошном подарочном футляре.

Они обменялись благодарственными письмами, а затем Тоби пригласил ее — тоже письменно — на чай в дом своих родителей, сделал он это под нажимом матери, которая заподозрила неладное.

— У тебя с Мейзи что-нибудь не так? — спросила она. Это было в ее характере: либо вообще ни о чем не спрашивать, либо спрашивать в лоб.

— Да нет, в общем-то ничего.

— Что значит «в общем-то»?

Со стороны человека столь сдержанного, как миссис Робертс, это уже был воинственный наскок. Тоби знал, что мать любит Мейзи и хотела бы, чтобы та стала ее невесткой.

— Бывает, что людей как бы относит друг от друга. И ничего тут не поделаешь, — сказал он.

— Надеюсь, это не по твоей вине?

— Слушай, мама, все-таки это мое личное дело. — И он одной рукой обнял мать. — Может, все еще и обойдется. Но твердо тебе обещать не могу. По-моему, у нас обоих положение довольно щекотливое.

— Пригласи ее к нам.

— Как скажешь.

— Потому что ее хочу видеть я.

Миссис Робертс редко чего-нибудь требовала, но уж если требовала, то довольно энергично.

Словом, Мейзи пришла, и ничего хорошего из этого не получилось. С миссис Робертс она, как всегда, была ласкова и сердечна, интересовалась всеми ее делами, но смотреть на Тоби избегала.

Впрочем, болтала она довольно оживленно. Скоро пойдет новая пьеса Эдуарда, он возлагает на нее большие надежды. Пьеса эта — о современности, но он принципиально отходит от тем «кухонной раковины», хотя школу «кухонной раковины», как он и предсказывал, критика сейчас возносит до небес. В пьесе изображена удачливая хозяйка светского салона.

— Образ, конечно, навеян мамой, но героиня совсем, совсем на нее непохожа. Эдуард спрашивал у мамы, не имеет ли она чего-нибудь против. Мама посердилась для виду, но на самом деле она в восторге.

Мейзи посмотрела все новые картины миссис Робертс и пришла от них в восхищение. Миссис Робертс молча слушала, стараясь не упустить ни одной малости, которая могла бы предвещать ее работам серьезный успех. Мистер Робертс был с Мейзи очень приветлив.

— Больно вы у нас редкая гостья, — попенял он ей. — Вот уже сколько месяцев не показываетесь. Берите сигарету. А от нас вы, как обычно, куда-нибудь отправитесь с Тоби, да?

Но под каким-то благовидным предлогом Мейзи вскоре ушла.

После ее ухода миссис Робертс с грустью проговорила:

— Боюсь, что больше не увижу ее.

— Ну почему же, — беззаботно бросил Тоби.

После этого они с Мейзи встречались еще месяца два, но у него она почти не бывала, ходили в рестораны, кино, театр. Для Тоби это получалось накладно: поглощенная своими мыслями, Мейзи, против обыкновения, не настаивала на том, чтобы платить за себя самой.

Премьера пьесы Эдуарда Крейна «Хозяйка салона» прошла успешно, и зрители продолжали валить на нее валом. Крейн пригласил их обоих на премьеру, но они пошли не сразу — на всякий случай переждали недельку.

Их и в самом деле, как выразился Тоби, относило друг от друга все дальше. Пальцы их больше не сплетались в тесном пожатии над водами реки, по которой они с таким трудом плыли против течения.

И однажды вечером, когда они вышли из кино, Мейзи сказала:

— Пусть это будет конец, я так хочу. Не звони больше и не пиши. Мне нужно с этим покончить немедленно, а то я не выдержу.

— Но, малыш…

Они стояли рядом на ночной улице, залитой яркими огнями.

— Мне нужно, чтобы последнее слово осталось за мной, понимаешь? Так для меня легче. — Она говорила торопливо, слегка задыхаясь, словно на бегу. — На такое меня еще хватит. Сказать: «Все кончено» — я в силах.

Она улыбнулась ему, как ни разу не улыбалась в последние месяцы: нежно и ласково, уголки рта приподнялись, губы изогнулись. Поблескивающие, словно чуть влажные волосы развевались под легким ветром.

— Да не глупи ты…

— Любить меня ты не можешь, а это единственное, что для меня имеет значение. Мне нужно строить свою жизнь. От встреч с тобой у меня только боль, а не радость, и я не вижу смысла все это длить.

На миг их разделили: три юнца промаршировали по тротуару шеренгой, не желая никому уступать дорогу. Мейзи покачнулась, и он схватил ее за руку, чтобы удержать.

— Я иду к Энн.

— Я тебя провожу.

— Нет.

Из кино на Лестер-сквер повалила толпа (сами они ушли, не досмотрев фильма).

— Милая, никогда ни к кому я так не привязывался, как к тебе.

— Прошедшее время, к тому же несовершенное. Давай простимся, и побыстрее. Мне это и так бог знает чего стоило, больше я не могу.

Она поцеловала его в щеку, резко повернулась и зашагала в сторону Ковентри-стрит. Он глядел ей вслед, не веря, что это и впрямь конец, а в то же время смутно на это надеясь. Молодчина она, ему бы так не суметь. Не возьми она дело в свои руки, отношения их тлели и угасали бы куда дольше. Но может, она еще напишет, попросит его позабыть все, что наговорила? А может, написать ей самому?

Но он понимал: все кончено, и на сердце у него было тяжело — она и не поверила бы, что ему будет так тяжко. Впрочем, каждый период нашей жизни неизбежно кончается, мы совершаем поворот, и жизнь начинает идти другим курсом. Каким же курсом пойдет она теперь?

Стало быть, хэддисдонский период пришел к неминуемому концу. Явиться туда в качестве случайного гостя он не может — ему никогда не забыть, что Аманда знает. В ту ночь он долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами и чувствовал себя несчастным. Всячески старался убедить себя, что во всем виновата Мейзи. Ну почему она не написала ему с Ямайки! Если бы не ее молчание, он не лег бы в постель с Клэр — так, во всяком случае, ему казалось теперь. С мучительным, острым сожалением вспоминал он о проведенных с Мейзи ночах, таких счастливых, ему виделись их слитые воедино тела, и милая белокурая головка рядом на подушке, и неистовая радость в ее глазах. Сможет ли он жить без нее? Очень ли гнусно он с ней обходился? А ведь все могло бы быть хорошо, не вздумай она вторгаться в тайники его души (от этого уродливо-напыщенного выражения его самого покоробило), но тут обычное чутье, такое обостренное, явно ей изменило. Мейзи, милая, да, милая… Он будет тосковать по ней.

И Тоби в самом деле тосковал. Но она больше не писала ему, и он не писал ей.

В марте пришло весьма торжественное приглашение от Риты, отобедать у них на Ленсфилд-роуд, и Тоби принял его, хоть и без всякой охоты. Утром того самого дня, когда он должен был ехать к Катбертсонам, в одной весьма популярной газете ему попался на глаза снимок: Клэр со своим баронетом на театральной премьере, и настроение у него отнюдь не улучшилось. Прежде ему не доводилось видеть ее в роскошном вечернем туалете, и теперь он убедился, что выглядит она в нем весьма импозантно. Молодой баронет был невысок ростом, утверждение, будто у него нет подбородка, оказалось несколько преувеличенным: подбородок наличествовал, но небольшой, а глубокая ямка делала его еще меньше. Ужасно противный тип, решил Тоби. Он, правда, видел его и раньше, в Хэддисдоне, но попросту не обратил на него внимания.

В Кембридж Тоби приехал мрачный и подавленный.

Боб и Рита держались так, словно между ними никогда не было никакой размолвки. Девчушку еще не уложили, и она забавно топала по комнате. Рита как будто стала интересоваться ею несколько больше — ведь теперь ее можно наряжать, словно куклу. Боб смотрел на дочку с обожанием.

Когда Рита повела ее укладывать (прислуги они больше не держали), он сказал:

— Не знаю, как бы я выдержал, если б не ребятенок. Я не прочь завести еще одного, но Рите это не улыбается, да и дела у нас сейчас не слишком хороши. То есть в общем-то дела неплохие, но не настолько, чтобы ей рожать второго сейчас. Как по-твоему, на кого она похожа? (Он имел в виду Эстеллу.)