Бегство от безопасности

Когда испытываешь к кому-то —кукле, домашнему животному, ребенку, которого встретил в своем сознании, — симпатию, и знаешь сердцем все, что он чувствует, — это и есть любовь. А что может разорвать связь, спаянную любовью?

— Извини, — сказал я. — С моей стороны было глупо так говорить. Если тебе пора уходить, значит — пора. Я веду себя как ребенок.

Он внимательно посмотрел на меня, чтобы понять, не шучу ли я.

— Теперь, обладая твоими знаниями, — сказал он, — я могу начать жизнь, настолько отличную от твоей, что в следующий раз, встретившись со мной, ты не сможешь меня узнать. Вот было бы забавно.

— Да уж, — сказал я.

Долгая пауза.

— Наверное, тебе уже пора двигаться.

— Тебе это тоже принесло пользу, — сказал он. — Большую часть своей жизни ты пытался избавиться от своего детства, считая его мертвым грузом. Я не позволил тебе сделать это. Я бы не умер в своей клетке, и тебя бы не отпустил. Но ты открыл дверь. С небольшим опозданием, но все-таки открыл. Спасибо за дождь в моей пустыне.

— Не уходи, — сказал я. — Мы друзья.

— Ричард, тебе почти шестьдесят! Ты хочешь учиться дальше? Ты хочешь избавиться от лишнего багажа? Твое детство — это груз, от которого я могу тебя освободить!

— Мне что? — переспросил я. — Мне почти что?

— Тебе почти шестьдесят. Мне девять лет, а ты опережаешь меня на полвека. Тебе почти шестьдесят лет.

Была ли эта ухмылка его декларацией независимости?

— Я не верю ни в девять, ни в шестьдесят, ты ведь знаешь. Мы не построены из времени…

Он терпеливо наблюдал за мной, как будто я был ребенком.

— Дикки, — сказал я. — Кегли, шахматы, рапиры, шпаги или сабли, трек, поле, бассейн или дистанция. Выбери нужный тебе вид и выбери возраст. Девятнадцать? Тридцать восемь? Сорок? Я соглашусь с любой иллюзией любого выбранного тобой возраста, и, клянусь… вышибу из тебя мозги! Что значит «тебе почти шестьдесят»?

Он еще какое-то время смотрел на меня, продолжая усмехаться, скорее друг, чем ребенок. Потом что-то вдруг произошло с его глазами, как будто час пробил и его время истекло. Он кивком поблагодарил меня, возвращаясь к своему решению.

— Шестьдесят, — сказал он, — это слишком долгий срок, чтобы нести в себе детство, которое ты едва помнишь. Позволь мне кое-что сделать для тебя. Позволь мне снять с тебя этот груз. Потом мы отпустим друг друга.

Тридцать девять

Лесли отложила свою книгу: «Несколько полезных способов избавиться от болезней садовых растений».

— О чем ты думаешь, дорогой? — спросила она. — Что тебя беспокоит?

Я лежал в кровати рядом с ней, уставившись в потолок.

— Ничего. Просто задумался.

— Гм, — сказала она. — Ладно.

Она вернулась к книге.

Я решил не сообщать ей о решении Дикки до того, как сам все хорошо не обдумаю, потратив один час или десяток на размышления об этой странной дружбе, о том, почему она так много для меня значит и каким могло бы стать наше будущее, если бы он решил остаться.

Как он и обещал, я почувствовал себя гораздо легче без давнего детства, хватающего меня за пятки. Ушли сомнения, тревожившие меня десятилетиями, исчезло тяжелое чувство, что я забыл что-то очень важное из тех лет, когда был ребенком. С его помощью я наконец выбрался из того времени, и смутный вид вчера вдалеке окончательно скрылся из виду.

— Быстро схватывает, — сказала Лесли, не отрываясь от книги.

— Кто?

— Дикки, — сказала она. — Он узнал все, что хотел, и ушел?

— Откуда ты знаешь?

— Просто угадала, — сказала она.На самом деле нужно быть сделанной из камня, чтобы не уловить твои волны Ощущения-Незавершенности.

Хорошо было бы однажды пережить какое-нибудь приключение, дать ему время улечься, потом выбрать свободную минуту и рассказать жене и его начало, и середину, и конец, а также смысл. Но, подумал я, с ней это так же вероятно, как мороз в аду.

— Ну, в общем, ты права.

— Он приходил, чтобы дать тебе что-то или что-то взять у тебя? — она спросила это так, как будто заранее знала ответ.

— Ему нужны были знания, — ответил я, — и мне доставило удовольствие с ним поделиться. Теперь он знает почти все, что знаю я, а как с этим поступить — его личное дело. Я для него — лишь часть только этого одного будущего.

— Ты значил для него не более чем это, — сказала она, полуспрашивая-полуутверждая. — Тебе будет его недоставать?

— Я не думаю, что могу так сказать, — ответил я.Но я буду помнить его и думать о нем. Она улыбнулась в ответ на мои слова.

— Трудно было научить его вносить рациональность в каждую частичку живого человеческого чувства, или ему это тоже легко далось?

— Ох, Вуки, перестань! Я действительно рационален и не собираюсь в ближайшее время себя переделывать. Но даже если я изменюсь, то в первую очередь пострадаешь от этого ты. Сейчас мы находимся в равновесии — ты и я на наших маленьких качелях; ты же не хочешь, чтобы я прыгнул всем своим весом на твою сторону, не правда ли?

— Рациональный или чувствующий, — сказала она, — не имеет значения. Все равно я тебя не брошу.

— Спасибо, милая.

Я придвинулся ближе, выключил свою лампу, просунул руку под подушкой Лесли и закрыл глаза.

— Без тебя было бы так холодно.

— Учишься? — спросила она.

— Нет, милая, — прошептал я. — Единственный раз в жизни я был не учеником, а учителем.

— М-хм.

Она вернулась к своей книжке и читала, пока я не начал засыпать.

— В следующий раз, когда снова встретишь Дикки, — сказала она, — передай, что я люблю его тоже.

Сорок

Той ночью, в три часа, я внезапно проснулся, и, глядя широко раскрытыми глазами в темноту, с опозданием на два месяца понял: Дикки помнит детство, которое я забыл! Он помнит все с первой минуты.

Мы были двумя концами жизни, протянувшимися к центру, который ни один из нас не мог найти по отдельности. За все эти часы, проведенные вместе, подумал я, мне нужно было только спросить его! Он все еще хранил память о том единственном приключении, которое являлось ключом ко всему, во что я верил, сцены, которой мне необходимо было коснуться еще один раз, чтобы стать взрослым.

Он не мог уйти!

Я помассировал веки, заставил себя расслабиться, ясно и отчетливо представил себе его лицо и слился с ним.

Через миг я стоял на склоне холма — там, где лес граничил с лугом, — и целая россыпь крошечных серебристых цветов сияла вокруг меня. С одной стороны вдали виднелся океан, почти такой же темный, как небо, и мерцающая алмазная река, которая в него впадала. С другой, насколько я мог видеть, широкая равнина уходила к горизонту первобытных холмов и долин. Пустота и спокойствие вновь обретенного рая.

Это не было тем холмом, который я знал, но каким-то образом это место было мне знакомо. Где я видел это раньше? Он должен быть рядом.

Я нашел его сидящим на каменном выступе. Он выглядел как обычно и запускал планер, который взлетел над зеленым холмом, как будто его вел крошечный пилот, попал в восходящий потоку края холма и начал набирать высоту.

Удивительный вид. Как это у него получилось? Но у меня не было времени его рассматривать.

— Ты ведь помнишь все мое детство! — сказал я, даже не поздоровавшись. — Все до последнего дня! Это так?

— Конечно, —ответил он. — То, что ты от него отгородился, не означает, что оно пропало.

— Ты помнишь свое рождение?

Все это время, подумал я, он знал ответ. Дикки знает, что превращает наш безмятежный дух из живого света в младенческий крик Я-Об-Этом-Никогда-Не-Просил, раздающийся в темноте. Звено, которого мне недоставало и которое я никогда бы не нашел.

— Мне нужна память об этом, — сказал я.

Вспышка притворного удивления.

— Я уже думал, ты никогда об этом не спросишь.

Он порылся в кармане рубашки и вытащил небольшую хрустальную полусферу нежно-янтарного цвета, размером с небольшой лимон.