Потому что

Закон бессилен против апатии. Даже прокурор не стал возражать. Он оказался бесхарактерным, из тех, кто в итоге принимает сторону победителя.

— Как вы собираетесь дальше справляться со своими проблемами, господин Хайгерер? — поинтересовалась Штелльмайер.

Вероятно, это был самый лучший ее вопрос за время слушаний, даже если он и прозвучал несколько цинично.

— У меня много друзей, — солгал я.

Ей понравились мои слова.

— Я настоятельно советую вам воспользоваться услугами профессиональной психологической помощи, — сказала судья. — Вам следует проработать этот травматический опыт. Вы должны избавиться от неоправданной строгости к самому себе, научиться прощать себя.

Она растрогалась до слез.

— Буду стремиться к этому, — кивнул я, чтобы скорее закончить разговор.

— Надеюсь, вскоре снова увидеть вас здесь в качестве судебного репортера, — добавила Штелльмайер.

Славная женщина, она не почувствовала, как гадко это прозвучало. Я улыбался.

— Судебные слушания объявляю закрытыми, — провозгласила Штелльмайер.

Зал разразился аплодисментами. Никто не протестовал. Очевидно, Хельмут Хель уже вышел на пенсию.

В последующие часы я давал интервью, подставляя свою кровоточащую душу рентгеновским лучам СМИ. Я не уставал повторять, что обязан освобождением замечательному адвокату, — который сейчас сиял, словно светлячок, развалившись перед камерами, — и справедливому суду. На все вопросы, начинающиеся со слова «почему» и касающиеся моего признания, я реагировал бессмысленной улыбкой. Каждый журналист интерпретировал ее по-своему, поэтому я удовлетворил их всех. В этом состояло наше своего рода негласное соглашение.

Вскоре появился служитель здания и объявил, что пора закрывать зал. Даже врач устал щупать мой пульс. Друзья, которые любили меня за то, что я стал знаменитым и успешным и ловко выкрутился на суде, хлопали меня по плечу, желали всего хорошего и угрожали скорейшими свиданиями за кофе и пивом в том или ином заведении на свободе.

Томас поинтересовался, что он еще может для меня сделать.

— Ничего, спасибо, — ответил я, — теперь все будет нормально.

Мне стало жаль его. Теперь ему предстояло, как и всем, снова изо дня в день улаживать свои проблемы. Когда меня, наконец, оставили в покое, я тоже пошел. Куда? Я знал лишь одну дорогу, и она вела в камеру, но на нее я только что потерял право. Меня лишили моего места лишения свободы. Тем самым меня, убийцу, довели до последней стадии апатии.

В тюремном корпусе меня поджидал сюрприз в лице молодого председателя коллегии присяжных. Мы холодно пожали друг другу руки. Его звали Михаэль Фабиан, и он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков.

— Я верю вам и считаю вас убийцей, — сказал он.

— Знаю, — произнес я, — но какое это имеет теперь значение?

Не улыбнувшись на мои слова, он поинтересовался, зачем я сделал это.

— Слишком поздно, — ответил я. — Я был готов обнародовать свой план и тем самым поставить на нем крест. Однако кто-то выкрал из ячейки в камере хранения мои вещественные доказательства.

— Выкрал? — удивился он. — Кто же?

Мне показалось, что он прекрасно знает ответ на данный вопрос. Однако я сразу понял, что ошибся. Он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков и был хорошим человеком. И он в отличие от меня сохранял способность мыслить логически. В этом состояло его преимущество.

— Похоже, кто-то узнал код, — предположил я и добавил: — Что в принципе невозможно.

— Вы никому его не сообщали?

Я покачал головой:

— Я действовал в одиночку.

— Уверены?

Нет лучшего вопроса, чтобы заставить человека засомневаться. Тем не менее я кивнул.

— Кто мог быть заинтересован в том, чтобы уничтожить ваши доказательства?

— Никто.

— Точно?

Черт возьми, я просто убежден в том, что теперь это не имеет никакого значения!

— А кто устроил спектакль с убийством по просьбе жертвы? Откуда взялись свидетели? Кто состряпал переписку по электронной почте? — продолжил допытываться он.

Михаэль Фабиан задавал сложные вопросы. Я не знал, с какого конца мне подобраться к решению загадки. В хорошем детективном романе мы с ним, дружно взявшись за дело, распутали бы этот клубок.

— Мне пора, — сказал я.

На прощание он крепко пожал мне руку.

— Мне кажется, я догадываюсь, что хранилось в той ячейке, — заметил он.

— Вряд ли вы ошибаетесь, — проговорил я.

Никто из нас ни разу не улыбнулся. Мы уважали друг друга.

Охранник отпер дверь моей камеры. Он дал мне пару часов, чтобы проститься с местом моего предварительного заключения. Я лег на спину, наблюдая, как поток воздуха из вентиляционного отверстия под моей кроватью гоняет похожие на сахарную вату пыльные комки. Я думал о том, как мне пережить вторую стадию моей апатии, и вдруг заметил на полу что-то белое. Предмет показался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, что бы это могло быть.

Я полез под кровать и достал оттуда разорванную салфетку, которая провела на моей подушке не одну ночь. Наверное, она незаметно слетела, а я со временем забыл о ней и о послании, которое было на ней написано. «Бразилия».

Я вдруг понял все. И любой врач зафиксировал бы у меня сейчас появление пульса. Одной свидетельницы на суде не хватало. Она одна не участвовала в спектакле и проигнорировала процесс. Юная Беатриче, официантка из бара Боба. Это она была той миниатюрной шатенкой, что беседовала с моей чемпионкой по прыжкам в воду. Это у нее, маленькой черноволосой официантки, я, в стельку пьяный, провел вторую ночь после убийства.

Осторожный стук в дверь прервал мои размышления. В замке повернулся ключ, лязгнул засов. На пороге появилась еще одна фигура, принадлежащая промежутку между моим навсегда похороненным прошлым и несуществующим будущим. Словно актеры выходили на поклон один за другим по окончании спектакля.

Это был господин Вильфрид, бескровный Граф, охранник из третьего корпуса. Он провожал меня к Хелене, когда та еще не опустила руки в отчаянных попытках спасти меня.

— Вы готовы? Можно ехать? — спросил он.

Я не смог сдержать смех. Это напоминало мне «Лесного царя» Гёте или пьесу Гуго фон Гофмансталя «Имярек». Сама смерть является за главным героем — излюбленный прием многих лишенных воображения романистов и драматургов. Граф действительно походил на посланца ада. И скоро кони, погоняемые его безжалостной плеткой, умчат меня сквозь ночь и ветер в царство дьявола. Ужасное клише! Это ли не лучшее доказательство тому, каким провальным романтическим героем я был?

Разумеется, я последовал за ним. Сейчас я готов был выполнить любой приказ. У меня не осталось дел, которые нужно улаживать. Моя дальнейшая жизнь не нуждалась в моем участии. И появление Графа свидетельствовало о том, что я вплотную приблизился к заслуженному концу.

Мы покинули тюрьму через черный ход. Несколько дождевых капель упало мне на затылок и лоб. Они были холодными и навевали мысли о плохой весне. Я устроился в ожидавшей меня машине. Граф сел за руль, и автомобиль медленно тронулся с места.

— Куда мы едем? — спросил я, нарушив молчание.

Он не ответил, потому что знал, что я уже обо всем догадался. Меня ожидало прекрасное путешествие! Свобода за окном больше ничего не значила. И дождь барабанил по крыше.

29 глава

Граф проводил меня до двери. На этом, видимо, его миссия заканчивалась. Я охотно дал бы ему на чай, но боялся обидеть. Ведь он — человек чести.

— Госпожа Зеленич в отъезде, — сообщил мой провожатый, отпирая дверь. — Квартира в вашем распоряжении. Кровать застелена, подготовлены чистые полотенца, холодильник полон, есть что почитать. Отдыхайте.

Он передал мне ключ. Я не мог принять его.

— Закройте дверь снаружи, — попросил я.

— Но ведь вы не заключенный, — возразил он, — и я не вправе лишать вас законной свободы.