Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Уд долго молчал.

— Ты угадал мои планы, — наконец сказал босс. — Я давно решил завязать с алкоголем, скоро я продам все права на ликер и «УРА!». Ты действительно ясновидящий, Голосковкер! Я тебе верю. Ты, кстати, не обижаешься, что я тебя все время на «ты»? Не могу ни с кем иначе, дурацкая манера.

— Ладно, сгодится в плане нового имиджа, — с улыбкой сказал Голосковкер. — Вы же у нас теперь простой, доступный, безыскусный… — он бросил взгляд на Уда. — Но, шеф, есть еще один очень щепетильный вопрос. Он может вам не понравиться, но…

— Говори, не тяни, я этого не люблю.

— Я насчет семейного статуса. — Голосковкер поднял на босса глаза. — Для успеха президентской кампании следует жениться… Семейные ценности, дети, добропорядочность, первая леди…

Череп Уда слегка покрылся испариной, по неровностям поползли пурпурные пятна: занервничал.

— Где ж я тебе возьму детей и первую леди, Голосковкер? С этим, имиджмейкер, у меня сложности.

— Но тогда… хотя бы… умерить свои сексуальные аппетиты. Нет, не надо возражать, я все знаю, вся Москва знает. — Он вздохнул, но твердо закончил: — Шеф, надо, надо умерить.

— Хорошо вам, импотентам, — угрюмо сказал Уд.

— Что-о?

— Да не обижайся ты, — скучно сказал босс. — Это я просто так. Это у меня афоризм.

Голосковкер стойко переносил тяготы службы у незаурядного человека. Негативные моменты он включил как бы в перечень необходимых и предусмотренных контрактом превратностей профессии. И когда проявлял твердость даже во вред себе, то гордился собою. После трудного неприятного разговора со своим обаятельным самодуром вспомнилась ему вдруг давнишняя сценка из его детства. Он был в пионерлагере в младшем отряде, и к нему в пионерлагерь приехала мама, а в тот день был объявлен карантин, и никого из родителей к детям не пускали. Яшина мама нашла в заборе какую-то щель, увидела Яшу на линейке и бросалась в его сторону камушками. Мальчик Яша повертелся и после линейки направил свои широко расставленные наружу стопы к оторванной заборной слеге.

За широкой щелью он обнаружил заговорщиц-кисияющее лицо мамы.

— У нас карантин, мама. Запрещаются посещения и контакты. И передачи.

— Но дай я хоть тебя поцелую, сынок!

— И это нельзя.

— Но хоть разочек.

— Пойду спрошу у вожатой.

— Да, да, спроси у вожатой, не у врача.

Минут через пятнадцать Яша был возле заборной щели, повернул молча лицо вбок и дал маме поцеловать себя в щеку, но не в губы. Значит, вожатая разрешила.

2

Утром следующего дня Уд, войдя в здание московского офиса, допустил маленький нервический срыв. Его взбесило, что, закрываясь, боковые автоматические створки двери кабины лифта двигались навстречу друг другу не плавно, а тягучими рывками, мелкими и медленными. Раньше это его никогда не раздражало, он просто этого не замечал. Босс посмотрел на Лапикова и прошипел:

— Фу, черт! Смотри: задергиваются, как шторки в крематории! Заменить!!

Лапиков побледнел. Уд посмотрел на него и вдруг расхохотался:

— Что, смерти боишься, Лапиков?

Увидев у себя на этаже Манкина, Уд вспомнил, что тот уволен. Но он вспомнил также и то, что Юджин уволен пока только в его голове. Он позвал Лапикова.

— Да, шеф.

Через минут десять босс и спичрайтер сидели друг против друга. В камине потрескивал огонь. Юджин был, как всегда, с кипой каких-то бумаг, набросков и проектов. Кивнув на них, босс спросил, что это.

— Материалы по подготовке к предвыборной кампании, шеф.

— Какой кампании? — мертвящим тоном сказал Уд.

— Как какой? В Государственную ду…

— Ду-ду… Юджин, мы эту станцию давно проехали. Мы не хотели там останавливаться, потому что это полустанок, Манкин, на нем такие поезда не останавливаются, Манкин.

— Я не совсем…

— Ты меня просмотрел, Юджин, — перебил босс. — Ты меня один раз едва не втравил в авантюру с этим баронством, а теперь хотел запихнуть на место убитого гангстера в дурацкую Госдуму… Это конец, вся твоя болтовня о свободе — это политическое недомыслие.

Тяжелая оторопь овладела лицом спичрайтера.

— Воля ваша, шеф, — выдавил он из себя. — Но что значат слова, что я вас просмотрел.

— Только то, что ты не увидел во мне первое лицо государства. Зачем мне эта Госдума? Зачем мне толочься в этом скопище болтунов? Сколько их там — пятьсот? Тысяча?

— Это все-таки, шеф, парламент страны, вторая власть, поприще политической…

— Хватит! — оборвал босс. — На твое место взят человек. Ты уволен. Я благодарю тебя и подтверждаю все свои обязательства. Какой у тебя сейчас на подходе том?

— Я вас не понимаю…

— Сколько томов твоего собрания сочинений уже вышло?

— Пять, но почему вы меня устраняете?

— Выйдут все семь томов как договаривались. Я больше не нуждаюсь в твоих услугах. Вот акт о прекращении контракта. Распишись, где стоит галочка. И ты свободен.

Уд подвинул к Юджину приготовленный Лапиковым документ: Юджин усмехнулся.

— Юджин, мне некогда. Распишись, где галочка, и на этом конец.

— Но я не вижу никакой галочки, — сказал Юджин. — Почему вы все называете это галочкой? А почему не альбатрос? Или не буревестник? Или не златоглавый фазан Свайно с острова Тайвань?

Уд усмехнулся:

— Ладно, Юджин, распишись, где стоит твой буревестник.

Манкин взял документ, расписался.

— Судьба преподнесла мне хороший урок, босс, — сказал он. — Мне есть за что себя презирать. Но знайте: с «первым лицом» у вас ничего не выйдет.

Юджин резко встал. Бобо, до сих пор лежавшая без движения на шкуре белого медведя поодаль от камина, вскочила и злобно облаяла Юджина, будто зная, что с этого момента он не в штате. Юджин сгреб все свои бумаги из папки и, проходя мимо камина, бросил их в тлевшие угли. У дверей обернулся.

— Россия — это вам не заслуженная артистка Юлия и не депутатша Афродита. Затрахать себя она вам не даст! Запишите это, чтобы не забыть, Кичхоков!

— Как ты сказал, Юджин? — Уд пустил по глазам и губам убийственную ироническую улыбку. — Записать за тобой? Но где ты видел, чтобы Гёте записывал за Эккерманом, а? В жизни, по-моему, все происходило наоборот…

3

Случилось воротничку попасть в стирку вместе с чулочной подвязкой.

— Ах, — сказал воротничок. — Что за грация!.. Позвольте мне узнать ваше имя?

— Ах, нет-нет! — отвечала подвязка.

— А где вы, собственно, изволите пребывать?

Но подвязка была очень застенчива, вопрос показался ей нескромным, и она молчала…

X. Андерсен. Воротничок

Когда на следующий день Лапиков сказал боссу по телефону, что вышел «его» номер журнала «Эль», Уд выказал нетерпение его увидеть. Он только что отплавал в бассейне с дельфином.

— Они вас даже на обложку поместили, босс, — сказал Лапиков. — Вы на первом плане, а Венера на втором.

— Ладно. Ты из офиса? Я сейчас приеду.

Уд вошел в лифт офиса, наблюдая, как закрываются за ним створки двери. Плавно. Равномерно. Без тех взбесивших его подергиваний-рывков. Вчера в течение дня сменили старый подъемник на новую кабину фирмы «КОНЕ», и ничто уже Уду не должно было напоминать о «задергивающихся шторках крематория». Но как странно устроен человек! Теперь, входя в новую кабину, где, казалось, ничто не напоминало о прежней ассоциации и где убраны были все намеки, он поневоле думал о все тех же задергивающихся шторках… Вспоминал именно потому, что ничто не должно было напоминать. Так было всякий раз, когда он приезжал в офис или входил в любой другой лифт…

Створки плавно разомкнулись на третьем этаже, он быстро прошел в кабинет. Лапиков встретил его с улыбкой. Журнал «Эль» он протягивал боссу, как букет.

Этот фотограф-француз был, конечно, мастер. Богиня любви действительно присутствовала в композиции портрета на обложке как персонаж второго плана, ее нечеткая, лишь угадываемая мраморная фигура была снята не в фокусе, размыто и воспринималась как женщина мечты героя, как его греза. Сам же герой, царя на первом плане, был снят с резкой беспощадной приближенностью, воплощая идею фотохудожника. Эту идею можно было бы сформулировать как демонстрацию голого мужского начала. Абсня-щийся безволосый череп с его развратно-выпирающими неровностями, маленькие приплюснутые уши мартышки-макобея и утопленный в раструб водолазки набрякший пень короткой, почти отсутствующей шеи эффектно контрастировали с зыбкими, застенчиво затененными атрибутами Афродитовой женственности.