Дом паука

Стенхэм был недоволен собой; ему казалось, что он все испортил, привнес излишнюю сумятицу. Он так и не узнал того, что ему было нужно; быть может, вопрос был поставлен неверно. Не главный вопрос, который в любом случае не имело смысла задавать, поскольку ответ на него должен был прозвучать добровольно, а самый первый, общий, приблизительный, который помог бы ему продвинуться. Но это опять-таки мог быть не один вопрос, а несколько. Почему ее так интересует Марокко? Что она рассчитывала здесь увидеть? Что она делала здесь совсем одна, когда большинство отказывается приезжать даже с большими группами? Почему она ничего не боялась, где успела побывать, как долго она уже здесь? Чутье подсказывало ему, что допрос с пристрастием неуместен на первых порах и, если он начнет сейчас задавать вопросы, она не обидится, ни словом, ни жестом не выдаст, что это ее хоть как-то задело, а просто молча исчезнет и затем сделает все возможное, чтобы они никогда больше не встретились. Такого поворота событий он определенно не хотел.

— Не знаю, что вы успели повидать в Марокко, — сказал он, — но вряд ли что-нибудь такое, что могло бы идти в сравнение с этим великим городом.

— Да, конечно. Вы совершенно правы. Поэтому я и решила здесь задержаться. Сначала хотела пробыть день, не больше. Представляете? Я решила, что даже если пропущу из-за этого что-нибудь другое, то оно того стоит, главное — получше узнать Фес. Вот только сил у меня маловато. Не могу целый день проводить на ногах.

— Мне о многом хотелось бы вас порасспросить, — непроизвольно вырвалось у Стенхэма — так, что он даже немного сконфузился из-за того, что не мог совладать с собой. (Но, возможно, это был правильный путь к близости — нейтральный подход. Разве до сих пор все не выглядело вполне естественно? А ведь главное, чего он хотел, и была близость, возможность узнать ее до конца.) — Есть вопросы, на которые мои английские друзья вряд ли дадут внятный ответ.

Выражение лица мадам Вейрон не изменилось.

— О чем же вы хотели меня расспросить? — сказала она.

— О том, как вы… как мы реагируем на это место. Что оно значит для вас и для меня. Это довольно важно, вам не кажется? Я имею в виду — что мы видим в нем, почему любим, что в нас откликается на этот город? А может, у вас этот отклик совсем не такой, как у меня?

— О нет, я люблю Фес! Действительно люблю! — протестующе воскликнула мадам Вейрон.

Это был не тот ответ, которого ожидал Стенхэм, и он даже мельком подумал, уж не просто ли она хорошенькая американская туристка, а он насочинял Бог весть что вокруг пустяковой встречи. Надо выждать, сказал он себе; она никогда не позволит ему переступить черту, которую провела между ними. Дело было вовсе не в том, чтобы установить, кто она такая на самом деле, а скорее, притвориться, что он знает это, и сделать так, чтобы ей самой захотелось подтвердить или опровергнуть его предположения. У нее ни за что не должно возникнуть чувства, что затеянный им разговор — попытка загнать ее в ловушку. Потом, если повезет, в какой-нибудь непредвиденный момент ему, быть может, представится случай заглянуть в ее мысли и узнать то, что его так интригует. Забудь обо всем, сказал он себе. Жаркий ясный день словно манил, суля восхитительные возможности.

— Просто стыд сидеть здесь в такую погоду, — сказал Стенхэм.

Мадам Вейрон удивленно взглянула на него.

— Вам здесь не нравится? А по-моему, замечательно.

— Как вы смотрите на то, чтобы нанять коляску с двумя старыми клячами и прокатиться по всей медине? Это прекрасное путешествие, если вы только не боитесь солнца.

— Солнце я как раз люблю, — ответила она.

— Только не забудьте надеть что-нибудь на голову, — напомнил Стенхэм; он почувствовал, что, если инициатива будет исходить от него, уговорить мадам Вейрон будет проще.

— Когда двигаешься, это не так страшно. А вот лежать пластом на пляже — роковая ошибка. В любом случае у меня есть огромный носовой платок, который можно повязать на голову. Вот только…

— А, вы хотели взглянуть на комнаты, ну конечно. Можно заняться этим прямо сейчас. А потом, если у вас еще не пропадет желание, вызовем такси.

— Мне показалось, вы говорили о коляске.

— Да, верно. Но ближайшее место, где ее можно нанять, — Баб Бу-Джелуд. Так что сюда они доберутся только часа через полтора, не раньше. Впрочем, кто знает, может, и скорее, — быстро добавил он, опасаясь, что мадам Вейрон справедливо заподозрит, что вся поездка займет уйму времени. — Сначала надо передать записку вознице и так далее. А вы ведь сами знаете, как медленно они все делают. Пожалуй, лучше всего доехать на машине до Бу-Джелуда и взять там коляску.

— Что ж, вот и чудесно. Но вы, наверное, уже тысячу раз так катались?

— Вы преувеличиваете. Кроме того, я никогда не ездил вместе с вами, это точно.

Она рассмеялась.

— Почему бы вам не взглянуть на комнаты, пока я вызываю такси? Пока вы осматриваетесь, оно будет уже в пути.

Стенхэму хотелось отрезать ей все пути к отступлению.

— Прекрасно, прекрасно.

Они встали и прошли через террасу к конторке портье. Когда Стенхэм вышел из телефонной будки, мадам Вейрон и портье уже поднимались по лестнице, по его лестнице, в башню. Стенхэм был практически уверен, что портье отведет ее именно туда, потому что там, в старом крыле, сдавались самые дешевые комнаты. Обычные туристы неизменно предпочитали просторные спальни, расположенные в других частях гостиницы. Он надеялся, что портье хватит такта, проходя мимо его комнаты, не указать на нее со словами: «А это номер мсье Стенхэма»; от него вполне можно было ожидать подобной глупости. После этого она несомненно выберет другой этаж, или новое крыло, или комнату внизу, с окнами в сад, рядом с Моссом, а может, и вообще откажется от этой затеи. Вернувшись в дальний конец террасы, он облокотился о перила и выглянул в нижний сад, чувствуя легкий нервный озноб и не вполне довольный собой. Это малоприятное состояние он приписывал ощущению неудачи, которую потерпел во время их недолгой беседы за кофе. Если с ней ничего не выйдет, подумал он, это моя вина на все сто процентов. Обычно, если ему удавалось обнаружить причину внутреннего смятения, этого понимания было достаточно, чтобы хоть несколько успокоиться; на сей раз не помогло. «Значит, в чем-то я ошибся», — решил он. Взгляд его был прикован к еле заметно трепещущим на ветру тополиным листьям, все мысли вдруг куда-то улетучились, но, услышав голоса на ведущей в вестибюль лестнице, он отказался от попыток обнаружить причину своей мимолетной депрессии. Говорили мадам Вейрон и портье, беседа была недолгой. И вот уже, улыбаясь, она показалась в дверях и подошла к Стенхэму.

— Итак, каков приговор? — спросил он.

— Я перезвоню ему сегодня вечером и дам знать окончательно. Прежде чем вступать в высший свет, надо кое-что подсчитать и проверить свою кредитоспособность.

— Вам понравились комнаты?

— Ода, очаровательные. Особенно одна — точь-в-точь как во дворце Гарун-аль-Рашида. А вид из окон просто великолепный.

Поднявшись по главной лестнице, они остановились у ворот в ожидании такси. Наконец оно появилось — чудом передвигавшаяся колымага. Водитель не стал глушить мотор, пока заливал воду в радиатор, но, стоило им сесть, он заглох сам собой.

— Немного терпения, — шепнул Стенхэм.

После нескольких отчаянных попыток завести машину ручкой и доброжелательных советов столпившихся вокруг гостиничных служащих и любопытствующих прохожих, шоферу удалось оживить мотор, и, подпрыгивая, они выехали через двойную арку ворот на круто уходившую вверх дорогу, которая вилась между кладбищами и оливковыми рощами. В Бу-Джелуде они пересели из такси в скрипучую коляску. Стенхэму пришлось довольно долго торговаться с возницей, необъятных размеров толстяком, который, в тон феске, был препоясан кармазинным кушаком, и все же конечная цена значительно превышала мыслимую. Подобные мелкие безрассудства часто доставляли Стенхэму удовольствие; так было и на сей раз.