Напоминание

— И правильно, что рвался. Он был бы там полезнее других.

— Он ив клинике будет… — Алексей Платонович быстро поправил себя: То есть он уже полезнее других.

«Будет… если вас не будет — так вы хотели сказать?» — мысленно спросила Нина. Эти слова не выходили у нее из головы, чем бы она ни занималась и чем бы ее ни занимали.

— Что случилось? Должен звонить и не звонит. Это на него не похоже, сказал Алексей Платонович. И добавил, как одно с другим связанное: Хорошо, что Варвара Васильевна далеко от всей этой абракадабры. А вам досадно не повезло…

Его перебил телефонный звонок.

Нет, это не Бобренок. Звонит больной воспалением легких рыцарь печального образа — Сергей Михеевич.

— Дошло? — гремит ему в трубку Алексей Платонович. — Какой болван торопится к ложу больного с такой информацией?

Ответ Сергея Михеевича вызывает смех и вопрос:

— По-твоему, я уже не имею права смеяться, я должен рыдать?.. Нет, ты не говоришь, ты задыхаешься.

Пневмония, окрашенная страхом, дает такой эффект.

Завтра навещу тебя рано, по дороге в клинику. На ночь пусть как следует облепят банками. Так-так, покашляй…

еще… Что ж, вполне обнадеживающий кашель. Нет, говорить не разрешаю, тебе вредно. Можно щелкать соловьем. До завтра, спокойного сна, Сереженька!

Он положил трубку и спросил Нину:

— Вы слышали, как Сергей Михеевич щелкает соловьем?

— Нет.

— Очень жаль. Если не смотреть на этого высокого человека, полное впечатление, что рядом, на веточке…

Звонят в дверь. Он спешит открыть, на ходу объясняя:

— Ник-Ник предпочел личное общение.

А это почта. Заказные письма. Французский журнал.

Посвящен неделе международных совещаний онкологов.

На обложке пленительная девушка в белом тянется к солнцу, а сзади к ней уже тянет щупальца страшное чудище — рак.

— Тронут, — листая журнал, говорит Алексей Платонович. Он его не выписывал, не заказывал. Сами прислали. Может быть, знают о его онкологических операциях, некоторые из них описаны у нас и за границей. Может быть, слышали о созданной им Белорусской противораковой станции.

Тишина. Он читает журнал и кое-что из него выписывает, переводя на русский, для сообщения на следующем заседании Хирургического общества, и непременно — врачам противораковой станции.

Нина сидит в столовой за Саниным столиком и думает: писать или не писать Сане о чудовищной новости?

Решает, что не надо. Но без этого письмо почему-то не пишется.

В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)

Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.

— Думаете, он тоже?..

— И вас прошу не думать. Это исключается.

И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.

— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.

— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,

— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.

— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.

«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…

Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.

— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.

Но это — уже заглядывая далеко вперед. А сегодня у нас — сегодня. И никуда от него не денешься.

Похоже, что за дверью действительно идет тихий доклад, сугубо медицинский. Он прерывается зычными латинскими репликами, иногда веселыми, как ни в чем не бывало. Вскоре слышится раскат коржннского смеха и со смехом распахивается дверь.

Николай Николаевич выходит в столовую менее сумрачным, но сегодня не торопится дать Алексею Платоновичу отдохнуть, не отказывается вместе поужинать.

Ужинают с ленинградской бутылкой кагора. Еще не откупорили, еще штопор в горлышке — звонят.

В дверях бывший ординатор — его продолжают звать Неординарным, потому что и самостоятельный хирург из него получился не средней руки. Он стоит в дверях, держит под локоток уже знакомую нам пожилую операционную сестру Дарью Захаровну и просит:

— Впустите, Христа ради, жаждущих и страждущих!

Какой нежданный оживленный дружеский ужин! Неординарный рассказывает о второй половине дня в клинике:

— Врачи вернулись с совещания вместе. Грабушок — отдельно и позже. О нем уже известно. В его сторону не глядят.

— Положим, ты глядел, — уточняет Николай Николаевич. — Сказал: «Дам по морде» — и бросился. Еле вчетвером удержали.

Громовой голос:

— В клинике — по морде?! Этого еще не хватало.

— Да за тремя дверями, Алексей Платонович. Ни малейшего отзвука не могло долететь до палат.

— В клинике, при всех обстоятельствах, разрешается только одно — лечить.

— Хорошей пощечиной разве не лечат? И вообще, к чему ты, Николай, эти мелкие подробности…

— Не выпить ли нам, — вдруг вставляет Нина, — за такие мелкие подробности?

И, представьте, за такие мелкие подробности пьют не без удовольствия. Правда, Алексей Платонович при этом грозит Неординарному чайной ложкой и берет с него слово, что попыток излечения пощечиной больше не будет.

— А неплохо бы на всякую попытку подлости отвечать такой попыткой, стоит на своем Нина.

— У-у, какая у меня невестка! И Саня так думает?

— Пусть он сам скажет, когда приедет.

Дарья Захаровна в это время быстро достает из сумки и ставит на стол миску с разрезанным на куски теплым пирогом.

Появления пирога мужчины не заметили. Однако запах сытной мясной начинки учуяли, отреагировали трепетом ноздрей и довольно скоро протянули руки к миске.

— Так что же помешало вам, Ник-Ник, своевременно позвонить? — не забывает спросить Алексей Платонович.

— Комиссия горздрава. Три человека. Мне незнакомые.

— Весьма любопытно. Чем же комиссия интересовалась?

— Количеством послеоперационных летальных исходов за последний месяц.

— Ну-с, — развеселился директор клиники, — какую реакцию вызвало это ужасающее количество? Разочаровало?

— Да, разочаровало заметно: как же так — ноль? Не может быть. Где-то у вас затерялась палочка перед нулем… Проверили. Палочки не нашли. Потребовали за предыдущий месяц. Даю. Изучают внимательно. Опять не то. Один. Восьмидесяти трех лет. И тот — в ваше отсутствие. Листают назад. Листают вперед. Смотрят друг на друга, и слышу: «Всего один».

— Всего?! Бедняга Денисов мог жить без боли минимум года два. Безобразное было упущение. А они — «всего»! Не ведают, что одна жизнь, год жизни, день жизни, час жизни — это не «всего»!

За столом умолкли. Словно после этой вспышки Алексея Платоновича нависшая зловещая нелепость приблизилась и всем сдавила горло.

— Но дальше, мой друг. Сегодня вы роняете слова, как из капельницы. У нас еще своя, полноценная кровь.

Пока что не надо вливать по капле…

— Коле не мешало бы после такой комиссии, — возразил Неординарный.