Секрет Сабины Шпильрайн

Представив себе такую картину, я просто отбросила платье в угол и тут же о нем забыла в объятиях своего друга. Это был дивный день, солнечный и тихий, мы никуда не спешили и могли позволить себе наслаждаться друг другом без опасений и спешки. И вдруг, когда мы лежали блаженно расслабленные после долгой прекрасной любви, он сказал с отчаянием: «Ты создана для меня - ты дышишь, как мне нужно, ты пахнешь, как мне нужно, ты думаешь, как мне нужно. Но у нашей любви нет никакого будущего, мы никогда, никогда не будем вместе».

Он увидел, что я поражена его словами, и тут же смягчил их шуткой: «А твою замечательную прическу мы совершенно испортили, придется опять заплести косу». Я заплела косу и мы тронулись в обратный путь. Солнце уже почти село и все озеро было затянуто прозрачной пленкой голубого тумана. Теперь, глядя назад сквозь все эти годы, я думаю, что это был наш самый лучший день.

С этого дня начались мелкие, почти незаметные перемены, которые в конце концов привели к крушению нашей любви. В марте этого года случилось замечательное, казалось бы, событие - юнга съездил в Вену, чтобы встретиться с Зигмундом Фрейдом. Поехал он, конечно, со своей женой Эммой, а не со мной, что было вполне естественно и все же очень обидно. Ведь именно я, а не Эмма была его постоянным собеседником на темы психоанализа, я была судьей и критиком его работ и идей, а иногда даже источником и вдохновителем некоторых мыслей.

Венская встреча прошла очень удачно - два гения психологии на первой стадии поняли и полюбили друг друга. И если у юнги и было какое-то небольшое внутреннее сопротивление, великий старец Фрейд бросился в пучину этой любви очертя голову. В первый день они проговорили без перерыва тринадцать часов, закончив беседу в два часа ночи и договорившись встретиться назавтра для продолжения.

Фрейд был в восторге от ума и молодости юнги, от богатства его идей и от четкой манеры их выражения. Вдобавок, его восхищало, что юнга не еврей, потому что психоанализ в ту пору называли бредовой еврейской выдумкой. Фрейда даже не смутило собственное толкование сна юнги в ночь после их первой встречи: он заключил, что молодой коллега жаждет сбросить его с трона, чтобы занять его место. В ответ он назначил юнгу своим сыном и наследником, к великому неудовольствию фрейдовского психологического семинара, каждый из членов которого сам мысленно претендовал на это место.

Юнг вернулся в Цюрих преображенным - признание Фрейда окрылило его и обеспечило его новым время-пожирающим занятием - постоянной перепиской с великим шефом. Теперь ему стало труднее вырывать из житейской суеты короткие минуты для наших встреч: Фрейд писал ему пространные письма почти каждый день и требовал немедленного и тоже пространного ответа. Если юнга задерживался с ответом хотя бы на один день, великий мэтр устраивал невообразимый скандал, так что запугал бедного юнгу до смерти.

Однажды юнга признался мне, что столь бурная любовь вселяет в него мистический ужас - когда-то в детстве он подвергся сексуальной атаке со стороны человека, которого уважал и почитал своим учителем. А кроме того, есть еще одна причина, мешающая ему ответить на любовь Фрейда столь же страстной любовью.

Сказавши это, он сам испугался своих слов и стал озираться по сторонам, словно опасаясь, что кто-то его услышит. Опасения его были сверх-смешными: мы лежали, обнявшись, в моей кровати, дверь была заперта, квартира пуста. Успокоившись, он рассказал мне шепотом (все-таки шепотом!), что в Вене в лаборатории Фрейда его неожиданно отозвала в сторону младшая сестра Марты Фрейд, Минна Бернес, которая жила в квартире Фрейдов, помогая Марте управляться с ее бесчисленными детьми.

Юнга знал, что жена Фрейда совершенно не в курсе его работы, тогда как красивая и интеллигентная Минна Бернес состоит при нем главным советчиком и секретарем, упорядочивая его архив и перечитывая и правя его статьи. И все-таки ее слова поразили его в самое сердце - она призналась, что она любовница мужа своей сестры, и тот страшно страдает от своей неверности. Она хотела, чтобы юнга провел с ней психоаналитический сеанс для успокоения ее совести. Он провел с ней сеанс, но с тех пор стал тоже страдать оттого, что знает такую стыдную тайну великого профессора Фрейда, и ничего ему об этом не говорит.

«

А почему ты должен что-то ему говорить? Разве это твое дело?» - «Но мы с ним делимся мельчайшими деталями нашей внутренней жизни, мы в каждом письме рассказываем друг другу наши интимнейшие сны, а такое важное нарушение морали я боюсь даже упомянуть!» - «А обо мне ты тоже ему рассказываешь?» - «Конечно, нет!» - «Почему же он должен рассказывать тебе о Минне?» - «Ты не понимаешь разницы? То, что у него с Минной - это инцест! К тому же она живет в его доме!»

Ты наверно хочешь спросить, что такое инцест. Инцест - это интимные отношения между близкими родственниками, в число которых включается и сестра жены. Я не стала с ним спорить, я поняла, что о Минне Бернес со мной говорит не мой любимый друг, а незнакомый и даже несимпатичный мне сын реформистского пастора, навеки застрявший в его подсознании. А с обитателем подсознания спорить бесполезно - он все равно не понял бы доводов разума. И хоть я не стала ему противоречить, где-то глубоко между нами пролегла первая, пока крохотная, трещинка.

Следующая трещинка, уже побольше и побольнее, случилась чуть позже, в конце сентября, после того, как юнга выступил на амстердамском конгрессе по современным теориям истерии с докладом, полностью согласованным с фрейдовской теорией детских сексуальных комплексов. Его выступление на конгрессе было неудачным во всех отношениях: неправильно рассчитав время доклада, он нарушил регламент и не согласился сойти с трибуны, когда председатель его прервал.

Аудитория и без того была настроена враждебно к слишком оригинальным построениям Фрейда, а юнга оказался их главным защитником. Как ни смешно это звучит сегодня, слова эротика и либидо считались запрещенными в среде психиатров, так что бедного юнгу разве что не побили в наказание за слишком смелое их употребление. И с безумным усердием начали разбирать по косточкам приведенный им случай истерии, где он выступал как лечащий врач.

Он не назвал имени своей пациентки, страдавшей в детстве всеми названными им комплексами, но каждому, знакомому с его практикой, было ясно, что речь идет обо мне. Я просто онемела, когда этот доклад дошел до меня. Было указано, что пациентка-истеричка приехала из России, а кроме меня, другой пациентки из России у него не было, и главное, он приукрасил свой замечательный результат, сильно преувеличив ужасный набор болезненных симптомов пациентки, что было чистой ложью. Самое ужасное, что, как я уже говорила, мой случай стал хрестоматийным, тоесть, общеизвестным. Когда я шла по университетским коридорам, мне казалось, что все показывают на меня пальцем и рассказывают друг другу о том, как я в детстве какала на персидский ковер.

Я знала, что подобный случай у него уже был. Прежде, чем написать свою диссертацию об оккультизме, он два года посещал оккультный кружок, в котором медиумом выступала его пятнадцатилетняя племянница Беттина. В диссертации он доказал, что медиум в состоянии транса ведет себя так же, как его душевнобольные пациенты. Хоть он и не назвал имени медиума, кто-то опознал Беттину, и жизнь ее в маленьком городке стала невыносимой: на нее показывали пальцем и мальчишки дразнили ее на улице. Ее бедные родители вынуждены были продать дом и переехать в другое место, где их никто не знал.

Удивительно, что эта печальная история ничему его не научила - он был слишком занят собой, чтобы думать о других. Конечно, мне следовало бы с ним тогда расстаться, а еще лучше - открыв ему секрет моего притворства, посмеяться над его хвастовством. Нет, еще лучше - нужно было рассказать об этом не ему, а всему психиатрическому миру. Как бы такой рассказ порадовал его завистников-коллег! У меня даже было вначале побуждение это сделать, но я представила себе жизнь без юнги, и испугалась. Я не могла от него отказаться - лучше бы мне было умереть. Я его не простила, его поступок был непростительным. Однако я сцепила зубы и перешагнула через свою обиду.