На кресах всходних (СИ)

Станиславе велено было следить за сестрой, она сидела подле, в ногах кровати, и зевала от зависти и злости. Станислава даже раньше Янины стала перемигиваться с одним хлопцем из местных, с Васей Стрельчиком. Хата его была у самой реки, семейство работящее, даже не арендаторы, земелька своя, две коровы, да еще лодки на Чаре. Люди толковые, за порядок, ни в каких умышлениях против Порхневичей не замечены. Несмотря на великие мнения о себе и судьбах своего семейства на будущее, батька Витольд уступил бы ее Стрельчику, была уверена Станислава. Никто из приличных поляков ее не возьмет, хотя она девка статная, крепкая и с приданым, а кичливых бездельничков нам и самим не надо. А Стрельчики чем не родня! Да, из мужиков, но из самых справных. Отцу, правда, не нравилось, что Вася прихрамывает от рождения и прозвище у него Шлепнога. Но это мелочи, в работе он на все руки, а нога — она только подставка. Батька Витольд бы постепенно привык к мысли о таком зяте и махнул бы рукой — ладно, но тут эта змеюшка, красавица сестрица, перебежала дорогу со своей запретной любовью. Теперь, если бы Станислава попробовала сунуться со своим делом к отцу, он бы пришел в ярость, это она отлично понимала. Сама по дурости игралась, хороводила, как кошка с мышкой, с этим Васей — куда денется! А теперь вот — надо ждать, пока ситуация Янины схлынет, а за это время Васечка Стрельчик куда-нибудь на другой двор ушлепает на своей ноге. Особого жара в нем по отношению к себе Станислава не ощущала. Стрельчик был человек хозяйства и понятного толкового дела, в его голову не залетали такие жаркие идеи, как к Мирону. Приходит время ему выбирать жизненное стойло, вот он и выберет. Этих обжималок на бревнах у Чары ему скоро будет мало, и забалтывать его разговорами о приданом все труднее.

Так что Станислава смотрела на тихую, как бы вмерзшую в подушку сестрицу с понятными чувствами. Загородила дорогу.

Яська просочился в комнату деда и громко шмыгнул носом, извещая: я здесь.

Витольд, не оборачиваясь:

— Пришел?

Яська кивнул, чтобы не тревожить деда.

Ромуальд Северинович длинно вздохнул, он был недоволен тем, что ему по этому дурному поводу следует принять решение; так получается, что на Витольда не переложишь, пока сам жив. Витольд не хочет, чтобы они женились. Никогда. До причины исконной не докопаться. Свернулась там, на самом дне души его, какая-то злая загогулина — мешает.

Мирону это известно. Но он все равно пришел. Знает, что старик плох, и не жалеет старика. Ромуальд Северинович вновь длинно вздохнул. Тогда тебе, милок, наказание следует. За упрямство, которое нарушает последние часы.

— Высечь на конюшне, — прошептал Ромуальд Северинович.

Витольд Ромуальдович подозвал мальчонку и что-то шепнул ему на ухо. Через секунду Яська припал к уху Михася. Тот кивнул, улыбаясь: ах, какое сладкое приказание! Сделал приглашающий жест рукой и пропустил Мирона во двор: ой, что за ладный хлопец, да в сапогах, да в пинжаке! Подмигнул Анатолю, тот на миг наклонился к Михасю, послушал и побежал вперед — «готовить угощенье».

Что сейчас будет с этим красавцем!

За домом уже сидели Зенон и Павло, сын дядьки Доната, здоровый парень, как раз подходящий, чтобы гостя взять сразу прочно, дабы не дергался.

Мирон понял, что к Витольду, а тем более Ромуальду его не допустят. На конюшню привели. Улыбаются, гады.

— Мне не с вами надо говорить.

Михась широко и похабно улыбался, постукивая кнутовищем себя по сапогу.

— То мы будем решать, с кем тебе говорить.

Мирон попробовал развернуться, чтобы уйти, но тут на него и навалились все скопом.

Держа за предплечья, швырнули к столбу, что поддерживал центр крыши конюшенной, заставили крепко-накрепко обнять его, обмотали вожжами. Мирон не кричал, не ругался — не будет им такой радости, и не хотелось бы, чтобы Янинка услыхала, она не любит, когда ругаются.

— Пинжак надо снять, — сказал Анатоль.

Разрезали ножом ворот и разодрали, он повис до земли вывернутыми фалдами.

Анатоль собрался сорвать и рубаху, но Михась усмехнулся:

— Ничего, сама сойдет.

И оказался прав. Туго натянутая ткань уже после десятого удара стала расползаться под ивовыми розгами.

Лупцевали по очереди, без спешки, отойдя курнуть, не упуская случая покуражиться словесно.

— Можа, чаго скажешь, передам Янинке.

Мирон молчал, шипел, вдавливал лоб в столб, когда становилось совсем уж нестерпимо.

— Витольд, — сказал Ромуальд Северинович.

— Тут я.

— Хоть теперь скажи — ты его убил?

— Кого?

— Сахоня.

Витольд отрицательно покачал головой. Отец его движения видеть не мог, но ответ понял.

— Тогда чего ты такой?

Сын оглянулся.

— Никого нет, — сказал отец. — Хлопцы лупцуют Мирона. А не слыхать.

— Молчит. Характер.

— А ты-то что мне еще не сказал? Облегчи душу.

Витольд подергал щекой:

— Да это тяжесть небольшая. Быстрей глупость, чем грех.

— Так скажи.

— Я думал, само дойдет.

— Так что? Не тяни — помру.

Сын опять поморщился:

— Да пленного я убил одного у пана Богдана. Вилами.

— Зачем?

— От занадтой преданности. Спадабацца рвался.

Ромуальд Северинович помолчал:

— Теперь все понимаю.

— Да что там понимать, перестарался я. От следствия, с ражников он меня спас, да там особенно и спасать не надо было, никто бы меня не казнил. Только пан Богдан сказал, что руки у меня хоть и в собачьей, но в крови, любимой дочки он за меня не отдаст. А раз ты, то есть я, в доме живешь, компрометация дамской части. С кем-то должен венчаться. Отсюда и Гражина.

— Так тебе и надо.

— Пожалуй.

Через полчаса, не больше, специально заготовленная телега везла вниз по веске к дому лежащего ничком на дне ее так и не заговорившего Мирона. Спина его была в кровавой коросте, шкуру перемешали с иссеченным розгами тряпьем.

Витольд вышел на крыльцо, когда телега, управляемая дедом Сашкой, выезжала за ворота. Лицо его исказилось.

— Сказано было — высечь, а не до смерти засечь.

— Ничего, — удовлетворенно потирая руки, сказал Михась. — Глазом дергает.

Глава третья

Эта экзекуция открыла целый ряд разнообразных событий. Вечером умер Ромуальд Северинович. У него нельзя теперь было переспросить, но он явно предполагал всего лишь унизить зарвавшегося холопа, а не искалечить его, но тем не менее посмертно пострадал. Оксана Лавриновна пришла на похороны, протиснулась сквозь шушукающуюся в ответ на ее появление толпу и плюнула в могилу, когда туда бросали землю собравшиеся родственники и должники.

Все взгляды метнулись в сторону Витольда Ромуальдовича, он стоял на куче суглинка и на голову возвышался над остальными, так что и чисто внешне не было сомнений, кто тут главный, кто решает.

Оксана Лавриновна развернулась и пошла прочь.

Витольд молчал и даже рукой не шевельнул, даже глазом не повел. Вернее, нет, что-то в тех глазах отсветилось такое, чуть ли не довольное. Только никто бы не поверил, что Витольд рад тому, как поступила Оксана Лавриновна.

Так она и ушла, оставив после себя сильное неприятное недоумение. Не только простые поселяне, но даже и многие из Порхневичей считали, что с Мироном обошлись крутовато, но и плевать в могилу тоже никак не годится.

«А что з ней зробишь?!» — взялось как бы само собой объяснение, когда стало ясно, что Витольд никак реагировать не будет. Против ожиданий, история эта мало повредила его авторитету, но, наоборот, добавила загадочности образу. Витольд вообще сильно отличался от Ромуальда, тот был хоть и хитер, но вроде как и открыт, шумлив и всегда понятен в конце концов во всех своих выходках. Сын унаследовал в обилии властность и мало из методов старого властвования. Все понимали: сила в нем есть, если что — и убьет. Кстати, кое-кто решил, что история с плевком — это история про подбивание каких-то старых итогов. Антон зарезан, скорее всего, где-то Витольдом или по наущению Витольда, Мирон выпорот до полусмерти, так почему бы не снести от жены и матери такого ответа.