Победительница

...Сейчас, Володечка, я несколько часов плакала, жалея и горюя, что родила тебя на свет, а ты погиб. Но вспомнила, что не родила и, следовательно, ты не погиб. И успокоилась. Насколько это лучше и для меня, и для тебя...

И всё же иногда я в полной уверенности, что ты действительно жил. До деталей, до эпизодов, до имен тех, кого ты любил...

А вот твой отец, вернее, тот, кто мог быть твоим отцом и некоторое время был им, он давно уже мертв. Он умер молодым, ему не было даже семидесяти.

Но я ведь до сих пор не сказала, кто он.

Это, конечно, Влад.

Вернее, тот, кого я называю Владом.

У меня немного опять всё запуталось. Я уже закончила университет, когда стала «Мисс Вселенная»? Не помню.

Сколько мне было лет тогда? Двадцать или двадцать три?

Не помню.

Но неважно, неважно.

Весна остается весной, сколько бы тебе ни было лет и какая бы ни была вокруг общественная система. Я помню, первое мое возвращение в Москву после долгой разлуки было весной. Влад знал об этом заранее и поэтому высвободил себе целых два дня. Он повез меня на подмосковные озёра. Это, Володечка, были огромные образования пресной воды, в которых можно было даже купаться, а из некоторых после минимальной обработки даже пить воду. По крайней мере, я своими глазами видела, как Влад зачерпнул воду пригоршней и выпил со смехом – и не только остался жив, с ним даже не было никаких неполадок.

Любой москвич имел доступ к этим озерам в любое время, мог приезжать, пригорать, плавать на лодках, купаться. Вообще это было время великого равенства. Как минимум чистый воздух и чистая вода могли быть доступны всем, кто этого хотел. Если кому-то не нравилось место проживания, он легко мог сменить его. Не то что сейчас, когда каждый прирегистрирован к своей ячейке, да еще счастлив, если она у него есть, – учитывая, сколько людей ждет своей очереди...

С Владом я испытывала всегда ощущение силы, мощи, чего-то большого и красивого. Мы мчались на речном корабле, Влад и здесь не мог оставить своих разговоров, он напористо, энергично решал какие-то большие дела по коммуникатору, стоя лицом к ветру и оглядывая окрестности воды и берегов так, будто он всё это создал или собирается преобразовать. Я тогда была уверена, Володечка, что жизнь делают именно такие люди, как твой папа, они словно в лесу просекают прорубку, а остальные идут вслед за ними. У меня рядом с Владом было чувство причастности к значительным событиям, к чему-то глобальному.

А к вечеру мы полувозвратились – свернули кудато в залив, где причалились к помосту на воде, там стояло довольно много кораблей, некоторые очень большие.

Это была неофициальная встреча людей, решающих судьбы страны. Я увидела там многих членов правительственных и парламентских структур, в которых тогда не разбиралась, но меня это и не интересовало. Влад попросил меня, чтобы я была отдельно, откуда-то взялась девушка, которая должна была исполнять роль моей подруги, то есть мы были как бы с ней вместе.

– Сама понимаешь, – мягко сказал Влад. – Я еще не разведен, а у нас тут плохо смотрят, если человек еще не в разводе, а уже с кем-то что-то. Понимаешь?

Я поняла.

Мы ходили с этой девушкой, скучая друг от друга, – она была в таком же положении. Влад общался с мужчинами (Байбакян тоже был среди них), а к нам в это время подошел довольно пожилой по тем меркам, шестидесяти с чем-то лет, мужчина. Я знала его, это был довольно странный человек по фамилии Тощинский, который очень любил выступать в газетах и по телевизору с парадоксальными мнениями, каждый раз с противоположными. Поток его речи был непредсказуем. Так вышло и на этот раз.

– Иди погуляй, – сказал он моей временной подруге. – Девушки парами ходят, безобразие. Развели лесбиянство. В стране демографическая проблема, а они друг с другом целуются.

То, что мы не целовались, Тощинского не смущало.

Девушка отошла.

– И вообще, – продолжал Тощинский, то есть говорил так, будто продолжал, а на самом деле свернул в другую сторону. – Придумали конкурсы красоты. Это не наше явление. Наше явление – платье до пят, волосы платочком завязать, глаза в землю. И восемь ребятишек! Вот наше явление, вот наш идеал. А это что? – показал он на мои бедра, которые были в

Я знала за Тощинским репутацию чудака, поэтому решила не оскорбляться.

– О моде говорите? – спросила, проходя мимо, дородная правительственная дама – тоже в довольно короткой юбке.

В голове Тощинского что-то перемкнуло.

– О моде! Если у девушки ноги красивые, гладкие, почему не показать? Для того мы их на конкурсы и посылаем, – похвастался он, словно его личной и государственной заслугой было то, что красивых отечественных девушек посылают на конкурсы. – А если кривые или две тумбы, – он прямо указал на ноги дамы, – то зачем пугать людей? Надень на них паранджу и сиди дома!

– Вы сроду такие вещи говорите, – поморщилась дама.

– Я говорю правду! – отрезал Тощинский. – И это всё знают.

Я издали ловила взгляд Влада, наконец поймала и жалобно улыбнулась, глазами показывая в сторону Тощинского: спаси меня от него! Но Влад склонил голову, словно просил: ничего, потерпи.

Я стала терпеть.

Взяв меня под руку, Тощинский галантно водил меня вдоль пристани и с благовоспитанной улыбкой хорошо себя ведущего клинического идиота нес полную чушь. Тема женщины в современном мире его взволновала, он никак не мог с нее слезть. При этом говорил сердито и напористо, словно убеждал каких-то неведомых придурков, а потом сам же себе и возражал от лица этих придурков, неожиданно поумневших.

– Коня на скаку остановит, в горящую фанзу войдет! 104 Вот идеал женщины! Сильная, высокая, смелая! – убеждал он.

А через пять минут:

– Женщина должна быть женщиной! Коня, видите ли, остановит, в горящую фанзу войдет! Каждый должен делать свое дело! А конюхи на что? А пожарные? Мы за что им зарплату платим? Я внес проект закона: если у женщины трое детей, пусть сидит дома и получает от государства деньги, как воспитательница детского сада. На каждого ребенка конкретную сумму. Мало? Рожай еще! А всех одиночек, гулящих, бродячих, childfree – на периферию. В Сибирь. Одиноких отлавливать в ресторанах и клубах и отсылать в принудительном порядке. Либо выходи замуж в три дня.

Я устала это слушать и сказала:

– Извините, мне пора.

– Куда тебе пора? – закричал Тощинский. – Вот бабы, вот лицемерие! Тут остров, куда тебе пора?

– У меня могут быть свои дела?

И я отошла от Тощинского.

Слегка сердитая, ушла подальше от людей, к воде. Там были заросли у берега. Послышался плеск. На холме, над зарослями, появилась фигура в черном и форменном.

– Греби отсюда! – крикнула кому-то фигура.

– Не ори, – негромко ответил с воды пожилой голос.

Показалась лодка – обычная, с веслами. В ней сидел человек в каком-то балахоне и не спеша греб. На дне лодки была вода, и там бултыхалась, били хвостами мелкие рыбешки. Увидев меня, рыбак вдруг сказал с обидой:

– Радуешься? – хотя я вовсе не радовалась. – Ничего, тебе тоже скоро скажут: греби отсюда. И погребешь!

Я не поняла его слов.

Потом подошел Влад.

– А я тебя ищу.

Обрадовавшись, я шагнула навстречу. Но он придержал меня руками.

– Ты зачем Тощинского оскорбила?

– Я? Чем?

– Говорит, так себя вела, будто он тебя снять хотел. А он не хотел, он просто общался.

– Могу перед ним извиниться, если хочешь.

– Да нет. Просто мне с ним еще работать.

– А со мной жить. Или у тебя нет таких планов?

– Есть, есть.

Он обнял меня.

Мне было грустно.

Так вечно занятый отец отвечает мимоходом дочери, не вслушиваясь в вопросы: