Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)

Вскоре руки заныли, отнялись, стали ватными. Рой мелких мошек кружил в них. Больше всего я боялся, что под тяжестью воздух начнет медленно уходить через щели вентиля или кожа, не выдержав давления, треснет, тогда я начну сдуваться и опозорюсь. Я нашел удобное положение пальцев, слегка опустив руки вниз, отдав большую часть ноши остальным. Я стоял и касался лишь ладонями, не ощущая давления. Так было совсем легко, почти удобно, но все равно, устав от неподвижности, тело зудело, а лунка на спине, по которой тек ручеек пота, стала чесаться. Полуденный зной нестерпимо пек голову, волосы дымились от жары, словно вот-вот загорятся. Я закрыл глаза, сосчитал до тысячи, потом попытался представить ясный осенний день в горах, маленький каменный домик без электричества, с буржуйкой и низкими окнами, что затерялся на небольшой лужайке, поросшей мхом и травкой, среди серых скал. От этих мыслей клонило в сон, хотелось скорей опустить руки, лечь и дремать прямо на песке под палящим солнцем. Негр опустил одну руку, снял флягу, прикрепленную к поясу, глотнул, обрызгал потный шоколад тела, передал флягу соседу, рыжему мужчине, убывающему в числе последних. Тот глотнул, умылся, передал флягу мне. Там оставалось немного воды, я потряс, давая понять остальным, чьи усталые потухшие от жары зрачки были прикованы к моей руке с флягой, что остаток мой. Я допил, бросил пустую флягу на песок, закрыл глаза и замер. Было неловко, что я допил все до конца. Потом я стоял, зажмурившись, борясь с дремотой. От усталости тело стало свинцовым.

Кто-то тронул меня. Я открыл глаза. Негр улыбался, укрепляя пустую флягу у пояса. Блондин крестом растянулся на песке, рядом с ним по-турецки сидели два мулата-близнеца, пили воду из пластиковых бутылок, говорили о чем-то. Все остальные, видимо, ушли тут же, как ноша отпустила. Первый рабочий день закончился.

Второй и третий дни были мало примечательными. Видимость усердия и халтура экономили мне силы. Другие силачи как могли старались облегчить себе труд. Все, почти одновременно поняли, что намного удобнее стоять в легких набедренных повязках. Многие повесили на шеи или укрепили на бедрах пластиковые фляги. На головы повязали белые платки. Рыжий принес пульверизатор, периодически брызгал на себя и окружающих. На четвертый день, привыкнув неподвижно стоять с вытянутыми руками, я решил немного поддержать товарищей, и, выпрямившись, принял часть тяжести на себя.

С уходом негра и близнецов ноша стала заметно тяжелее. Не знаю почему, из чувства ли группы, из-за совести или из спортивного интереса, я держал ношу, переживая ее давящую тяжесть. Неожиданно на меня налетал страх, что под давлением мое тело сдуется. Тогда я внимательно оглядывал свои руки с набухшими венами, грудь и наклонялся осмотреть окаменевший от напряжения и боли живот, межреберные мышцы, торс в набедренной повязке, пальцы ног на раскаленном серо-желтом песке.

Не знаю, сколько я стоял с закрытыми глазами, возомнив себя толстой белой колонной из мрамора. Потом шагал на месте, чтобы размять затекшие ноги, и, вдруг, почувствовал, как что-то больно укололо в пятку. Последовала характерная слабость, какая обычно сопровождает сдутие. Напрягшись всем телом, я вслушивался, пытаясь уловить звук уходящего из ноги воздуха, ощутить, не становится ли голень короче, не уменьшается ли стопа в размерах. Но ничего не почувствовал. За холодком, на некоторое время пронизавшим меня, огромные капли пота покатились по спине, стоящий рядом рыжий спросил: «Ты нормально?» – «А что?» – «Ты белый, как мел». Я сказал, что в порядке, закрыл глаза и продолжал представлять себя мраморной колонной с завитушками вместо головы и рук, белой, лучистой, подпирающей многотонный портик.

Проснувшись утром шестого дня, я заметил на коже растяжения, в некоторых местах она обвисла, как морда бульдога. Я немного полежал в гамаке, прижав колени к животу, потом принялся за ежедневную процедуру подкачки, не без удивления обнаружив, как сильно увеличились мои мускулы за это время. По цифрам датчика насоса, было видно, что надувать можно уже меньше, да и ростом я, кажется, стал повыше.

Шестой день прошел быстро – погода испортилась, было прохладно. Остывшее тело жаждало тепла – я напрягся и честно принял на себя добрую долю ноши. От напряжения мышцы ныли, зато тело согрелось. К вечеру нас атаковали мошки, прилетевшие роем на прохладу и человеческие испарения. Сначала, освободив руку, я пытался отгонять или прихлопывать ползающих по лицу насекомых, потом понял, что это бесполезно. Мои руки покрылись черным бархатом кровопийц, на спинах стоящих впереди рыжего и брюнета, копошился целый рой этих тварей. К концу дня, кажется, образовалась компания, состоящая из меня, рыжего и брюнета. Скоро нас останется трое. Рабочий день был окончен, все разбежались, а мы продолжали разговаривать о продуктах, содержащих большой процент белка, о подходящей диете для силачей. В этот день я вернулся домой хоть и с зудящей от укусов кожей, но довольный собой.

На следующий день они встали рядом, и, когда солнце пряталось за тучей, даря ненадолго долгожданную тень, мы втроем вполголоса разговаривали. Ноша, упавшая в этот день на нас, показалась намного тяжелее. Ближе к вечеру явился староста с фонендоскопом на шее, он прослушивал каждого, ощупывал мускулы и мерил давление. Я поморщился, представляя, что будет, когда он дойдет до меня и обнаружит надутые мышцы. Померив давление у рыжего, староста передвинулся ко мне и проделал все те же процедуры: сдвинул брови, несколько раз приложил к моей груди холодную медальку фонендоскопа, вдавил в кожу предплечья электронный тонометр, ощупал мышцы. Потом он покачал головой, внимательно глянул мне в глаза, занес что-то в регистрационный журнал, пожелал всем удачи и удалился.

Остаток дня я ждал, что за мной придут, опозорят при всех и прогонят из группы. Я старался успокоиться: в этом есть плюс – не придется работать одному в двенадцатый день. Но было неуютно и тревожно. В ожидании скандала день тянулся медленнее. Последние минуты казались нестерпимо длинными. Наступил срок окончания работы, а ноша продолжала давить. Особенно невыносимо было седеющему черноглазому еврею, который освобождался сегодня. Он стоял, опуская голову, вращая ей, чтоб размять затекшие мышцы шеи, потом его голова в изнеможении падала на грудь. Ноша задержалась на полчаса. Когда она отпустила, еврей издал победный возглас, на манер установившего мировой рекорд, упал на колени в песок и умылся им. Встав, он громко говорил всем и никому, что сейчас дома примет душ, а с завтрашнего дня возобновит изучение гомеопатии, которую пришлось отложить в связи с этой, как он выразился, миссией.

Держать ношу втроем было до головокружения тяжело, но, когда прошло пара часов десятого дня, я и мои два товарища с горем пополам приспособились. Рыжий начал рассказывать о занятиях медитацией, но усталость и отдышка помешали, он закашлял, подавившись песком, который приносил сухой жгучий ветер. Я впервые, закрыв глаза, подумал о ноше, стал изучать ощущения в кистях: какая она, что происходит в ней. Показалось, что ноша шевелится, возможно, растет, но, главное, час от часу становится тяжелее. Под конец дня я сказал об этом вслух. Брюнет не раскрыл глаз, а рыжий ответил, что давно знает – ноша становится тяжелее, растет и движется там внутри. Вечером брюнету стало совсем плохо. Ноша задержалась на три часа. Она отпустила, когда было уже темно. Обессиливший брюнет упал. Пришел староста с санитарами, они уложили брюнета на носилки и унесли. Рыжий рассказывал мне о типах дыхания по йоге, которые должны были помочь мне выжить в два ближайших дня. Мы обнялись, он похлопал меня по плечу. В его глазах был блеск, обычный для посетителя больничной палаты, где страдает кто-то из знакомых.

Утром одиннадцатого дня я отметил, что подкачивать приходится еще меньше. Но это мало беспокоило сегодня по сравнению со здоровьем товарища, с которым предстояло разделить тяжесть. Когда я пришел, брюнет, бледный, но настроенный бодро, был на месте и разминался. Мы встали лицом друг к другу, напялив улыбки, вытянули руки, и ноша налегла. От давления и нестерпимой боли в мышцах, я поморщился, ни о какой халтуре не могло быть и речи: брюнету нездоровилось, я принял большую часть веса на себя. Мы стояли, рассматривая друг друга и пустынный горизонт. Потом пришел негр, в плюшевой панаме. Весело суетясь, он начал кормить нас холодным стейком и поить «Колой». Веселость негра сначала раздражала, потом нам никак не хотелось его отпускать. Он предложил сыграть в футбол, принес несколько кольев и, вкопав по обе стороны от меня и брюнета, соорудил подобие ворот.