День да ночь

Афонин обогнал Кречетова и подхватил товарища. Он хотел помочь Лихачеву сойти с подножки, но тот крепко держался за дверцу и не поддавался.

- Куда тебя? - спросил Афонин.

Лихачев пошевелил губами, но ничего не сказал. Или, может быть, сказал, но так тихо, что никто не услышал.

- Ранило куда? - прикрикнул на него старший лейтенант.

Лихачев, вроде бы, пришел в себя.

- Никуда меня, - торопливо заговорил он. - Никуда. Товарищ старший лейтенант, они нас в плен хотели взять, - пожаловался он. - Черта им Лысого! Мы им фигу показали!

Он отпустил, наконец, дверцу, сошел с подножки, и все увидели лежащего на сидении маленького Соломина.

- Соломина убили, - продолжал Лихачев торопливо, словно боялся, что ему не дадут договорить. - Они хотели нас догнать. Они думали, что могут нас в плен взять. Из пулеметов секли. Кабину насквозь. Стекло испортили... Соломина убили... Я таких водителей никогда не видел...

По щекам Лихачева катились слезы, но он этого не замечал.

- Пойдем, - попытался увести его Афонин. Но Лихачев не дался.

- В плен они хотели нас захватить... Мы им фигу показали... А они Соломина убили... - не мог Лихачев остановиться. - Как он машину вел! Если бы не Соломин, нам бы всем конец...

- Отставить разговорчики! - прикрикнул Кречетов. - Шагом марш стирать гимнастерку!

Подействовало. Глаза у Лихачева приобрели осмысленное выражение, и он замолчал.

- Без стирки не обойтись, - Афонин обхватил Лихачева за плечи и повел к реке. - Пойдем, у меня и мыло есть.

- Соломина на КП, - распорядился Кречетов.

Высокий шофер в кожаной куртке подошел к кабине. Взял на руки Соломина и бережно понес к командному пункту. Автобатовцы последовали за ним.

- Какого водителя убили! - Кречетов выругался. - Другого такого во всем корпусе нет.

Подошел Опарин с автоматом за правым плечом.

- Разрешите доложить о результатах разведки, товарищ старший лейтенант.

Кречетов посмотрел на солдата, покачал головой...

- Хорош! Вы что там, в рукопашную схватились? Иди к себе. Очухаешься, доложишь, - он еще раз оглядел Опарина. - До чего хорош. Фрицев по ночам пугать можно.

* * *

- Чем это тебе приварило? - спросил Ракитин.

Левый глаз у Опарина заплыл, осталась только узкая щелочка, в которой угадывался зрачок.

- Стукнулся случайно. Мчались от этих мотоциклистов, все колдобины сосчитали. Карусель в кузове пощла такая, что на ногах не устоишь. А там столько барахала... Выбросить надо все, к чертовой матери. - Не рассказывать же, что табуреткой ударило. Будут потом полгода шуточки подбрасывать.

- Стрелять как теперь будешь? - пожалел товарища Афонин.

- Нормально. Я все равно левый глаз прищуриваю. Теперь и прищуривать не надо. Такое вот кино. Даже удобней. Только, кажется, все кости переломало. Болит везде.

- Дай посмотрю, - предложил Афонин.

Опарин встал, снял гимнастерку и нательную рубашку. На белом, лишенном загара теле, алели красные пятна и ссадины - следы сильных ударов.

Афонин нажал пальцем на большое пятно, расплывшееся по ребрам. Опарин охнул.

- Больно?

- Больно.

- А здесь?

- И здесь больно.

- Здесь?

- Больно.

- М-да, везде больно... Ребра тебе помяло, - поставил диагноз Афонин. - Трещины, наверно. Такое бывает. Хорошо бы в баньку сейчас, потом медвежьем салом натереть. А так придется недельку потерпеть, не меньше. Потом заживет. А это что такое?

Сзади, на шароварах Опарина, отсвечивала вентиляция величиной с хорошую ладонь. А в эту неожиданную и совершенно не нужную вентиляцию выглядывала большая, с кулак, красная шишка, поперек которой протянулась широкая ссадина с запекшейся кровью.

- Ого! - прищурился Афонин. - Тебя и здесь зацепило. Снимай штаны.

- Еще чего! - возмутился Опарин. - А что там такое? - И потянулся рукой, чтобы ощупать.

- Не трогай! - удержал руку Афонин.

- Ну, и что там у меня?

- Откуда я знаю? Снимай штаны!

- Следует осмотреть, - поддержал Афонина Лихачев. - Может там что-то серьезное. Может у тебя там ползадницы не хватает?

- Снимай! - приказал Ракитин.

Опарин затравленно осмотрелся, не нашел ни у кого поддержки и начал медленно расстегивать ремень.

Солдаты ждали.

Опарин приспустил шаровары, затем и кальсоны. Все уставились на здоровенную кровоточащую шишку.

Попался Опарин. Ох и попался... Нельзя было пропустить такой удобный случай. Это же просто подарок расчету...

Начал, как это и положено по субординации, командир орудия.

- Вот фашисты! - возмутился он. - Правильно замполит говорил: никакой у них совести. Испортили человеку казенник.

- Думаешь, специально целили? - спросил Афонин.

- Кто их знает. А еще хвастались - культурная нация. Вот вам вся их культура.

- Чего там такое? - потребовал, чтобы ему, наконец, рассказали, чем они возмущаются.

- Фашисты тебе в самое важное место врезали, - посочувствовал Лихачов. - Но, по-моему, не смертельно. Жить будешь. Неудобства, конечно, будут, но что поделаешь. С каждым может случиться. Враг не дремлет.

Дрозд не был верующим. За девятнадцать лет он не выучил ни одной молитвы и ни разу не заглянул в церковь. И когда Дрозду приходилось клясться, он никогда не произносил приличное: "Ей Богу!", отделывался вульгарным: "Провалиться мне на этом месте!" Но сейчас писарь увидел большую кровоточащую шишку на заднице Опарина, и его осенило. Он понял: это именно Бог наказал Опарина за все дурацкие шуточки и наглое издевательство, за " Кто ты такой?" за "Руки вверх!" и за все остальное. Действие Всевышнего Дрозд одобрил. Но удовлетворения своего демонстрировать не стал, а скромно прикинулся шлангом.

- Ай-ай-ай... - протянул он, притворяясь, что сочувствует Опарину. - Это же они из пулемета шарахнули. Так человеку задницу испортить! Ну, фашисты, и мишень себе нашли... Как же ты теперь?.. Ни сесть по-настоящему, ни в сортир сходить?..

Опарин изогнулся, пытаясь увидеть, что у него там нехорошее? От фашистов можно было ожидать любую пакость. Но ущерб находился на таком месте, что увидеть он ничего не смог.

- Да брось ты. Не могло меня туда ранить. Наверно, на какой-нибудь острый угол сел, когда в кузове болтало. Разбросали всякое барахло... - Опарин опять потянулся рукой к больному месту.

- Руками не трогай, - прикрикнул Лихачев. - Инфекцию занесешь.

Опарин отдернул руку. Инфекцию заносить не хотелось. Стоял послушно и уныло.

- Если занесешь микробы, опухоль получится, - предостерег Афонин. - Потом ее вырезать придется. Ползадницы могут отхватить.

- Ты уж скажешь, ползадницы, - не поверил Опарин.

- А что, врачи - они такие. Там же полно хирургов. Им только резать дай. Не свое.

- Считаешь, что опасное ранение? - спросил Лихачев.

- Трудно сказать, доктор нужен. Я в этом не особенно разбираюсь, - признался Афонин. - У него еще и ребра не в порядке.

- Ерунда, - заявил Опарин. - Сам сказал - трещины.

- Кажется, трещины. А может, и что-нибудь похуже. Вдохни-ка как следует.

Опарин вдохнул.

- Больно?

Конечно, больно было. Еще как больно.

- Терпимо, - не признался Опарин.

- И все-таки может быть перелом ребер.

- Отправляем в санбат, - предложил Лихачев.

- Зачем в санбат? - возразил Опарин. - Больно, ну и что? Не в первый раз. Терпеть можно.

- Может не станем отправлять? - посоветовался с товарищами Ракитин. - В санбате долго не держат, смажут йодом, перевяжут и зашлют в госпиталь, куда-нибудь в Калугу или в самую Читу. Обойдется как-нибудь с ребрами.

- Ребра могут срастись неправильно, - напомнил Дрозд.

- Это так... - поддержал Лихачев. - Если перелом, а в гипс человека не положить, то сломанное ребро срастается не со своей половиной, а с чужой. И тогда будет человек ходить наискось, вот так, - Лихачев показал, как будет ходить Опарин, если у него неправильно срастутся ребра.