Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

Араб протестующе поднял руки: он такого не говорил!

— В таком случае он признает, что запряг мула в телегу?

Араб снова запротестовал.

— Но это то, что утверждает сержант, — сказал судья.

Араб на какой-то момент замолк, затем снова разразился потоком слов.

— Он говорит, — объяснил переводчик, — что мул стоял перед телегой, но запряжен не был.

— Зачем же он его так поставил? — спросил судья

— Он говорит, — объяснил, усмехаясь, переводчик, — что это свободная страна, и он может поставил мула, где хочет.

— Пятьдесят пиастров или два дня тюрьмы, — объявил судья.

Сержант удовлетворенно улыбнулся, а продолжающий протестовать араб был выведен из зала суда. Затем слушалось дело молодого бедуина из Трансиордании, обвиняемого в нарушении правил уличного движения. Нарушение заключалось в езде на верблюде по внутренней полосе дороги. Он был оштрафован на 10 пиастров и презрительно протянул ассигнацию в10 фунтов, которую клерк не мог разменять. Бедуин и клерк вышли из зала суда, громко переругиваясь. Судья перебирал бумаги.

— Бродецкий Вильгельм, нелегальный иммигрант, где он?

В ряду перед Джозефом началось движение. Арабский полицейский поднялся и подтолкнул сидевшего рядом с ним невысокого худого человека со слуховой трубкой. Человек этот еще раньше заинтересовал Джозефа тем, что все приставлял трубку к уху и вытягивал шею, пытаясь понять, что происходит. Шея была худая и длинная, как у золотушного ребенка. Человек потешно встал, протиснулся мимо арабов, сидящих в его ряду, и быстрыми, нервными шагами последовал за полицейским к скамье подсудимых.

— Есть ли у него адвокат? — спросил судья.

— Я его адвокат, ваша честь, — встал в первом ряду высокий бледный человек.

— Как обычно, господин Вайнштейн? — сухо спросил судья.

— Да, как обычно, ваша честь.

Секунду судья и Вайнштейн смотрели друг на друга. Взгляд судьи ничего не выражал. Так же бесстрастен был и взгляд Вайнштейна. Он казался истощенным и больным. Бродецкий на скамье подсудимых вытягивал шею, приставив трубку к уху.

— Вас ист лос? Вас виль ман фон мир? [22] — закричал он внезапно.

— Скажите, чтобы он подождал, пока его спросят, — сказал судья, обратившись к бумагам.

Вайнштейн подошел к скамье подсудимых и громко сказал в трубку:

— Наберитесь терпения, господин Бродский.

Бродецкий нервно передернул плечами:

— Терпение, терпение, — проворчал он про себя?

Установив имя, возраст, место рождения подсудимого — вопросы, на которые Бродецкий отвечал с готовностью и даже с рвением, — судья перешел к чтению обвинительного заключения, согласно которому Бродецкий в указанный день прибыл в территориальные воды на борту румынского грузового судна «Ассими» вместе с другими пассажирами, не располагая надлежащими иммиграционными бумагами. Судно было задержано береговой охраной и получило приказ вернуться в порт отплытия в Румынии. Разрешено было взять на борт съестные припасы и питьевую воду, а также запас медикаментов, так как к тому времени на судне начались различные болезни. Под покровом ночи, в то время, как судно стояло на якоре в хайфском порту, обвиняемый прыгнул за борт и поплыл к берегу, и таким образом прибыл в страну без разрешения, нарушив закон об иммиграции от 1933 года. Он был обнаружен сторожем-арабом в бессознательном состоянии на берегу и доставлен в полицию.

— Признает ли он себя виновным? — спросил судья.

— Не признает — как обычно, — сказал Вайнштейн, глядя на судью с выражением той сосредоточенной ненависти, какую Джозеф часто видел в глазах Шимона.

Пока сторож и представители полиции давали свои показания, Бродецкий беспокойно ерзал на месте. Он то приставлял трубку к уху, то пытался привлечь внимание адвоката, который стоял к нему спиной. Его глаза отчаянно шарили по рядам зрителей, как бы ища сочувствия, но были не в силах задержаться ни на одном лице. В короткой паузе, наступившей после показаний представителя полиции, он потянул адвоката за рукав и стал что-то горячо объяснять ему, выразительно жестикулируя.

— Что он говорит? — спросил судья.

— Он говорит, что его ударили по уху, и с тех пор он плохо слышит.

— Кто его ударил?

— Надзиратель в Дахау.

— Не вижу никакой связи с обвинением.

— Связи нет, — Вайнштейн хотел было что-то добавить, но воздержался.

Обвиняемый опять стал объяснять что-то с большим волнением.

— Ну, что теперь?

— Он говорит, что батарейка его слухового аппарата выскочила, когда он плыл в море, и просит новую батарейку.

Бродецкий с надеждой протянул слуховую трубку судье, показывая, что она никуда не годится. На секунду судья встретился с ним взглядом, затем вернулся к бумагам.

— Скажите, что этим придется заняться позже, — сказал он, не подымая глаз.

Адвокат повернулся к подсудимому, который с готовностью подставил трубку.

— Шпетер [23], — крикнул он в трубку.

— Шпетер, шпетер, — проворчал про себя Бродецкий, пожав плечами.

— Спросите, желает ли он сделать какое-нибудь заявление по делу.

— Я хочу к своему племяннику, — нервно проговорил Бродецкий, — что здесь происходит?

— Он говорит, что хочет к своему племяннику, и все спрашивает, зачем его сюда привели.

Судья взглянул на Вайнштейна:

— Вы объяснили, в чем его обвиняют?

— Много раз.

— Он прошел психиатрическую экспертизу и признан находящимся в состоянии нервного напряжения, но психически здоровым, — сказал судья, возвращаясь к бумагам.

— Да, ваша честь, — поколебавшись сказал Вайнштейн бесстрастным голосом, — желание человека, избежавшего смертельной опасности, найти прибежище у единственного оставшегося в живых родственника, никак не может быть признаком душевного заболевания.

Помолчав, судья спросил:

— Где живет упомянутый племянник?

— Он работает на поташной фабрике у Мертвого моря.

— Он здесь присутствует?

— Нет. Он лежит в больнице с малярией.

— Все всегда оказываются в больнице с малярией, — пробормотал судья.

Он закрыл палку с решительным видом и откинулся на стуле.

— Я слушаю прокурора.

Прокурор, высокий, хорошо одетый араб-христианин, который до сих пор не принимал участия в происходящем, начал свою речь, не успев встать, и через две минуты ее кончил. Он подытожил свидетельские показания, процитировал закон об иммиграции и потребовал 6 месяцев тюремного заключения с последующей депортацией. Он тщательно подбирал английские слова и производил впечатление человека, выполняющего ежедневное привычное дело.

После него наступила очередь Вайнштейна. Намеренно бесцветным голосом он говорил о преследованиях евреев в Германии, Австрии, Чехословакии, как всем известных фактах, не оставляющих другого выбора тем, кому удается избежать гибели, как перейти возможно быстрее любую границу. Однако даже избежав пограничных патрулей, они не оказываются в безопасности, так как в большинстве европейских стран приняты законы против нежелательного наплыва беженцев. Таким образом, они находятся под постоянной угрозой ареста и высылки. Поэтому естественно, что беженцы пытаются всеми средствами достичь берегов страны, которая международным соглашением была предоставлена им в качестве национального убежища и которая осталась их единственной надеждой. Преследуемые полицией, без паспортов и без постоянного места жительства, они лишены материальной возможности следовать нормальной процедуре, то есть обратиться за разрешением на иммиграцию и ждать год или два своей очереди. При таких обстоятельствах попытка делать различие между легальной и нелегальной иммиграцией выглядит сплошным издевательством.

— Когда за мной гонится сумасшедший, — продолжал Вайнштейн своим бесцветным голосом, — и я вижу проходящий мимо автобус, я вскочу в него, не взирая на правила уличного движения. Я оставляю на усмотрение вашей чести решить, в праве ли кондуктор вытолкнуть меня из автобуса за то, что я сел не на остановке.