Малая Бронная

Я вгляделась в фотографию, на которой темноволосая хмурая женщина раскачивала малыша Костю на качелях.

– Значит, она полюбила вашего сына? – спросила я.

История Вероники, вопреки скептическому настрою, взволновала меня. Старуху, кажется, удивил интерес к ничем не примечательной странице ее жизни. Она рассчитывала, что меня увлекут ее наполовину выдуманные романы со знаменитостями. Я же клюнула именно на эту, казалось бы, обыкновенную историю. Впрочем, Веронике невдомек, конечно, что меня больше всего интересуют не ошеломляющие факты из жизни великих, а обычные люди, их характеры, глубоко спрятанные комплексы, подсознательные страхи, непосредственные реакции и прочие загадки человеческой натуры. Всего этого в ее рассказе оказалось довольно.

– Как родного! – заверила Вероника. – Своих-то у нее не было. Ну и потом, чувство вины, наверно… Она очень много возилась с Костей, помогала с уроками, беседовала с ним о будущем, приносила дорогие модные шмотки. И мне помогла, устроила администратором в один там, как теперь бы сказали, салон красоты. В общем, как-то все наладилось со временем. А старые счеты… Понимаете, когда теряешь самого дорогого, самого близкого человека, все обесценивается. Да и потом, мы же женщины, мы сколько угодно можем травить и ненавидеть друг друга, а в трудную минуту все равно включается милосердие. Не то что эти мужики, раз сказал – и как отрезал.

– А где же сейчас Инна Михайловна? – поинтересовалась я.

– Инночка в начале девяностых в Америку уехала, – вздохнула Вероника. – После перестройки она смогла, наконец, развернуться с этим ее предпринимательским талантом. Тогда ведь за это уже перестали сажать, наоборот, приветствовали. Она так крутилась, какую-то сеть магазинов открыла. Я ничего в этом не понимала, я же совершенно непрактичная, – светло улыбнулась она, заученно разыгрывая свою вечную роль – уютной недалекой хохотушки. – Знаю только, что денег она заколачивала очень много, а потом на Запад подалась – тесно ей тут стало. Нас звала с собой, но Костя уже студентом тогда был, не хотел все тут бросать – учебу, друзей. А куда я без сына?

– А как же КГБ? – уточнила я. – Неужели ее выпустили так просто? Ведь сколько лет держали на заметке?

– Ой, да кому это тогда уже было интересно, – отмахнулась Вероника Константиновна. – Я столько белиберды им за эти годы наплела, одобренной Инночкой, конечно. Они, по-моему, под конец уже решили, что я совсем ку-ку, чуть ли не путевку в санаторий для нервнобольных предлагали, – она разразилась мелким дребезжащим смехом, должно быть, все еще думая, что хохочет звонко, как серебряный колокольчик. – А Инночка уехала, да. И, знаете, Марина, она там, наконец, нашла свое счастье, встретила человека, правда, уже пожилого, но она и сама была к тому времени, прямо скажем, не первой свежести. Вот они, посмотрите, это их дом в Северной Каролине.

Я взглянула на фотографию, где чета респектабельных пенсионеров позировала под персиковыми деревьями на фоне приземистого чистого домика.

– Она умерла пять лет назад, – сообщила вдруг Вероника Константиновна, покачала головой и снова уткнулась в испачканный потеками туши для ресниц платочек. – Так неожиданно… Еще на мой день рождения звонила, поздравляла. И вдруг – обнаружили рак легких, уже в четвертой стадии. Два месяца – и не стало человека. Так глупо, нелепо, она ведь еще не успела состариться… Вот так и бывает, всю жизнь куда-то стремишься, чего-то ищешь, добиваешься, и вдруг, когда, наконец, находишь покой, тебя и догоняют… Вот так, на ровном месте. И Володенька ведь тоже так погиб. Мы так были счастливы, так надеялись, что все наши горести, наконец, позади… Вы меня извините, Марина, я ваших убеждений не знаю, но этот бог, если он только есть, та еще старая завистливая сволочь!

Она судорожно всхлипнула, помотала головой, промокнула платочком глаза и объявила:

– Ну, я вас совсем расстроила. Извините меня, я ведь, в общем-то, жизнерадостный человек, просто как-то накатило все это прошлое. Чтоб на веселой ноте закончить, расскажу, что Инна, умирая, оставила Косте довольно значительное наследство. Благодаря ему мы эту квартиру целиком выкупили в собственность и ремонт сделали. И дело свое Костя смог открыть на эти деньги. Так что не все так уж печально, поверьте.

Я кивнула. В сумке заголосил телефон, я, извинившись, подняла трубку. Звонили из одной кинокомпании насчет возможной совместной работы. Я распрощалась с Вероникой Константиновной и пошла к себе, перезвонить потенциальным работодателям и обсудить детали. В ушах все еще звучал ее чуть дребезжащий голос, и в голове уже выстраивалась история, которую я вылеплю когда-нибудь из этого, казалось бы, простого рассказа. Перемешивая, перекраивая мысленно отдельные его эпизоды, я понимала, что любая человеческая жизнь куда сложнее, куда многообразнее и запутаннее, чем любой, самый талантливый, самый мастерски сработанный сценарий. Ибо ни один еще сценарист не сподобился обойти Его, которого Вероника назвала старой завистливой сволочью, по чистоте замысла, сложности характеров и тонкости своеобразного юмора.

* * *

Он снова что-то там нажимает на пульте, моргает усталыми, покрасневшими от напряжения глазами, трет веки пальцами.

– Может, потом досмотрим? – спрашиваю я.

Он мотает головой:

– Нет-нет! Очень важно первое общее впечатление. Ты же знаешь…

– Знаю, – отзываюсь я. – Но полной объективности все равно ведь не выйдет, я же не просто посторонний зритель. Для меня сюрпризов не будет.

Он поднимает на меня усталые глаза. Снова ждет моей оценки.

– Мне пока все нравится, – резюмирую я. – Хотя, конечно, кое-где ты повыкидывал мои мегаталантливо сочиненные детали и реплики. И, что странно, получилось только лучше. Ненавижу тебя, чертов гений!

Он напускает на себя комично-важный вид, надменно щурится:

– Мастерство приходит с опытом.

– Ты хотел сказать, с возрастом? – поддразниваю я. – Но с возрастом приходит еще и старческий маразм. Впрочем, тебя это, конечно, не коснется, мой вечно юный иллюзионист.

– Между прочим, – сообщает он, – ты заметила, какую чудную музыкальную тему Жора написал для второй части? Она очень помогла там, где в твоей мегаталантливой писанине были провисы.

Я смеюсь. Мы так давно знаем друг друга, столько работаем вместе, и ни разу еще ни одному из нас не удавалось выиграть в этой обычной дружеской пикировке.

– Один – один, – подвожу счет я. – Ладно, поехали дальше, пока мы с тобой не начали драться.

Мотор! Камера! Начали…

– We wish you pleasant flight! [1] – Капитан авиалайнера закончил, наконец, свою вдохновенную речь на странном квакающем языке, который весьма отдаленно напоминал английский.

Двигатели взревели, корпус самолета задрожал мелкой дрожью, за стеклом иллюминатора зазмеилась взлетная полоса, и Airbus Industrie наконец-то начал движение. Члены съемочной группы, успевшие за многочасовой перелет и ожидание в душном аэропорту изрядно измотаться, изнервничаться, а также продегустировать весь ассортимент дьюти-фри и все-таки не растерять боевого задора, одобрительно зашумели. Я нашарила в сумке пластинку валерьянки, на ощупь выдрала из нее несколько таблеток, украдкой сунула их в рот и приготовилась к тому, что этот долгожданный flight будет по-настоящему pleasant. После шестичасового сидения в невентилируемом и некондиционируемом зале ожидания аэропорта Дели для меня что угодно было бы pleasant.

Я растянулась в кресле и прикрыла глаза. Нужно во что бы то ни стало заснуть, хотя бы задремать, пока в тело не начала потихоньку вползать липкая паника… И все-таки это смешно! Взрослая женщина, почти спортсменка, железная леди российского кинематографа – и боится летать. Стыдно признаться, честное слово. Я совсем уже было задремала, когда пальцы мои вдруг сжала чья-то горячая сухая ладонь. Нет, конечно же, не чья-то. Вполне знакомая ладонь, и я определила ее хозяина еще до того, как открыла глаза. Разумеется, надо мной склонился Андрей, молодой парень – каскадер, мой совсем недавний, но уже успевший порядком поднадоесть почти случайный любовник. Лицо его выражало такую всеобъемлющую заботу и участие, что меня немедленно замутило.