Замужем за Буддой

Мудзу всегда одевался модно и элегантно. Но в глубине души он воспринимал жизнь сквозь призму традиционных воззрений вековой и даже тысячелетней давности. Он жил в особом измерении — в собственном времени и пространстве, в единении с природой. Наподобие осторожной, но любопытной пантеры, он крадучись пробирался сквозь городские джунгли, с удивлением обнаруживая, что человечество уже давно вышло из колыбели и распрощалось со своим беззаботным детством.

На следующее утро мы сидели на лужайке около отеля, пили японский чай и читали газету на английском языке, которую доставили спозаранку. В статье об экономическом кризисе говорилось, что вчера впервые за целый месяц аргентинцы получили возможность снять деньги со своих счетов в банках, которые вновь открылись. В несколько крупнейших банков выстроились огромные очереди. Когда в положенное время банки закрылись, были обнаружены тела трех умерших стариков. Они упали замертво от истощения и слабости, дожидаясь своей очереди.

Когда-то песо был приравнен к американскому доллару; сейчас же он стоил всего тридцать пять центов. По словам Люси, было самое время отправляться за покупками в аргентинские магазины. «Мариотт» наводнили мексиканские и американские туристы, привлеченные выгодным шопингом. Наверное, для аргентинской экономики их присутствие тоже было выгодным. Но я, иностранка, не могла не чувствовать вины, наживаясь на чужой беде.

Официант из отеля выкатил на лужайку столик с заказанным завтраком и, получив на чай, удалился. А мы с Мудзу неожиданно поссорились.

Он вдруг спросил:

— Почему ты так посмотрела на официанта?

В крайнем изумлении я чуть не выронила тост:

— Что ты хочешь этим сказать?

Мудзу отпил глоток чая и ответил:

— Наверное, у тебя это получилось непреднамеренно, но ты только что безо всяких оснований повела себя крайне высокомерно.

Я чуть не поперхнулась:

— Не имею не малейшего представления, о чем ты! — голос у меня дрожал, а руки сами собой сжались в кулаки — иначе я бы схватила какой-нибудь предмет из находившихся поблизости и швырнула в него.

Отведя взгляд, Мудзу отрезал кусок бекона и положил мне на тарелку:

— Я просто стараюсь быть с тобой честным. Я уже довольно давно замечаю это за тобой, и, по-моему, лучше обсудить это откровенно. Если я слишком категоричен, извини.

Я положила салфетку на стол, встала и ушла в номер.

Ополоснув лицо холодной водой, пристально посмотрела на себя в зеркало. Что-то оборвалось у меня внутри, что-то рухнуло. Конечно, не с такими трагическими последствиями, как аргентинская экономика. Впервые с момента нашего знакомства Мудзу так безапелляционно и бестактно критиковал меня, да еще так неудачно выбрав место и время. Больнее всего меня ранило, что он, оказывается, уже давно испытывал такие чувства. Я снова и снова проигрывала перед зеркалом всю сцену — как официант приходит, как я улыбаюсь ему и даю на чай. И хоть убей, не могла понять, что сделала не так и почему Мудзу был так суров со мной!

И как ужасно прозвучало это его «извини»! Я слышать не могла этого слова. Каждый раз, извиняясь, он словно указывал мне на непреодолимую дистанцию между нами. На самом деле он не просил прощения, не признавал, что не прав, а лишь извинялся за то, каким образом указал мне на мой неподобающий поступок. Надо признать: он вел себя практически безупречно, однако сегодня разве не проявил он высокомерия по отношению ко мне? Женщине можно сказать: «Ты меня недостаточно сильно любишь». Но нельзя обвинять ее в том, что она безосновательно и легкомысленно третирует других людей. Только боги имеют право вещать таким тоном. Я пришла в отчаяние. Я негодовала.

Может быть, зря я всегда смотрела на него, как на высшее существо, способное помочь мне обрести духовную зрелость? Честность Мудзу, которой я всегда восхищалась, оказывается, имела обратную сторону: он мог быть жестоким.

Я переоделась и спустилась в кафе. Мудзу оставался на лужайке: ждал учителя испанского языка, которого порекомендовали ему аргентинские друзья.

На протяжении всего утреннего интервью с журналистами я мучилась от головной боли, часто забывая заданные вопросы и отвечая невпопад.

После обеда у меня было три часа свободного времени: на вечер была назначена лекция перед трехтысячной аудиторией на Международной книжной ярмарке, проходившей в Буэнос-Айресе.

Пытаясь сгладить неловкость от утренней размолвки, Мудзу нанял автомобиль, чтобы отвезти меня на обед в какой-то особенный ресторан в гавани.

К сожалению, водитель плохо знал дорогу и битый час колесил по разным улочкам и закоулкам. Он почти не говорил по-английски и был очень расстроен. Стараясь скрыть волнение, Мудзу пытался показать ему маршрут по карте, буквально на пальцах (и немногими известными ему испанскими словами) объясняя, куда нужно ехать.

Я с равнодушным видом уставилась в окно. Когда мы проезжали по трущобам, заметила нескольких маленьких оборванцев в неком подобии футбольной формы, увлеченно гонявших мяч на пустыре. Для каждого из них единственный шанс выбраться из этого нищего квартала — стать вторым Марадоной.

Мы покружили еще полчаса, но все без толку. Неожиданно я велела шоферу остановиться. Он не понял, пришлось повторить просьбу, подкрепив жестами.

Автомобиль затормозил у ресторана, неказистого и дешевого на вид, но вроде опрятного. Мимо по улице шли толпы туристов. Неподалеку на залитом ярким солнечным светом тротуаре нарядно одетая пара исполняла танго. Девушка была прелестна: безупречная фигура, длинные стройные ноги, округлые бедра, высокая грудь. Если бы она жила в Шанхае, то выступала бы в самых престижных клубах и наверняка вышла бы замуж за богача. Когда танец закончился, а ее партнер снял шляпу и пошел собирать деньги, зрителей как ветром сдуло.

Я сидела, мрачно насупившись.

Неожиданно Мудзу произнес:

— Разве ты не заметила? Ты только что нагрубила водителю?

Он говорил серьезно и одновременно озадаченно.

Я разрыдалась. Широкие поля шляпы от «Шанель» скрыли мое лицо, я была в огромных темных очках от «Армани»; на щеках остались разводы от слез, а от самоуважения — одни клочья.

Палящее летнее солнце Южного полушария немилосердно прожаривало толпу на улице, как на сковородке. И в этом пекле я тихо сидела в машине, обиженно нахохлившись и упиваясь положением жертвы. Мудзу пытался утешить меня:

— Детка, не надо плакать! Давай где-нибудь перекусим, иначе ты опоздаешь на лекцию. А об остальном поговорим позже.

Я молчала. Казалось, я, как снеговик, медленно таю от летнего зноя и вот-вот бесследно испарюсь.

Мудзу обнимал, целовал, успокаивал и утешал меня, рассыпался в извинениях, но все напрасно. В моей душе поселились страх и печаль. Любовь ускользала, и у меня не было сил удержать ее.

Тот вечер был одним из самых безнадежных и мрачных в моей жизни. Он был предостережением богов: помни, даже если тебя искренне и сильно любят, даже если рядом безупречный, мудрый и добрый человек, настанет роковой день, и любимый превратит твою жизнь в ад, станет твоим заклятым врагом. Никто из живущих в этом мире не совершенен. Люди — не боги, а всего лишь слабые существа, и потому обречены на боль и непонимание.

Так и не съев ни крошки, я отправилась на книжную ярмарку и приехала туда всего за пять минут до начала лекции. Люси и другие организаторы места себе не находили от беспокойства. Не помню, о чем я говорила тогда, обращаясь к трехтысячной аудитории. Краем глаза в конце первого ряда я заметила знакомую фигуру с портативной видеокамерой. Мужчина держал ее в левой руке, на которой не хватало фаланги пальца. Он действительно любил меня, но иногда ненароком больно ранил. Я тоже любила его, но иногда совсем не понимала.

В последний день пребывания в Буэнос-Айресе мы отправились на футбольный матч. На трибунах стадиона колыхалось людское море, оглушительно ревущее при каждом удачном пасе. Пожалуй, это было единственное место в стране, где бурлила настоящая жизнь.