Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Однако эта лень отступала, когда он перемигивался с гулящими девицами и потом шел с ними.

Он помнил, что в запасе у него еще два вечера и тешил себя картинами предстоящей встречи, но, когда наступало время отправиться в Тигре, не мог оторваться от своего места за столиком кафе. С грустью думал о том, что Ирене, возможно, флиртует с кем-нибудь в ложе. Разочарование оглушало его, как укол морфия, и, когда погасли огни последней карнавальной ночи, он, чтобы успокоить собственную совесть, сказал себе, сворачивая в пустынную улочку: «Что ж, поеду на будущий год».

Трудно поверить, но это обещание успокоило его точно так же, как четыре месяца назад избавило от чувства вины ожидание девушки там, где она уже не появлялась.

Из дневника Бальдера

еж тем Бальдер жаждал кипучей деятельности, героической жизни. Был хмур и необщителен как раз из-за того, что жизнь его не соответствовала грандиозности его мечтаний. В то время его душевный разлад достиг такой степени, что впоследствии он записал в своем дневнике:

«После того как я познакомился с Ирене, мое душевное состояние можно охарактеризовать как не вполне нормальное. На труд инженера не влияет затормаживание тех умственных способностей, которые не имеют совершенно никакого отношения к физике и математике.

Но в моем поведении появились странности.

Внешне я мог какое-то время держаться как нормальный человек. Но когда мне становилось не под силу продолжать эту игру в серьезность, собеседнику сразу бросалась в глаза странность моего поведения, ну, например, отсутствие здравых критериев в суждениях и какая-то обидная насмешливость. И по выражению моего лица нельзя было понять, что этому причиной: ехидство или глупость. К тому же у собеседника складывалось впечатление, что мозг мой разделен на изолированные участки, которые функционируют сами по себе. И каждый такой кусочек моего сознания обнаруживал странность, которую можно было счесть признаком душевного расстройства.

С другой стороны, мой полуидиотизм выражался в явном отсутствии гармонии между рассудком и волей.

В плане физиологическом я был полусонным ленивцем, не способным ни на какое активное действие. Я откладывал на завтра все, в том числе и осуществление мечты, о которой скажу позже.

Зато рассудок мой по временам отличался необыкновенной, почти невероятной ясностью.

То, что другим казалось неразрешимой загадкой, тайной, для меня было ясно, как день. Некоторых людей я видел насквозь, так что они спешили избавиться от моего общества. Для них я оказывался неудобным собеседником.

Разве для того мы заботливо прячем свое внутреннее уродство, чтобы кто-то с насмешливой улыбкой тыкал в него пальцем?

И тем не менее я вел себя как полуидиот и был таковым, подобно тому как сумасшедший, прекрасно играющий в шахматы, все-таки остается душевнобольным.

Тут можно сказать, что нарушения психики подобны шаровой молнии, которая испепеляет кота, оплавляет металлическую отделку на мебели и затем исчезает в мышиной норе.

Этот мой полуидиотизм (который я отчасти сознавал, ибо не мог не заметить, что он затуманивает мое восприятие жизни) настолько обострил мою чувствительность, что я стал сторониться людей. Общение с ближними стало для меня невыносимым. Каждый из них представлялся мне врагом, готовым воспользоваться моим состоянием, чтобы надуть меня или вовлечь бог знает в какие рискованные предприятия.

Когда в силу своих служебных обязанностей я должен был общаться с различными людьми, я вынужден был ломать комедию, разыгрывая серьезного человека, а когда они замечали, что я не совсем в себе, они спешили избавиться от моих услуг, прибегая к разного рода хитростям и уловкам, которым я ничего не мог противопоставить.

Из-за этого дела мои пришли в упадок, и я потерял часть состояния жены. Она не знала, чему приписать мою постоянную несостоятельность в борьбе за жизнь.

Тогда я поступил в частное конструкторское бюро и стал за скромное вознаграждение выполнять обязанности чертежника.

Это позволило мне еще больше замкнуться в себе. Когда мне нужно было обратиться к незнакомому человеку, я испытывал небольшое нервное потрясение, которое и сам замечал по дрожанию век и подергиванию надбровных мышц — признакам, которые обычно ускользают от внимания тех, кто не искушен в явлениях внутренней жизни.

Товарищей по работе я терпеть не мог, и если не испытывал к ним ненависти, то, во всяком случае, относился к ним иронически и презрительно.

Анализируя свои чувства, я понял, что завидую той легкости, с которой они ориентируются в лабиринте страстей и низменных интересов, из которого я не видел выхода. Они ни в чем не походили на меня. Жили в свое удовольствие, совершали отвратительные поступки, то ли по недомыслию, то ли из подлости, и ничто в них не восставало против низости совершенных ими деяний. Да к тому же, смутно осознавая ущербность той жизни, которую влачили, они пытались укрыться за ужасающим лицемерием или напускным легкомыслием.

Вместе с ощущением одиночества росла во мне и печаль, ведь я не был способен приноровиться к жизни окружающих. Я завидовал их бесчувственности, грубости, хитрости — всем низменным качествам, позволявшим им обнажать себя друг перед другом без всякого стыда, без малейшей попытки прикрыть свою подлость. Надо отдать им должное, всю грязь они выставляли напоказ с обезоруживающим простодушием.

Понятно, что в таком окружении я признал себя полуидиотом.

Не раз я пытался найти средство избавиться от невидимой плаценты, которая окутывала мой мозг.

Я знал (обратите внимание, насколько сильна была моя интуиция), знал, что настанет время, и судьба пошлет мне удобный случай, поставит в такие условия, когда я смогу раз и навсегда избавиться от моего полуидиотизма, и случай этот будет необыкновенным, удивительным.

По правде говоря, я никогда не представлял себе и не пытался представить, что это будет за „удивительный случай“. Вроде как поразит меня молнией, я погружусь в забытье, а проснусь совсем другим человеком.

И так я был уверен, что этот случай произойдет, что мне хотелось даже задержать его приход. Как бы там ни было, я думал, что хорошо бы его задержать.

Подсознательное ожидание чуда превратило меня в простофилю, который разевает рот, завидев любого незнакомца, и принимает его за посланца Провидения, несущего ему весть о чуде.

Теперь вы видите, что я признаю себя полуидиотом небезосновательно и не из ложной скромности.

Я намеренно воспользовался научным термином, который в обиходе, где точность не нужна, превратился, неизвестно почему, в бранное слово.

И получилось так, что, когда я действовал не как идиот, на меня смотрели с возмущением и изумлением, будто я совершил подлог, за который надо привлечь меня к ответственности или по крайней мере настоятельно потребовать объяснений».

Ущербная воля

аким образом, Бальдер то и дело бросался из одной крайности в другую.

Постоянное внутреннее беспокойство влекло его к женщинам, но он оставлял их, едва познав. Женщины разочаровывали его своей духовной пустотой. Воображаемый дворец оказывался лачугой.

Сближаясь с каждой из них, он поспешно решал: «Это она!» Но очень скоро понимал, что ошибся. Она оказывалась такой же, как и прочисти Бальдер уходил от нее оскорбленный, словно его предали.

Его донимала постоянная неудовлетворенность, своего рода тихая ярость, которая вдруг выливалась в необъяснимой грубой выходке.

«День за днем я ждал чего-то нового. Встречался со многими женщинами, даже сходился на какое-то время с проститутками», но он быстро пресыщался и оставлял этих несчастных, досадуя и бледнея от злости, будто женщины были виноваты в том, что он терзается адскими муками, от которых не видит избавления.