В поисках единорога

Выслушав их, мы построились боевым порядком, точно на войне, взвели арбалеты и только тогда, очень медленно, приблизились к разоренному, развороченному горящему лагерю, вопиющему о грабеже и кровавой бойне. Посреди него лежали бездыханные тела трех негров, двух арбалетчиков и фрая Жорди. Однако Черный Мануэль, кинувшись к монаху, завопил, что тот жив. Мы все собрались вокруг — мертвенная бледность покрыла его лицо, в животе зияла громадная рана, из которой с каждым вздохом выплескивались волны крови. Было ясно, что он вот-вот умрет. Это добавило последнюю каплю к нашим несчастьям, и все мы разрыдались, как дети. Фрай Жорди, услышав плач, открыл глаза, узнал нас и едва заметным движением руки велел мне подойти ближе. Я повиновался, приподнял ему голову, и тогда совсем слабым, прерывающимся голосом он поведал мне, что рог единорога зарыт в самой большой из сожженных хижин (позже мы там покопались и нашли его), и осведомился, не окажу ли я ему очень важную посмертную услугу. Сквозь бурные слезы я пообещал сделать все, чего бы друг ни пожелал, и он попросил, чтобы по возвращении в Кастилию я взял под свое покровительство Черного Мануэля, дал ему свободу и возможность достойно зарабатывать себе на жизнь. Я обещал, поклявшись Господом и Пречистой Девой сдержать слово. Кроме того, фрай Жорди хотел, чтобы после кончины мы сварили его, отделив таким образом мясо от скелета, и забрали кости с собой, а потом похоронили их в христианской земле, в каком-нибудь монастыре его ордена. И я поклялся вечным спасением души моей: если не угодно будет Господу призвать меня раньше срока, так и поступлю. Умиротворенный, он попросил нас помолиться, и мы молились, пока фрай Жорди держал за руки Черного Мануэля, плакавшего горше всех, крепко стиснув ладони негра в своих. Но вот веки его сомкнулись, пальцы разжались, и мы поняли, что его больше нет с нами. Когда я вспоминаю о его смерти, даже сейчас меня утешает мысль о том, что этот святой человек сделал свой последний вздох окруженный любовью, в объятиях друга. Недаром ведь утверждал римлянин Цицерон, будто и вода, и огонь, и деньги не столь потребны нам, как истинная, бескорыстная, преданная дружба.

Потом я отправил одних в дозор вниз по ручью на случай нового нападения враждебно настроенных туземцев, а другим приказал вырыть яму поглубже для покойников. Остальные же во главе со мной набрали кучу хвороста и сожгли тело фрая Жорди за неимением подходящего сосуда, чтобы его сварить. Когда он как следует обгорел, мы взяли самые крупные кости и череп и уложили их в мешок. Закопав остальное вместе с трупами товарищей, поставили на могиле деревянный крест и отправились в путь, дабы более тут не задерживаться. Продвигались с предельной осторожностью, поскольку явно очутились в очень опасном краю, кишащем врагами. На ходу рассуждали, как теперь разумнее действовать, и сошлись в едином мнении, что страна мавров, должно быть совсем рядом, раз здесь лютуют охотники за рабами — никто иной не мог сжечь наш лагерь, убить белых и увести черных. Поэтому все согласились, что нужно отпустить наших темнокожих спутников, чтобы уберечь от плена и унижений. Ведь эти люди так старательно нам служили, оставили ради нас свои дома и сородичей, не рассчитывая на какое-либо вознаграждение. Так что я распорядился сделать перерыв на отдых и сказал неграм, мол, поблизости рыщут работорговцы, которые только и норовят их всех переловить и продать маврам, а мы столь малым числом не сумеем их защитить. Те, похоже, ничего не поняли, пока Черный Мануэль не растолковал им подробно. И тогда они с невыразимой грустью по очереди стали подходить ко мне и целовать руку, потом развернулись и побрели обратно, в том направлении, откуда мы пришли. И Черный Мануэль ушел за ними, самым последним. Но, удалившись уже на довольно большое расстояние, он передумал, вернулся к нам и заявил, что не оставит нас, что должен следовать за мной туда, куда я несу кости фрая Жорди, и что отныне он мой раб, ибо никому другому служить не желает. Перед лицом такой верности, такой нерушимой дружбы и такого почтения к памяти доброго монаха я обнял его и ответил, что он может идти с нами, но не как раб или слуга, а только как равный.

Вскоре землю окутала тьма, и мы переночевали без всякого укрытия, в глубокой яме от пальмы, выкорчеванной ураганом. Я спал лишь урывками, как и все прочие, потому что каждый потихоньку про себя гадал, какие еще испытания принесет нам завтрашний день, а какие — дни грядущие.

Едва занялась заря, мы выбрались из углубления, позавтракали скудными объедками вчерашней трапезы и вновь продолжили свой путь, будто знали, куда идти. Следовали вниз по течению ручья, уверенные лишь в одном: ручьи впадают в реки, а реки ведут к морю. За три дня мы ни с кем не столкнулись и никого не видели, охотились совсем мало, но быстро оставляли позади лигу за лигой. А на четвертый день с утра заметили догоняющего нас негра, из тех, с кем недавно простились. Добежав до нас, он бросился ниц и, рыдая, обхватил мои колени, я же велел ему подняться и объяснить, в чем дело. Перемежая свой рассказ стонами, он сообщил, что их пленили и обратили в рабство подданные царя Мономотапы, но ему удалось вырваться на волю. Из разговоров чернокожих стражников он успел понять, что означенный Мономотапа — могущественный повелитель золотых копей и каждый год ему требуется множество рабов, чтобы трудиться на рудниках. Помимо золота его подданные добывают медь и слоновую кость и продают все это маврам и чужестранцам, прибывающим из далекого далека в деревянных домах, которые плавают по волнам. Еще беглец узнал: чтобы добраться туда, где кончается суша и кругом одна вода, нужно сделать более сотни дневных переходов. И вся эта земля принадлежит царю Мономотапе.

Выложив имевшиеся у него сведения, он немного поел и не захотел более оставаться с нами — боялся, как бы его не догнали, — поэтому ушел своим путем в поисках других негров, возвращающихся в родные края. Мы же с ужасом поняли, что, если доведется столкнуться со столь многочисленной вооруженной толпой, как он описывал, избежать гибели будет непросто. И решили убраться из долины — уж лучше предательские тропы, буреломы и скалистые обрывы, где нас никто не увидит, так оно безопаснее пробираться к морю.

За первые две недели, проведенные в горах, мы не встретили ни души. День за днем двигались в сторону восхода солнца, отдыхали мало, ночевали где придется, без всяких удобств, зато довольные уже тем, что живы, тогда как столько наших товарищей упокоилось в африканской земле.

Однажды случилось нам пережидать в укрытии часы полуденного зноя, как вдруг до ушей наших донеслись пронзительные крики. Мы выглянули посмотреть, что происходит, и увидели, как трое чернокожих в набедренных повязках и головных уборах из пальмовых листьев гонятся за четвертым, а тот в чем мать родила проворно карабкается вверх по горному склону. Преследователи потрясали дротиками, но, хоть расстояние и позволяло, не метали их в жертву — видимо, хотели изловить живьем, из чего можно было заключить, что это скорее всего беглый раб. Поскольку других негров в поле зрения не наблюдалось, мы единодушно решили помочь несчастному. Стрелки взвели арбалеты, очень тихо и осторожно, прячась меж кустов и валунов, подкрались к конвойным и выпустили в каждого по стреле, прикончив на месте всех троих. Беглец, видя оказанную ему услугу, замедлил шаг, робко приблизился к нам, а затем повалился на колени и принялся посыпать голову горстями земли вперемешку с листьями, что служит у африканцев знаком подчинения и покорности. В конце концов я попросил Черного Мануэля поднять его, и бедняга, доселе не видавший христиан, широко раскрыл глаза, словно пытался стряхнуть наваждение, дивясь цвету наших лиц и длинным бородам, в которых сквозь седину еще кое-где пробивалась рыжина. Черный Мануэль объяснил ему, кто мы такие, а он на своем наречии, понятном нам едва ли наполовину, рассказал, что удрал с золотого рудника под названием Самори и направился в горы в надежде присоединиться к сообществу беглых негров, живущих в чаще и промышляющих разбоем. Атаманом у них некий бывший раб по имени Тумбо. И ведет этот Тумбо безжалостную войну против отрядов царя Мономотапы: уничтожает охрану, а провизию и золото забирает себе. Потом мы его покормили, после чего он вернулся к мертвецам, снял с них тряпки, прихватил дротики и убежал, даже не оглянувшись, то есть предъявив наглядное доказательство черной неблагодарности и отсутствия совести. Мы же задержались лишь на столько, сколько потребовалось, чтобы вырвать стрелы из распростертых на земле тел, и поспешно удалились, дабы избежать столкновения с более сильным противником, если убитых станут разыскивать.