Добрый доктор

Воспоминания, в которых я уверен, начинаются лишь с того момента, когда я достиг левого ответвления дороги — места, мимо которого проезжал, не останавливаясь, уже несколько сот раз. Я имею в виду заросший бурьяном проселок, который вел через буш к старой военной базе. У меня сложился ритуал: там, где с дороги виднелась база, я всякий раз сбавлял скорость. Но на самой базе никогда еще не бывал. Даже не знаю, почему. Говорил себе: «Заброшенные, уродливые руины. Зачем попусту время тратить…» Истинная же причина была запрятана на дне моего подсознания. Я осознал ее, свернув на проселок. Мне вдруг померещилось, что я впервые переступил некую таинственную черту. Переступил через свой страх.

О Марии я больше не думал. Вообще ничего не шло на ум. Все мое внимание, подстегиваемое острой тревогой, было сосредоточено на тьме, атаковавшей меня со всех сторон. Деревья казались мне бдительными древними шпионами. Прямо у меня под ногами сквозь утоптанную землю прорастала трава. Ночь была точно увеличительное стекло, через которое за каждым моим движением следил исполинский глаз.

Проселок спустился в низину, к неглубокой речке, бегущей с журчанием по камням, и снова начал карабкаться в гору. На холме — хаотическое скопление деревьев. Лишь с определенной точки между листьями стало различимо внешнее ограждение базы. Тонкое, четко очерченное кружево проволоки, регулярно повторяющийся узор на фоне неба. Высокий столб, к которому раньше был прикреплен прожектор. Ныне он, покосившийся под тяжестью лиан, панибратски прислонился к дереву.

Я разглядывал главные ворота. Если есть часовой, то где-то у этих ворот. Я взял правее — полез по круче к гребню холма. Таким образом я избегал наиболее очевидных опасностей, но, карабкаясь по скользким камням, обдирая лицо и руки о ветки, я понял, что никак не подготовлен для героических подвигов во тьме. Какой из меня мачо! Я мысленно увидел себя в истинном свете: обрюзгшим слабаком, который способен лишь попивать виски в светлом и теплом баре Мамы да болтать с Лоуренсом. Я видел это словно бы издалека — через разлом, расколовший мою жизнь посередине. Кто я? Что я тут делаю? Я напряг все силы и с придушенным всхлипом, впиваясь в склон ногтями, наконец-то преодолел гребень холма. И оказался у самой проволоки, на краю обрыва.

Три или четыре палатки, бесформенные, обвисшие, сотканные скорее из теней, чем из брезента, — вот все, что осталось от базы. Между палатками — голая земляная площадка, на которой валяются какие-то разобранные механизмы. Ничто не шелохнется. Людей не видать. Не знаю уж, что я ожидал увидеть: солдат, сгрудившихся у огромного костра, белую машину неподалеку? Привязанную к дереву Марию с кляпом во рту? Впрочем, эта чернильно-темная пустота казалась еще опаснее. Долгое время я не мог пальцем пошевелить. Обмер. Безмолвие держало меня на прицеле. На моем теле даже успел высохнуть пот. Его пленка облепила меня, как холодная вторая кожа.

Я не мог уйти, не побывав на базе. Этот огромный круг мертвой земли манил меня. Однако ноги не слушались — казалось, я бреду глубоко под водой. Тело одеревенело. Я оглох. Шажок за шажком, точно пародийный сыщик, я прокрался вдоль проволоки к месту, где один из щитов ограждения валялся на земле. Вошел на территорию базы. И снова замер, напрягая слух. Но ничто не нарушало тишину, кроме какофонии моего собственного пульса и сопения.

Я немного успокоился. Если здесь со мной могло бы случиться что-то плохое, оно бы уже случилось.

База всего лишь заброшена, покинута людьми — вот и весь ее секрет. Ступая легко и беспечно, я двинулся вперед. Миновал одну палатку, вторую, вышел на гравий пустой площади.

Повеял слабый ветерок. Скудные травяные заросли затрепетали. Ближайшая палатка испустила отчетливый вздох. Но мне уже не было страшно. Обычные для ночного леса колебания воздуха?

И тут, стоило мне расслабиться, что-то шелохнулось прямо у меня перед носом. Я его не увидел, а почувствовал — внезапный негромкий всплеск, рывок тьмы. Нечто живое, наделенное свободой воли. И ужас вновь ожил в моей душе. Все самое ненавистное и опасное для меня, все призраки моей души слились в единый сгусток и образовали эту тварь, восставшую из тьмы.

Я отпрянул, завалился на бок, но моментально вскочил и побежал, опережая даже собственную мысль.

Из зеркала на меня смотрел пепельно-бледный, перепуганный человечек. Одежда грязная, вся в репьях и колючках. Припорошенная пылью кожа. На лбу ярко алела ссадина.

Я долго стоял под душем. Горячая вода успокаивала. Когда я вытерся полотенцем и надел чистое, мне показалось, что я снова вернулся к нормальной жизни. Мой разум трезво взглянул на вещи и усомнился в увиденном. Подумаешь, какое-то внезапное движение во тьме! Скорее всего, просто олень. Какое-нибудь ночное животное, потревоженное моим неожиданным появлением. Или даже порыв ветра.

Рациональные доводы более-менее успокоили меня. Но иррациональный страх оставался, таился в глубине души. Чтобы вернуться в этот миг первобытного ужаса, требовалось лишь напрячь память.

Я лег спать, не потушив лампы. Проснувшись, увидел, что вернулся Лоуренс. Зрелище его одежды, раскиданной по полу, впервые подействовало на меня умиротворяюще. А дневной свет, столь теплый и ровный, вселял мысль, что ночная экспедиция была лишь бредом. Все ее детали казались неправдоподобными. Единственным осязаемым свидетельством была лишь ноющая ссадина у меня на лбу.

— Где это вас угораздило? — спросил Лоуренс, проснувшийся немного позже меня.

— Ударился о шкафчик в ванной.

— Не повезло, — сказал он. На том разговор и кончился.

В сущности, я сказал правду — просто немного ее подправил. Несколько слов — и словно ничего и не бывало.

Я промаялся весь день. Пока сидел на дежурстве, пустые коридоры превратились в экран, на котором мой мозг вновь и вновь прокручивал все тот же фильм. В тот день у нас не было ни одного пациента. Ни одного. Не вышел на работу и Техого. Я дежурил один. Время окружило меня стеной. Когда наступил вечер, я изнемогал от усталости, утомленный скукой. Впервые мне удалось заснуть сразу.

Утром ссадина на моем лбу покрылась коростой. Начала подживать. Вновь заступив на дежурство, я смог даже разжечь в себе легкую злость от того, что Техого вновь не явился. Я даже сходил к нему, но его дверь, как и в прошлый раз, была заперта, а мой стук отдавался в комнате как-то подозрительно гулко.

На следующий день Техого вновь не появился. И на следующий. И вскоре всем стало известно: Техого ушел из больницы — и это неоспоримый факт.

Я попытался поднять этот вопрос на очередном собрании.

— Какие меры планируются, — вопрошал я, — по поводу Техого? Будут ли искать замену? Или нам теперь придется мыкаться без помощников?

Доктор Нгема, как и в прошлый раз, среагировала вяло.

— Э-э… временно, да, придется, — ответила она на мой последний вопрос. — Возможно, он еще объявится.

— Объявится?

— В последнее время на него трудно было положиться. Мы все это знаем. Возможно, он просто ненадолго отлучился, чтобы побыть в одиночестве.

— И потом вы снова примете его на работу?

— Что ж… да. Приму. Иначе… что? Вы хотите, чтобы я дала объявление о вакансии? Опытного фельдшера мы днем с огнем не сыщем.

— Техого так и не сдал экзамены.

— Да, но свое дело он знает. Новому человеку придется осваивать все с нуля. К тому же мы ведь не завалены работой. Обходимся своими силами.

В ее голосе зазвучало раздражение. Доктор Нгема и я еще никогда не разговаривали между собой в таком тоне — во всяком случае, на людях. Я обвел взглядом других врачей, но все опустили глаза. Эту схватку никто из них не принимал близко к сердцу.

— Обсудим принципиальную сторону вопроса, — сделал я еще одну, последнюю попытку. — Почему вы согласитесь принять его назад после такого проступка? Ведь он же нас всех подвел.

— Подвел, — согласилась она, а затем заглянула мне в глаза: — Но, Фрэнк, в последнее время ему трудно приходится. Вы же знаете.