Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

С постели мы встали только через сутки, в воскресенье вечером. Окончательно обессилевшие, проголодавшиеся, на дрожащих, подкашивающихся ногах.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – сказала она, выйдя из душа.

Она рассказала о своей первой и единственной любви. Парень был русским, звали его Петром. Старше Ольги на пять лет. Ей было восемнадцать, когда они стали встречаться. Шла первая чеченская война. Вся его семья выехала в Ставрополье, к родственникам. Он остался, из-за Ольги. Встречались они тайком от всех, в первую очередь от соседей. Только мать Ольги догадывалась об их отношениях. А потом Петра нашли убитым. Кто-то расстрелял его из автомата недалеко от дома, в котором он жил. Это могли сделать и боевики, и федералы, и местные отморозки. Кто убил Петра – так и осталось неизвестным. Ольга тяжело переживала его смерть. Только мать, которая всегда была рядом, помогала ей справляться с горем, стальными тисками сжавшим грудь так, что невозможно было дышать. Благодаря усилиям матери, ее заботе и ласке тиски мало-помалу отпустили свою хватку, и постепенно боль из острой стала тупой, ноющей, пока не превратилась в саднящую рану. Сильно не болит, но и не заживает совсем.

– Ты все еще любишь его? – спросил я.

– Я вспоминаю о нем. Уже реже и не так остро, все как-то притупилось, даже лицо его стало стираться понемногу, а фотографии у меня ни одной не было. Но, думаю, долго буду помнить его. Может, всегда.

– Зачем ты мне это рассказала? – спросил я Ольгу.

– Я считаю, ты должен это знать. Чтобы между нами все было понятно и прозрачно, – ответила она.

– Можно я не буду тебе рассказывать о своих женщинах?

– Слишком большой список? – Ольга улыбнулась. – Ты мужчина, и, наверное, это нормально. Но знай: я собственница. К тому же жутко ревнивая. Никаких других женщин не потерплю. Что было до меня – неважно. Но если тебе впредь захочется сладенького и потянешь руки куда-то в сторону от меня – лучше сразу беги! – она хитро прищурилась: – Расскажи только о серьезных отношениях.

Я ответил ей, что серьезные чувства у меня были только в три года по отношению к молоденькой воспитательнице в детском саду, Наталье Юрьевне. Мне всегда было любопытно, что у нее под халатом, и нравилось, когда она усаживала меня на горшок и укладывала спать. Засыпая, я представлял, как раздеваю ее и заставляю есть манную кашу. А еще в пятом классе я влюбился в одноклассницу Ирку Сысоеву настолько, что даже в школу какое-то время ходил с удовольствием. Ирка была на две головы выше и весила раза в два больше, но сердцу не прикажешь.

– Хватит, я серьезно! – хохотала Ольга.

А я вдруг осознал, что серьезного-то у меня до встречи с Ольгой ничего и не было.

В понедельник я приехал к Мансуру и сказал, что Ольга будет жить у меня. Мансур минуту подумал и согласился. Он не стал требовать жениться на ней и вообще не ставил никаких условий. Только попросил быть внимательнее к его дочери.

– Очень тяжело исправить непоправимое, – сказал Мансур, когда я уходил. – Я виноват перед Ольгой и ее матерью. Всегда буду заботиться об Ольге как отец, но никогда не смогу заменить ей мать.

…Ольга что-то тревожно и неразборчиво вскрикнула во сне, наверное, приснился кошмар. Рядом с подушкой у стены лежит ее плюшевый медведь, которого она привезла из Грозного. Память о беззаботном детстве. Я погладил Ольгу по голове, поцеловал в висок. Она затихла и снова уткнулась в плечо. Мне совсем не спится, сон никак не идет. Такое часто бывает перед дорогой. Особенно если уезжаешь далеко и надолго. Поправляю соскользнувшее со спины Ольги одеяло. Не хочу, чтобы она просыпалась. Пусть хорошо выспится перед самолетом. На часах – третий час ночи. Смотрю в серый квадрат окна, за которым ничего не разобрать, даже времени года.

…Вскоре после того, как мы с Ольгой стали жить вместе, в нашем дворе появились пришельцы. Они возникли как-то вдруг, разбудив сонный московский двор громкой лезгинкой. Музыка орала из тонированной «девятки», рядом с которой, прямо на детской площадке, пятеро джигитов жарили шашлык. Разумеется, из баранины. Пришельцы были с Кавказа.

Открылось все просто. Пятиэтажки нашего и нескольких соседних дворов подлежат сносу. Вместо старых квартир москвичи получают новые. Освободившиеся квартиры еще не снесенных домов и занимали гости с Кавказа, выбивая дверные замки, а где-то проламывая стены, чтобы добраться до цели. Было их очень много – несколько десятков. Точнее сказать невозможно, так как находились пришельцы в постоянной ротации: одни приезжали, другие куда-то уезжали, и непонятно, кто живет во дворе постоянно, а кто приехал в гости к землякам. Вели себя нагло, по-хозяйски. Такого поведения я не встречал ни в Чечне, ни в Дагестане. Словно это были какие-то другие люди, инопланетяне, не знающие и не уважающие наших традиций. А попусту – плюющие на них.

Во дворе начались стычки. Из-за припаркованных машин, белья, которое женщины пришельцев развешивали сушиться на детской площадке, обругивая и запугивая возражающих коренных. Тех мужчин, которые пытались делать замечания, пришельцы жестоко избивали.

Отделение милиции находилось в соседнем дворе. Оттуда приходили милиционеры. Проверяли у кавказцев регистрации и уходили. Регистрации были в порядке. Было совершенно очевидно, что милиции оккупанты не боятся. Они хвастались: «Менты получают от нас бабки, и нечего ходить к ним стучать».

Жильцы перестали гулять с детьми во дворе. Казалось, это никакой не московский двор, а какого-нибудь дагестанского или чеченского городка.

Пришельцев становилось все больше. Коренные въезжали в новые дома без ремонта, бросая старые квартиры, из которых пришельцы-мародеры вывозили брошенную в бегстве мебель и домашнюю утварь. Некоторые из тех, кто вынужден был мириться с новыми «соседями», возвращаясь с работы, заставали заселившихся в свои квартиры «инопланетян». Проникнув внутрь, те занимали жилплощадь, указывая хозяевам на дверь. Те даже не всегда шли в милицию. Это было бесполезно. К тому же многие брезговали возвращаться в квартиры, где человек двадцать чужаков уже приняли душ, сходили в туалет и пометили своими сальными железами всю мебель, включая кровати. Коренные забирали документы и дожидались заселения в новостройки у родственников или знакомых. Часто пришельцы просто грабили квартиры. Выносили мебель и ценности, пока хозяева трудились на заводах и в офисах. В «свободное» время чужаки развлекались, отстреливая крыс прямо во дворе из пневматических пистолетов. Москвичи перестали выходить на улицу, карауля жилье и имущество, опасаясь за свою жизнь и здоровье. Они забаррикадировались в собственных квартирах.

Все происходящее казалось сюром. Дурным сном. Такого в Москве двадцать первого века быть не может. Однако было. Мерзкие отголоски войны докатились сюда с Кавказа. Казалось, война преследует нас с Ольгой. Ходит за нами по пятам.

Начальником находящегося в соседнем дворе местного отдела милиции был невысокий лысый человек с маленькими юркими глазками и пышными черными усами. Изучив мое журналистское удостоверение, он пошевелил усами, как таракан перед черствой коркой хлеба, скосил глазки в сторону и заскучал. Потом долго упрямился и мычал что-то нечленораздельное, как бычок, которого тянут на веревке «увидеть все своими глазами». Наконец его удалось дотащить до оккупированного пришельцами московского двора. Человек восемь кавказцев неспешно подошли к нам, в раскачивающихся походках отклячивая задницы, отводя назад плечи с растопыренными руками, демонстрируя достоинство. Их глаза излучали наглость и злорадное любопытство. Один из пришельцев, самый рослый, любитель отстреливать крыс, фамильярно похлопал усатого по плечу, потрепав полковничий погон:

– Что, мэнт, нэ сэдится тэбэ, эды домой, давай, там жена тэбэ ждет давно!

Под свист и улюлюканье усатый полковник трусовато ушел. Не стесняясь, компания еще раз озвучила, что «мент берет у них бабки и ничего не сделает. А если не будет брать – его грохнут».