"Умирать страшно лишь однажды"

– Самара, Залп! – В азарте проревел я команду и очередные разрывы заслонили перекрёсток. Теперь боевик лежал, но через несколько секунд опять принял сидячее положение.

– Самара, ещё один Залп! – Эту команду я подал уже со злостью. Чёрт побери, что за ерунда? Но и эти снаряды разорвавшись на перекрёстке не уничтожили чеченца. Зло сплюнув, я скомандовал.

– Самара, Стой! Записать!

Через секунду над бруствером появилась голова в бейсболке и возбуждённо затараторила: – Господин подполковник, почему – Стой? Давай стрелять ещё туда…

– Джон, Смит, не знаю как тебя там зовут. А как же права человека? И где Ваша хвалённая гуманность. Знаешь что – пошёл ты к чёрту. Это, во-первых. А во-вторых – ему достаточно. Ранен в ногу, в бок, да ещё контужен наверняка – тут десятерым человекам с лихвой хватит. Короче – он уже не боец.

От камеры возбуждённо закричал второй американец и все посмотрели на перекрёсток. Из-за угла снова выскочили четверо боевиков, ловко подхватили раненого боевика, валявшийся автомат и через мгновение скрылись за углом кирпичной стены.

– Самара! Левее 0-02… – Тут же выдал я в эфир команду и через полторы минуты залп дивизиона кучно накрыл окрестности перекрёстка. Четыре разрыва взметнулись и в глубине улицы, куда скрылись боевики.

– Всё. Самара, Стой!

Все, кто наблюдал за нашей работой на КНП, вернулись к своим делам, американцы стали лениво сворачивать аппаратуру, а майор с академии и сопровождающий иностранцев в соседней ячейке закурив, стали обсуждать дальнейший план. Я углубился в свои записи, разбираясь с расходом боеприпасов, рассчитывая, сколько смогу сегодня потратить на ведение огня и не сразу обратил внимание на стрельбу и крики за бруствером окопа.

Расталкивая солдат и офицеров, толпившихся в узких проходах КНП, мимо меня на выход промчался высокий майор и, матерясь, выскочил наверх. Чуть приподнявшись над бруствером, я выглянул из окопа и увидел вполне рядовую, боевую ситуацию. Боевики, озлившись на артиллерийский обстрел, в свою очередь обстреляли нашу высоту двумя АГС не жалея гранат. Разрывы подымались в пятидесяти метрах от КНП и в сорока от операторов, которые метались по изрытой воронками земле, не зная куда бежать. Солдаты, офицеры, которых обстрел застал на открытой местности, попрятались в воронках, брошенных окопах боевиков и других естественных укрытиях, откуда со злорадным смехом наблюдали за бестолковым мельтешением иностранцев.

Высокий майор подскочил к американцам и, не церемонясь, толчками погнал их к ближайшей авиа воронке. Боевики немного довернули и около десятка гранат разорвались около нашего КНП. Мы все одновременно нырнули в спасительную глубину окопа и, переждав свист и пение осколков, выглянули из окопа, уже беспокоясь о судьбе репортёров, так как обстрел снова сместился в их сторону.

Если раньше телевизионщики под разрывами метались с аппаратурой в руках, то теперь они в панике покидав оборудование на землю неслись сломя голову вверх по склону, а высокий майор сорвав голос, безнадёжно махнув рукой спрыгнул в глубокую воронку и обстрел как по мановению волшебной палочки прекратился. Всё обошлось – уцелели американцы, никого из наших не задели гранаты. Из воронки вылез высокий майор, подобрал сумки с камерами, штативы и уныло побрёл за своими подопечными. Ушёл из окопа и майор из академии….

По темну поехали на командный пункт полка: за русским кладбищем разворачивались и закапывались в землю миномётные батареи ВВ. А в долине, недалеко от огромного факела горящего газа уже стояли палатки полка Внутренних войск. В свете газового факела с трудом поднялись по крутому подъёму на верх и по голым полям помчались в свою сторону. Сильно похолодало и мы все кутались, ещё плотнее запахиваясь полами бушлатов, пытаясь сохранить остатки тепла. Слева мелькнули одинокие палатки мотострелковых отделений первого батальона. Каждое, из которых контролировали по триста-четыреста метров переднего края и я, привычно, по артиллерийски, стал переводить оборону этого участка в цифры.

Мотострелковое отделение насчитывает десять солдат. Если всех солдат положить в линию, в цепь, то на каждого солдата придётся сорок-тридцать метров. То есть, вправо и влево по двадцать-пятнадцать метров. Классно, нормально. Через такую цепь ни один боевик не просочится – подумал бы любой гражданский, ни дня не прослуживший в армии. Тем более, видевший войну только в кино. Где наш солдат одной очередью валит пять-десять фашистов.

Но я продолжил рассуждения, опровергая идиотский оптимизм цивильного оппонента.

– Дорогой мой. Можно продержать этих солдат в цепи, в линии – день. А ночь?

Конечно, гражданский может привести следующий аргумент: командир отделения может, просто в тупую, разделить отделение на половины. Дневная смена и ночная смена. Можно поступить и так, но это разделение сразу же увеличивает расстояние между солдатами до восьмидесяти метров. Но ведь это не учения трёхдневные – это война и за три месяца боевых действий, наверняка, в этом отделении есть убитые, раненые, больные. Даже два убывших из строя, увеличивают дистанцию между солдатами в цепи до ста метров. Три месяца непрерывных боевых действий – это дополнительные факторы усталости, психологического давления. Сначала страх перед смертью, а потом равнодушие к ней…., – дальше я приводить аргументов не стал, хотя их у меня было около десятка, а лишь зябко передёрнул плечами – лучше об этом не думать и надеяться на то, что хотя бы три пары глаз сейчас наблюдают за позициями боевиков напротив себя. Будем надеяться, что и у боевиков такая же проблема и сил у них гораздо меньше.

Справа мелькнула огневая позиция первой миномётной батареи, которая своим расположением также прикрывала разрывы между опорными пунктами.

Кунг встретил меня теплом, светом и неприятным известием – Чистяков всё-таки уехал. Ну что ж, будем работать без него.

9 января 2000 года Утром 8го января на наше КП приехал Малофеев, которого мы уже

5:03 ждали. Он пересел на КШМ подполковника Тимохина и мы начали

движение в Ханкалу. Ехали тем же путём, что и первый раз через Чечен-Аул. За два час дороги все здорово промёрзли, поэтому как только наше начальство ушло на совещание, мы залезли во внутрь КШМки командира полка, включили обогреватель и быстро согрелись. Начальник связи полка Юра Якушенко выставил на раскладной столик водку, закуску и стало совсем хорошо. Но как всегда бывает у русских – водки не хватило. И мы живо стали обсуждать вопрос – где её "проклятую" достать? Тем более в Ханкале. И тут я совершил поступок, который поднял мой авторитет в глазах товарищей ещё на более высокий уровень.

– Ребята, сейчас я вам через пять минут принесу две бутылки водки, – все засмеялись моему смелому заявлению, понимая, что не имея здесь знакомств водку достать практически невозможно.

– Зря смеётесь. Для того чтобы достать здесь водку за пять минут нужен опыт двух войн и я его имею. Деньги на стол, – пересчитав сложенные и мятые купюры, я вылез из КШМ и прямиком направился к вертолётной площадке в пятидесяти метрах от нас, чувствуя на спине взгляды товарищей.

На площадке стояло три вертолёта и ближайший ко мне, уже раскрутил винты, готовясь вот-вот оторваться от земли. Вертолёт мощно взревел двигателем и начал подыматься, а я рискуя быть сбитым в грязь воздушным потоком, резво подскочил к вертолёту и повелительным жестом приказал приземлиться обратно. Вертолёт замер в воздухе в метре от земли и в кабине открылась форточка.

– Что нужно, подполковник? – Прокричал мне вертолётчик.

– Водка есть? Мне нужно две бутылки.

Голова вертолётчика согласно кивнула и исчезла, двигатель чуть сбавил обороты и тяжёлая машина плавно опустилась на землю, через мгновение открылась дверца и в проёме показался техник. Убедившись, что мне нужно только две бутылки он исчез в глубине машины, а на его месте оказался полковник в чистенькой полевой форме.

– Москвич, наверно, с какой-нибудь комиссии, – мелькнуло у меня в голове.