Аморальные рассказы

А за моей спиной открывается дверь.

Во сне я постоянно слышу шаги по лестнице

Как многие, я привык после обеда спать. Ем и пью я много, поэтому засыпаю легко. Сплю в кабинете мансарды. Моя мансарда так высоко, что через ее стеклянную дверь виден весь город. Едва проснувшись, вскакиваю с дивана, варю крепчайший кофе и, не теряя ни минуты, сажусь за пишущую машинку. Я по профессии сценарист и сейчас пишу диалоги к фильму на трудную тему: терроризм. А какое отношение к теме фильма имеет только что приснившийся мне сон, не знаю. Но если я его расскажу, может быть, смогу понять. А приснилось мне вот что: слышу как кто-то медленно поднимается в мою мансарду по громко скрипящим ступеням деревянной лестницы. Шаг его медленный, нерешительный, тяжелый и будто угрожающий. Этот кто-то, шагая, останавливается, делает еще шаг, снова останавливается, вновь шагает и окончательно замирает у моей двери. После долгой паузы раздается стук. В эту минуту я просыпаюсь, иду к двери, распахиваю ее и… никого.

Во сне я знаю наверное, что тот, кто поднимается ко мне, — дьявол, и, естественно, пока длится сон, я в этом не сомневаюсь. Зачем он идет, мне тоже известно: дьявол хочет предложить мне подписать кровью обычный его договор — мол, в обмен на мою душу он подарит мне удачу. Я с возмущением предложение отвергаю, и, видимо, это решение меня будит — я просыпаюсь.

Как можно объяснить этот сон? Ясно как: дьявол, предлагая мне удачу, хочет заполучить мою душу. Но мне удача не нужна. Человек я совсем нечестолюбивый и хочу жить обычной будничной жизнью, конечно, при условии маломальского достатка, который, впрочем, вполне мне обеспечивают сценарии.

Через несколько дней сон повторяется. Опять неровный шаг по скрипучим ступеням, а вот и пауза, вероятно, для того, чтобы перевести дыхание, вот и стук в дверь. На этот раз, в отличие от предыдущего, я не просыпаюсь, а кричу, чтобы вошли. И тут происходит нечто странное. Я вижу ручку двери — она опускается невероятно медленно, миллиметр за миллиметром. Эта неторопливость, которую я могу объяснить только одним: неизвестный посетитель хочет меня напугать, — вызывает во мне тревогу. Почему он просто не откроет? Отчего эта нарочитая медлительность? С последним вопросом я просыпаюсь, — так, ясно: опять сон. Да, все происходило во сне, за исключением того, что кто-то на самом деле стучит в дверь.

Я кричу «войдите!» и с ужасом смотрю на ручку двери, она едва-едва опускается — ну прямо, как во сне. В голове пульсирует единственная мысль: «Ну вот, приехали, на этот раз точно — сам дьявол пожаловал!» Человек я начитанный, во всяком случае, классику осилил, поэтому, пока ручка опускается, совсем не странно, что я пробую представить себе, какое лицо у дьявола. Увы, из памяти выплывает только обычная маска Мефистофеля с изогнутыми бровями, орлиным носом и заостренной бородкой. Наконец дверь открывается, и в ее проеме появляется лицо длинноволосого молодого человека с обвисшими усами. Нет, дьявольским это лицо не назовешь, скорее, символическим, как у многих современных парней, которые под аскетической наружностью прячут обычную жажду жизни.

Он басит: «Можно?» Завороженный его самоуверенностью, прошу войти. Он входит, и вот он уже на середине кабинета: типичный «волосатик» в узеньких джинсах и кожаной куртке — подобные типы сотнями болтаются в определенных кварталах города. Но две вещи кажутся мне необычными и сразу удивляют: большая черная кожаная сумка с множеством кармашков через плечо и кое-как перебинтованная окровавленная рука. Сумка кажется забитой до краев; травмой руки объясняю неспешность, с которой он открывал дверь. Осматриваясь, он подозрительно спрашивает:

— Никого?

— Кроме меня, никого.

Он подходит к столу, сбрасывает на него сумку и объясняет:

— У меня в сумке кое-что есть, и это нужно спрятать, скажи, куда. Ты кого-нибудь ждешь?

— Нет, никого не жду. Да честно говоря, я и тебя не ждал.

Последнюю фразу я произношу, чтобы дать ему понять, что его появление мне кажется, по меньшей мере, странным.

Он принимает мои слова всерьез и говорит:

— Да-да, я знаю; но я сначала был в Милане, потом в Неаполе. Во всяком случае, ты готов, да?

— Готов? Да, я готов, — смущаюсь я.

— Ведь теперь мы в тебе нуждаемся.

Эти слова меня заинтриговали. Кто такие «мы»? И почему они во мне нуждаются? Спрашиваю, чтобы потянуть время:

— Что у тебя с рукой?

Он замечает таблоид, который я читал утром и оставил в кресле развернутым на первой странице с заголовком, написанным аршинными буквами, и говорит:

— A-а, это? Вчера вечером в ходе перестрелки меня ранили, но я уложил того, кто в меня стрелял.

Не знаю, что и сказать. Думаю, что этот незнакомый мне человек ошибся дверью. Прежде я его никогда не видел, наверное, он террорист, правый или левый, может, и грабитель, пойманный на месте преступления. Известно, что наш дом полон людей, среди них может быть и террорист, и заурядный грабитель. Но как убедить его в том, что он ошибся? Его грубое: «я уложил того» — не позволяет мне открыться. Если он перепутал дверь, может, теперь он способен уложить и меня, как свидетеля?!

Осторожно спрашиваю:

— А как ты меня разыскал? Сказал портье, что ищешь синьора Проетти?

Услышав мое имя, он и глазом не моргнул:

— Нет, я просто поднялся. Какая нужда была спрашивать? Пришел, потому что хорошо запомнил, где ты живешь. Ты что, все еще спишь?

— Да, я спал, видел повторяющийся сон и еще не совсем проснулся, — зачем-то сообщил я ему.

— Что за сон? — неожиданно заинтересовался он.

Я рассказываю ему сон. Он коротко смеется, при этом открываются белые волчьи зубы, и спрашивает:

— Скажи, ты, часом, не хочешь ли нас заложить?

— Да что ты такое говоришь! — я чист, как младенец.

— Ну, ведь дьяволом может быть один из полицейских, которому ты уже продал душу или собираешься ее продать. Берегись: у меня в сумке три «игрушки»: одна — для него, другая — для тебя, третья — для меня.

Именно эта банальность, будто цитата из бульварного романа, меня напугала больше всего, и я спросил:

— Да ты что — сумасшедший?

— Во всяком случае, с тобой дьявол просчитался: ты свою душу уже продал нам, а продать ее дважды нельзя, — невозмутимо продолжил он.

Я похолодел. Значит, душу я уже продал; то есть, говоря обычным языком, сам не зная, когда и где, я стал участником террористической, а может, бандитской группы. Значит, я уже вступил в одно из тех незаконных формирований, членом которого легко стать, да только живым никогда не выйти!

И тогда с деланной непринужденностью я у него спросил:

— Можно задать вопрос?

— Какой вопрос? Мне вопросы не задают, — огрызнулся он.

— Не сердись. Хотелось бы только узнать, как мы познакомились. Кто нас представил друг другу?

— Кто нас свел? Черт возьми, да Казимиро!

Кто такой Казимиро? Никогда не слышал этого имени! Наконец-то я понял, что стал жертвой недоразумения или заговора.

И как ни в чем не бывало, я поинтересовался:

— Ах Казимиро! Понятно, конечно же, Казимиро. А при каких обстоятельствах?

— Не веришь? Ладно, слушай: мы с тобой встречались именно здесь, в твоем кабинете. Тогда я тоже был в бегах. Казимиро попросил тебя приютить меня на одну ночь, и я здесь ночевал. Ты мне тогда еще ключ дал, и я им сегодня открыл дверь, — он показал мне ключ.

Наконец я смирился и сказал ему:

— Хорошо, прячь свою сумку, куда хочешь. А я спущусь вниз, пойду куплю чего-нибудь на ужин.

Что с ним стало! Он вытащил из куртки огромный револьвер, направил его мне прямо в грудь и сказал:

— Нет, звонить в полицию ты не пойдешь!

Слава богу, в эту самую минуту постучали в дверь. Стучали громко, настойчиво, не переставая, и… я проснулся.

Так это был только сон, скажем точнее, — все происходило во сне! Но стук в дверь продолжается, я бегу к двери, открываю — а вот и мой дорогой друг Казимиро, собственной персоной. Я падаю ему в объятья и говорю: