Рассказы арабских писателей

В этом случае сверхкомплектный пассажир необходим шоферу, так как, хотя и едет на «заячьих» правах, но приобретает билет, оплачивая тем самым проезд официального «зайца». Обычно так путешествуют бедуины и феллахи. Они согласны полностью платить за проезд и ехать хоть на крыше, потому что на машине можно за несколько часов проехать такое же расстояние, какое осел пройдет за месяц, — все остальное им безразлично.

Шофер увидел бедуинов, остановившихся около машины, и крикнул одному из них:

— Иди скорее сюда! Ты, сын пса, иди и помоги мне!

Он обрушил поток бранных слов на бедуинов, чтобы отвести душу и взять реванш за оскорбления, полученные от чиновника.

Солнце стояло в зените, и вокруг ни пятнышка тени, где можно было бы укрыться от зноя. Почувствовав обжигающие лучи солнца, доктор в страхе закричал шоферу:

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы починить машину? Сколько мы должны торчать на солнцепеке?

Шофер мрачно ответил:

— Около получаса. Нужно сменить баллон.

Чиновник и доктор разразились проклятиями, большую часть которых шофер тут же переадресовал трем крестьянам.

Пока шла эта перебранка, я любовался пейзажем. Казалось, что мы стоим на островке правильной круглой формы. В центре его, не более чем в ста шагах от нас, находился небольшой навес. Я повернулся к своим спутникам и сказал:

— Этот сарай защитит нас от зноя. Идемте туда.

Брюхо доктора заколыхалось, он вытер свое мокрое от пота лицо и сказал:

— Превосходная мысль! Идемте.

До строения оставалось несколько десятков шагов, когда на нас вдруг набросилась огромная собака, которую мы раньше не заметили, так как шерсть ее была одного цвета с землей. Затем из хижины вышел высокий старик. Цвет его лица и одежды сливался с цветом земли, как и шерсть собаки. Он, видимо, сначала не собирался удерживать собаку, но затем вдруг как-то вмиг преобразился, морщины на его лице разгладились, он улыбнулся и поспешил унять пса. Я оглянулся и понял причину этой перемены.

Мы двигались гуськом по узкой тропинке. Старик увидел чиновника не сразу. Сначала его закрывал собой доктор, потом я. Когда же чиновник отпрянул назад, услышав тревожный лай собаки, старик заметил его — и чудо свершилось. Мы вошли под навес, или вернее в дом с тремя стенками и пологой крышей из досок и глины. Все в этом убогом строении было сделано из земли.

Я обнаружил, что не одни мы искали здесь защиты от зноя. В хижине находились жена старика и осел. Целая стая мух кружилась вокруг нечистот и облепила какой-то предмет, лежавший на полу. Если бы жена старика не пошевелилась, ее нельзя было бы отличить от пола лачуги, точно так же как нельзя было бы отличить от земли осла, если бы не его седло.

Как только мы вошли в хижину, я услышал плач ребенка, но не мог понять, откуда он раздавался. Внезапно рой мух поднялся в воздух, и я заметил молодую бедуинку, державшую на руках сверток лохмотьев землянистого цвета. Этот сверток оказался ребенком, которого она кормила грудью.

Отдавая дань долгу гостеприимства, старик пригласил нас присесть на кусок войлока, цвет которого, как и цвет всего находящегося в этой лачуге, сливался с цветом земли. Я не мог понять, каким образом земля окрасила здесь все в серый цвет. Она как будто утверждала свое право владения всем в этом доме. Все здесь казалось неотделимой ее частью.

Чиновник, не обращая ни на что внимания, сел на землю, а доктор, заметив полчище мух, выбежал из хижины. Мне не хотелось сидеть на земле, и я уселся на седло осла, которое казалось более чистым, чем все остальное в этом жилище. Осел повернул голову, посмотрел на меня своими большими глазами, вытянул шею и потерся головой о мое колено. Мне показалось, что он улыбается.

Старик заметил наше отвращение и начал извиняться.

— Мы живем в грязи, о господа. Простите нас. Если бы вы пришли к нам в дни благополучия, мы постелили бы вам чистые постели и закололи бы двух баранов.

Я удивился тому, что этот человек знал когда-то дни благополучия, и спросил его:

— А когда это было?

Он несколько раз покачал головой, глубоко вздохнул и сказал:

— О господин! Посмотри на это широкое поле, которое нельзя охватить глазом. Оно принадлежало моему отцу и отцу моего отца. Богатый урожай и много денег приносило нам это поле. У нас были жилища, где мы принимали путников, как дорогих гостей. Они находили здесь радушный прием и, уходя, прославляли аллаха и благодарили нас. Мне исполнилось тогда лет пятнадцать, а жена моя была еще невестой, ей не было и двенадцати лет. В один весенний день приехал к нам сборщик налогов в сопровождении нескольких полицейских. Не доезжая до наших палаток, они встретили мою невесту, которая загоняла скот. Один из них соскочил с коня, схватил ее и начал целовать. Кровь бросилась мне в голову. Выхватив кинжал, я кинулся к полицейскому, и через минуту он упал к моим ногам, обливаясь кровью. Сборщик налогов и полицейские убежали и донесли обо всем Кязим-паше, бывшему в то время здесь губернатором. Он послал сюда отряд солдат, нам пришлось бежать вглубь бесплодной пустыни и скрываться там до тех пор, пока у нас не иссякли последние силы. Солдаты отняли у нас все, кроме наших собственных душ да ружей. Нужда заставила нас преграждать путь путешественникам и отнимать у них то, что могло поддержать наше существование. За это мы защищали их от настоящих разбойников, рыскавших в пустыне. Но власти не прекратили своих преследований. Мой отец и старший брат попали в их руки, и оба были повешены.

В живых остались только моя старая мать, жена и двое младших братьев. У нас не было средств к существованию, мы были очень слабы и переселились в сирийскую степь. Мы жили там пять лет, собирая подаяния, пока мне не удалось наняться к владельцу верблюжьих стад. Я работал от зари до зари и получал за это немного фиников и другой еды, которой едва хватало для моей семьи.

Наконец, я узнал, что турецкое государство распалось, англичане заняли страну и образовалось арабское правительство. Я обрадовался и подумал, что мне вернут права. Но, возвратясь в родные места, я пришел на свою землю и увидел, что ею владеет один из слуг Казим-паши, на имя которого записали мою землю при регистрации, и что этот новый владелец — верный друг и покорный раб всех власть имущих. Он отдает им часть своих доходов и урожая, чтобы они ему во всем помогали. И вот я пожертвовал своей свободой и всеми надеждами своей души для того, чтобы остаться на земле, где прошло мое детство. Я пошел к нему в работники, и аллах смилостивился над нами: мы построили этот дом и обрели свой очаг после долгих лет изгнания.

Старик умолк, и я не увидел на его лице выражения горя. Напротив, лицо его выражало радость: он был счастлив, что мы заинтересовались его историей.

Кто-то из моих спутников спросил:

— А где же остальные члены твоей семьи?

Старик ответил равнодушно:

— Мои братья умерли в прошлом году. Месяц назад умер мой старший сын, а вчера умерла дочь.

Доктор тоже решил принять участие в разговоре и спросил:

— От какой болезни умерла твоя дочь?

Старик ответил:

— Не знаю. В течение месяца до своей смерти она жаловалась на боли в животе. И у этой маленькой болит живот.

Доктор подошел, осмотрел ребенка и сказал:

— Она больна хронической дизентерией, и, кажется, все члены этой семьи больны трахомой. Взгляните на их глаза.

Чиновник не понял, что значит «хроническая», и спросил:

— Что такое «хроническая»?

Доктор ответил:

— Когда некоторые болезни неотступно преследуют человека, они становятся привычными для него и он меньше жалуется на страдания. В таком случае излечить болезнь особенно трудно.

Я добавил:

— Вы обратили внимание, доктор, как рассказывал этот старик о всех своих несчастьях. Без всякого выражения страдания или боли. Значит, боль его души и терзания сердца тоже стали хроническими.

В это время подошел один из наших попутчиков, бедуин, и сказал, что машина исправлена. С шофера градом лился пот, лицо его было вымазано грязью и маслом, а настроение стало совершенно невыносимым. Он осыпал бедуинов градом ругательств.