Детство Левы

Библиотека между тем исправно существовала, в неё стали ходить люди из дальних даже дворов, некоторые приносили тоже свои книги, старушки цвели, Женька прочитал уже чёрт знает сколько томов, про войну и фантастику (с уклоном в приключения), а у меня настроение при виде жёлтого кубического дома почему-то сразу резко портилось.

Так продолжалось довольно долго.

Однако постепенно неудача с «Анной Карениной» забылась, и я стал иногда захаживать в библиотеку вместе с Женькой, хотя по-прежнему ничего там для себя не находил, как вдруг однажды меня во время этого посещения пронзила здравая и простая мысль. (Не имеющая, правда, к чтению и самообразованию никакого отношения). Но в тот момент она показалась мне ужасно важной.

— Женька! — сказал я. — Но теперь-то они просто обязаны открыть подъезд с нашей стороны…

— Точно! — обрадовался Женька. — А то я обхожу-обхожу, а ноги, между прочим, свои, не казённые.

В словах Женьки была особая правда, потому что из-за своего дефекта ступни ходил он медленно и тратил на это сил довольно много. Когда до меня дошло это обстоятельство, я просто воспылал праведным гневом и обратился к Анне Степановне (скоро я понял, что в тандеме двух общественниц она играла ведущую роль) с настоящей речью, в которой живописал Женькин недуг, его страстную любовь к чтению, потом в целом очертил те невероятные трудности, с которыми сталкиваются постоянные посетители библиотеки, особенно маленькие дети, когда идёт дождь, снег, дует ветер: книги и журналы мокнут, сыреют, портятся, их вырывает из рук порывом урагана, и в конце концов всё это небезопасно для здоровья, тогда как именно лишняя пара минут (секунд тридцать я накинул, учитывая больную Женькину ногу), эти целые две минуты могут в критический момент сыграть в этих вопросах важнейшую роль!..

— Не знаю… — растерянно сказала Анна Степановна. — Не знаю, что и сказать. Это ведь распоряжение домуправа (так по старинке она называла начальника ЖЭКа). И я не в силах его отменить. Но в то же время я наверно попробую.

Понимая, что встал на глубоко верный путь, я начал работать в этом направлении. Я просил каждого приходящего в библиотеку похлопотать по данному вопросу. Наконец я соорудил целую делегацию среднего и младшего школьного возраста, которая молча встала и сопела посреди подвала до тех пор, пока Анна Степановна ещё раз, более решительно не пообещала похлопотать.

…И вот долгожданный миг наконец настал!

Пришёл начальник ЖЭКа и одним ему ведомым способом убрал зловредную палку (выяснилось к тому же, что дверь ещё и закрыта на замок), затем обернулся к Анне Степановне и довольно едко, хотя и приглушенно, сказал:

— Но учтите!

— Читатели просят… — развела руками Анна Степановна.

— Я вас предупредил! — сухо сказал начальник ЖЭКа и ушёл.

Это был роковой момент. Общественная библиотека, поначалу снискавшая лавры и широкое признание, мгновенно стала для вредной части жильцов (описанной мною выше) просто врагом номер один. Но отступать было некуда, непреклонная Анна Степановна не могла в отношениях с властью так просто менять туда-сюда свои решения, и тяжело вздыхая, несла свой крест. Ей говорились в лицо порой очень неприятные вещи, а уж за глаза просто называли старой дурой, а то и похлеще.

Но почему?

Почему жильцы дома так не хотели, чтобы их подъезды были сквозными? Почему считали, что люди, проходящие сквозь подъезд, угрожают их безопасности? До сих пор мой ум бьётся над этой загадкой. Так или иначе, но борьба началась, и последствия её были чрезвычайны. Жильцы первых этажей стали обманывать посетителей, говоря им ещё у подъезда, что сегодня библиотека не работает. Стали распространять абсурдные слухи про Анну Степановну, утверждая что половину книг она украла. И наконец, стали звонить и писать в ЖЭК, райком партии, а также другие высокие инстанции с настоятельной просьбой немедленно закрыть библиотеку, которая распространяет по подъезду антисанитарию (крысы грызут книги), чуждое влияние на умы подрастающего поколения, ну и прочую гадость по мелочи — хлопают двери, гуляют сквозняки, бродят неизвестные подозрительные личности, скорее всего воры и тунеядцы, под видом посетителей библиотеки.

Затем выяснилось самое страшное — на ступеньках, ведущих в подвал, которые оказались как бы ничейной зоной, потому что жильцы теперь считали эту территорию чужой, не своей, а библиотекарши не могли дежурить там целыми вечерами — стали и впрямь собираться алкоголики, которые внаглую стояли и распивали спиртные напитки, отвечая всем приходящим и уходящим, что пришли в библиотеку, и не знают ли приходящие и уходящие, когда её наконец откроют. При этом алкоголики страшно веселились, а жильцы мрачно торжествовали свою правоту.

Анна Степановна, видя у дверей библиотеки такие удивительные картины, занемогла, стала часто отсутствовать, и кончилось вся эта поднятая мною история настолько ужасно, что я и сейчас, по прошествии стольких лет, не могу писать о ней спокойно: одним глухим осенним вечером какие-то негодяи вышибли дверь библиотеки, устроили там безобразие, и библиотека сгорела.

Приезжала пожарная команда.

Начальник ЖЭКа, говорят, ходил лично объясняться с Анной Степановной и укоризненно втолковывал ей, что из-за её упрямства не только придётся закрыть библиотеку, но ещё и ремонтировать подвал снова, чего он, начальник ЖЭКа, уж никак от неё, Анны Степановны, не ожидал…

Говорят, что после всего этого Анна Степановна разболелась всерьёз, отправилась на полгода в больницу, и библиотека закрылась навсегда.

…Честно говоря, только встав взрослым, я в этой истории кое-что понял и сопоставил. Возможно, что-то я плохо помню. Возможно, моя борьба за то, чтобы открыли вторую дверь в подъезде не так уж прямо связана с пожаром, и вообще происходила в другое время. Но что-то осталось в памяти. Какое-то странное чувство горечи и вины.

Став взрослым, я снова попробовал читать «Анну Каренину».

«Все счастливые семьи счастливы одинаково…» — прочитал я с детства знакомые слова.

И тут же вспомнил подъезд, в который забегал с улицы. А выходил со двора.

Да, нет теперь таких подъездов.

А жаль. Очень жаль!

КОРИДОРНАЯ СИСТЕМА

Откровенно говоря, мы с Колупаевым совершенно по-разному смотрели на окружающий нас мир.

Иногда это бесило меня настолько, что я говорил своему верному другу:

— Не будь ты такой здоровой дубиной, Колупаев, я бы тебя убил. Понял?

Он довольно смеялся, а потом начинал выворачивать мне пальцы, больно щипать за шею, откручивать уши и вообще вести себя по-свински.

…По-моему, это совершенно не мешало нашей дружбе. Точно так же не мешало ей то, что мой папа был главным инженером, а его папа — то ли рабочим, то ли мастером. У нас были одинаковые игрушки, одинаковая одежда и вообще всё довольно одинаковое, кроме роста и веса. Дружбе мешало только одно — наша разница во взглядах на наше время.

Не буду от вас скрывать, что я относился к окружающему миру с восторгом и вдохновением. Иногда это вдохновение доходило даже до какой-то крайней степени помешательства.

— Послушай, Колупаев! — говорил я. — Разуй глаза! Посмотри, какое сейчас время!

— Ну какое? — спрашивал Колупаев угрюмо.

— Сейчас отличное время, если хочешь знать! — горячился я. — Родился бы ты лет на двадцать раньше, знаешь, какое бы было время?

— Ну какое, какое? — наседал Колупаев.

— Вот тогда бы ты узнал, какое! — орал я. — Тогда бы ты сам всё понял, без посторонней помощи!

— Да не нужна мне твоя помощь, — отвечал Колупаев разумно. — Я и сам всё вижу.

— Что ты видишь? Ну что ты видишь? Может, у тебя бревно в глазу и ты видишь только это бревно?

— Сам бревно, — коротко отвечал Колупаев и прекращал на время дискуссию.

Иногда моё отчаяние во время этих споров доходило до того, что перед моим внутренним взором вдруг начинали плыть какие-то цветные круги и бешеные галлюцинации. То я видел Марата Казея, своего любимого пионера-героя с автоматом ППШ на распахнутой груди. Я видел, как Марата Казея берут в плен гестаповцы и начинают его пытать — больно щипать, откручивать уши, выворачивать пальцы… Дальше они начинали с ним делать что-то такое, чего я уже не мог выдержать и закрывал наглухо свой внутренний взор. То я вдруг видел Юрия Гагарина на корабле «Восток» — корабль, почему-то прозрачный, мягко летел над поверхностью голубого земного шара, овеваемый всеми земными ветрами, а под ним плескался океан и на суше жили простые мирные люди.