Сцены из жизни за стеной

Утром в католический сочельник он, всемирно известный профессор математики, доставал из подвала топор и тащил с собой еще не вполне проснувшуюся жену в лес, чтобы там втихаря срубить елку, а она, уважаемый профессор Лозаннской консерватории, вернувшись из леса, меняла шерстяные носки плюшевой овечке на балконе. Вечером они пели у елки польские колядки на немецком языке, делились друг с другом облаткой и пасхальным яйцом. Еще они вылавливали из ванны откормленного сахаром карпа и везли его на машине к ближайшему пруду, чтобы там торжественно с ним попрощаться. А когда вскоре они возвращались домой, она играла его любимые концерты Рахманинова, и потом они всю ночь делились друг с другом своими мечтами. Однажды она призналась ему, что хотела бы в час смерти прижаться к дельфину и уплыть с ним в далекий океан, и он заявил ей, что она — впервые в жизни — разочарует его, если умрет.

Но этого так и не случилось, она его не разочаровала. Никогда. Видя ее умирающей от неизлечимой болезни, он не мог представить себе жизни без нее. И тогда они решили уйти вместе…

Швы летней ночи

Неверно, что женщины чаще всего делятся своими тайнами с парикмахерами и гинекологами. Больше всех о женских секретах знают пластические хирурги. По крайней мере так утверждает Марко, сорокачетырехлетний заведующий эксклюзивным отделением пластической косметологии, что занимает два этажа стеклянного небоскреба в центре Кельна.

Марко родился в Италии, медицину изучал в Бостоне, но уже восемь лет живет в Кельне. Он учился пластической хирургии у лучших специалистов восточного побережья США. Девять лет назад Марко влюбился в практикантку, которая приехала стажироваться в клинику, где он работал. Когда после стажировки она вернулась в Германию, он понял, что не может без нее жить. Однажды ночью упаковал чемодан, отправил прощальное интернет-послание начальнику и поехал в аэропорт…

На протяжении четырех последних лет он оперирует сам и руководит командой из двенадцати хирургов, которые поднимают обвисшие груди, убирают жир с бедер и ляжек, натягивают сморщившуюся кожу на лице, меняют форму носа, выпрямляют зубы, оперируют челюсти и скулы. В основном у женщин. Именно они отказываются признавать законы природы и не готовы принять то, что получили по наследству от бабки с маленькой грудью, от матери с орлиным носом или от отца с тяжелыми верхними веками, узким ртом и щелями меж зубов. Так же, как не хотят смириться с ходом времени, делением клеток, действием силы тяжести и вообще с чем-то преходящим. Для большинства из них старость — это болезнь. И пусть она пока неизлечима, женщины верят, что можно отсрочить ее проявления. А когда спа-процедуры, каторжные диеты с изощренным названием, фитнес, йога, упражнения на растяжку мышц, калланетика, ретинол, фруктовые маски, пилинги, астрономически дорогие кремы с молекулами золота, произведенные в невесомости, липосомы и тому подобное — короче, ничто уже не помогает, они приходят к Марко. Женщины не хотят смириться с установленным порядком вещей, даже если, по мнению многих, это «недостойно», «неестественно» и «крайне неэффективно». И понимая, что уже не могут быть молоды вполне, они желают омолодить хотя бы грудь, бедра, ляжки, живот или лицо. Долго копят на это, берут ссуду, а некоторые дают номера кредиток своих нынешних кавалеров, но таких совсем немного.

Прежде чем коснуться женщины скальпелем, Марко долго с ней беседует. Он никогда сам не настаивает на операции и обязательно предупреждает о возможных осложнениях. Особенно часто такие беседы ему приходится вести в мае и июне. Поэтому с мая по июль он, как опытный человек, расширяет штат врачей. Женщины знают, что приближающееся лето лишит их не только одежды, но и иллюзий, — «сильнее, чем скальпель, травмируя душу и оставив надолго, а порой и навсегда, незаживающие швы». Именно так описала это Надин, с которой Марко беседовал дважды, прежде чем она разделась, а он начал фломастером чертить цилиндрические кривые на ее бедрах, груди и животе. У Надин симпатичные, по мнению Марко, мимические морщины вокруг глаз и обычная структура кожи, а также «нормальное для европейской женщины сорока пяти лет, родившей одного ребенка, расположение жировых тканей». По ее словам, она уже больше двадцати лет замужем за хорошим человеком, за которого вышла, когда ей было двадцать два. Но теперь, после отпуска, муж по отношению к ней уже не так безупречен. Именно в отпуске, в клубе на португальском побережье, она впервые заметила, с каким странным, жадным голодом в глазах ее муж присматривается к молодым женщинам на пляже и в гостиничном бассейне. Некоторые из них были даже моложе их дочери! Трудно было не заметить и того, как он втягивал живот, бросая взгляд на обнаженные бюсты некоторых женщин, которые, между нами, были куда старше, чем их груди. Там, в Португалии, ей казалось, что муж не замечал ничего женственного только в других мужчинах и… в ней, своей жене. Не считая случаев, когда по ее просьбе он намазывал ей спину защитным кремом, да еще его присутствия в их общей постели, где, впрочем, не происходило ничего особенного, они, можно сказать, вообще не прикасались друг к другу.

Вернувшись домой, она начала внимательнее приглядываться к своему отражению в зеркале. Она любит своего мужа. И знает, что он не изменит ей, ну, разве что только в мечтах. Она не хочет его потерять. И перестать быть для него желанной. Во всяком случае, не сейчас. Потому решилась на две операции. В этом году она не поедет с семьей купаться в Красном море. Она панически боится живых рыб, страдает морской болезнью и давно не видела родителей — все сложилось в удачную ложь. На несколько дней она останется в Кельне, затем навестит родителей в деревне. Вернется только на один день, чтобы снять швы. Она еще не придумала, что скажет мужу и дочери, когда те вернутся…

Амплитуда печали

«Почему я не боюсь засыпать и боюсь смерти?» — спросил он ее однажды, вернувшись с вокзала. Она ждала его каждое утро. С понедельника по пятницу он возвращался ровно в 9.20. В субботу — не реже двух раз в месяц он ходил на вокзал еще и в субботу — около двенадцати. Заслышав звук знакомых шагов на лестничной площадке, она наливала ему кофе, ставила чашку на стол и пододвигала стул. Ей хотелось поговорить с ним хоть несколько минут, прежде чем он закроется на целый день в своей комнате. Только в эти несколько коротких минут, пока, в очередной раз потрясенный своим бессилием, он молча сидел перед ней на расстоянии вытянутой руки, она чувствовала, что еще что-то значит для него. Они пили кофе без слов, сидя друг напротив друга. Она протягивала руки, чтобы коснуться его ладоней или запястий, и он не протестовал. В какой-то момент она чувствовала, что его руки начинают дрожать. Тогда он сразу вставал и исчезал за дверью своей комнаты. Поэтому она научилась прикасаться к нему лишь тогда, когда была уверена, что через минуту кофе в его чашке закончится. Кроме того, она купила самые большие чашки и придвинула стол торцом к стене, чтобы он сидел напротив.

«Почему я не боюсь засыпать и боюсь смерти?» — был первый вопрос, который он задал за последние несколько месяцев. До сих пор только она задавала вопросы, придумывала его возможные ответы и произносила их вслух, а он только кивал. Они сели за стол. Она старалась оставаться спокойной. Сжала руки под столом, чтобы не прикоснуться к нему случайно. И начала говорить. О том, что он нужен ей, что эта печаль минует, что она не представляет себе утра без него, что любит его, что хотела бы засыпать с ним рядом, если бы он позволил. Рассказывала о том, что точно знает: утром они проснутся, о том, что сон — это маленькая смерть для всех, и о том, как важно, чтобы он вставал рано, ведь у них еще так много дел, и что она в него верит. Ведь он еще никогда не разочаровывал ее…

Он задал ей этот вопрос больше года назад. После трех лет пребывания в состоянии, названном врачами «глубокой, неизлечимой экзогенной депрессией с элементами двуполярного состояния и невроза навязчивой идеи». Это началось, когда его уволили с работы. Проводилась реструктуризация фирмы, и он попал в список уволенных. Он работал там недолго, у них не было детей, стало быть, в социальном плане он был одним из первых кандидатов на сокращение. Настал день, когда ему просто велели освободить рабочее место и идти домой. Один из многих психиатров, с которыми она беседовала, сравнил это событие с «переломом души». Душу можно насиловать лишь до определенного момента. Потом она просто ломается, как кость ноги. С того самого дня всего за несколько месяцев ее муж погрузился в черную бездну печали, утраченных надежд и бессмысленности существования. Как-то раз он сказал ей, что чувствует себя так, словно идет по стремительно застывающему бетону. Из этого бетона его не вытянули ни прозак, ни четыре психотерапевта, которых она к нему приводила. Он перестал вставать по утрам, весь день проводил в постели. Через несколько месяцев появилась надежда. Однажды он встал, побрился, надел свежую рубашку и костюм, взял свою папку и пошел на вокзал. И стал ждать поезда в метро, чтобы ехать на фирму. Как в те времена, когда работал. Но в поезд он не садился. Когда в 9.03 тот отъезжал, он возвращался домой, они пили кофе, он молча переживал свой позор и сразу после этого закрывался в своей комнате. Это был единственный период — в абсурде поразившего его невроза — когда он был относительно нормален. Хотя бы полчаса в сутки. По совету врачей она начала участвовать в этом абсурде. Каждое утро гладила ему рубашку, вешала ее в коридоре, оставляла на столе второй завтрак, который он должен был съесть на службе, а потом ждала на кухне его возвращения, чтобы угостить кофе. Доктора знали, что будет именно так. Депрессии часто сопровождаются неврозом навязчивой идеи. Так же, как страхи. Он тоже боялся. Она часто слышала ночами, как он ходил по комнате. А однажды он признался, что не может спать, так боится опоздать на работу…