Избранные дни

Скоро Лукас остался один, если не считать нескольких запоздавших, которые торопились мимо, скорее всего вовсе его не замечая. Наконец — и это показалось ему актом несказанного милосердия — во двор вышел человек и спросил:

— Ты Лукас?

Это был гигант с посеревшей кожей, его широкое, как лопата, лицо не шелохнулось, когда он говорил. Только рот у него двигался — словно бы человеку, сделанному из железа, было дано умение говорить.

— Да, — ответил Лукас.

Мужчина с сомнением посмотрел на него:

— Что это с тобой такое?

При этих словах показались десны, розоватые, мертвенно-бледные на сером лице.

— Я здоров, сэр. Могу работать не хуже других.

— А лет тебе сколько?

— Тринадцать, сэр, — ответил Лукас.

— Тебе нету тринадцати.

— Будет в следующем месяце.

Мужчина покачал железной головой:

— Эта работа не для ребенка.

— Сэр, пожалуйста. Я сильнее, чем кажусь. — Лукас расправил плечи, чтобы выглядеть крепче.

— Хорошо, работу тебе дали. Посмотрим, как справишься.

— Жалкая! Мне не смешна твоя брань, и я не глумлюсь над тобой, — сказал Лукас и только потом спохватился.

— Что?

— Прошу вас, сэр, — сказал Лукас. — Я буду стараться. Я все смогу.

— Посмотрим. Меня зовут Джек Уолш.

Лукас протянул ему руку. Джек посмотрел на нее так, словно Лукас хотел подарить ему лилию. Он взял его руку и пожал настолько крепко, что Лукас чуть не заплакал. Если Уолт был сама книга, то Уолш был сама фабрика. Он был отлит из железа и наделен живым ртом.

— Пошли, — сказал Джек. — Покажу, что будешь делать.

Лукас прошел за ним в комнату, где люди сидели в проволочных клетках, сердито насупившись над бумагами. Пройдя эту комнату, они оказались в огромном цеху, вдоль стен которого тянулись печи. Там, куда не достигал свет пламени из печей, стоял блеклый оранжевый полумрак, по краям тлеющий невнятной таинственной мглой. В цеху разило жаром, углем и креозотом. Кругом стояли визг и лязг. Стаи искр взмывали к потолку, непоседливые, как мухи. Перед печами в окружении искр стояли люди и шуровали в огне длинными черными палками.

— Горячий, — всего-то и сказал Джек.

Что он имел в виду? Лукас решил как-нибудь потом спросить его об этом.

Джек проводил его мимо ряда печей, под хаотическим скоплением черных крючьев и блоков с кожаными ремнями, которые свисали с далекого потолка, тут и там подсвеченные оранжевыми отблесками. Из горячего цеха широкая дверь вела в другое помещение, такое же большое, но потемнее. По двум его стенам выстроились бурые туши машин, нелепых и огромных, как слоны, машин, состоящих из ремней, металлических брусьев и колес, проворачивающихся с пронзительным скрежетом и грохотом. Помещение напоминало конюшню или коровник — оно полнилось неясной упорной жизнью.

— Обрезка и штамповка, — сказал Джек — Тут и будешь работать.

Воздух в цехе обрезки и штамповки был пронизан пылью, но какой-то яркой пылью, серебристыми частичками, которые мерцали и поблескивали, проплывая в медленном густеющем свете. У машин, сгорбившись, с напряженными плечами и бедрами, стояли люди, занятые таинственной работой. Лукас заметил, что эти люди, подобно Джеку, приобрели тот же цвет, что и воздух в цехе. Это они так умирали или просто становились воздухом?

Джек отвел его к машине в дальнем конце цеха. Оттуда взору открывалось другое помещение, но Лукас различал там только замогильную тишину и череду уставленных серебристыми коробками сводчатых, как в катакомбах, зал. Должно быть, за этим помещением было еще одно, а за ним еще и еще. Фабрика, наверное, протянулась на многие мили, как система подземных пещер. Казалось, по ней можно идти долгие часы, чтобы в конце концов выйти… Выйти куда?

Лукас не очень понимал, что производила фабрика. Саймон никогда об этом не рассказывал. Лукас воображал себе некое сокровище, живую драгоценность, шар зеленого огня, бесконечно дорогой, изготовление которого требовало беспредельных усилий. Непонятно, почему ему не приходило в голову расспросить об этом. Работа брата всегда представлялась ему таинством, требующим уважительного к себе отношения.

— Вот, — сказал Джек, останавливаясь у одной из машин. — Здесь будешь работать.

— На ней работал мой брат.

— Да.

Лукас стоял перед машиной, которая забрала Саймона. Она представляла собой зубчатое колесо, вроде исполинского валика механического пианино и насаженного на него широкого ремня с металлическими зажимами по краям.

Джек сказал:

— Тебе надо быть осторожнее, чем был твой брат.

По его голосу Лукас понял, что машина была не виновата. Он уставился на машину, как когда-то уставился на гориллу в цирке Барнума. Она была громадной и невозмутимой. Она несла свое колесо, как улитка носит свою раковину — с неизъяснимой и неторопливой гордостью. И подобно улитке с ее раковиной, в нижней своей части машина жила более подвижной, более текучей жизнью. Под колесом, которое хватало своими квадратными зубьями крупицы оранжевого света, рядами располагались зажимы, бледная, голая на вид кожа ремня и тонкие трубки рычагов. На колесе лежала зыбкая черно-коричневая тень. Машина выглядела одновременно и грозной и уязвимой. Она протягивала свой ремень как приглашение к взаимному великодушию.

Джек сказал:

— Вон Том Клер. — Он кивнул в сторону молодого мужчины, работавшего у соседней машины. — Складывает пластины в этот контейнер. Том, это Лукас, новенький.

Том Клер, остролицый и с баками, поднял голову.

— Сочувствую твоей потере, — сказал он.

Он, должно быть, видел, как машина сожрала Саймона. Тогда, может, это он виноват? Может, он должен был действовать быстрее, смелее?

— Спасибо, — ответил Лукас.

Джек достал из контейнера прямоугольный кусок железа размером с печную дверцу и положил на ремень.

— Прочно ее закрепляешь, — сказал он и приладил пластину под зажимы, их пришлось по три с каждой стороны. — Видишь линии на ремне?

Ремень был размечен белыми полосками, проведенными в нескольких дюймах от каждого зажима.

— Верхний край, — сказал Джек, — должен лежать ровно. Понимаешь? Точно по линии.

— Понимаю, — ответил Лукас.

— Когда ровно уложишь пластину и туго завинтишь зажимы, сначала тянешь этот рычаг.

Он потянул рычаг вправо от ремня. Колесо пробудилось и со вздохом начало поворачиваться. Его зубья остановились в дюйме от пластины.

— Когда колесо провернется, тянешь за другой рычаг.

Он потянул второй рычаг, расположенный рядом с первым. Ремень медленно пополз. Лукас следил, как ремень несет железную пластину, пока та не наткнулась на зубья колеса. Зубья, впечатавшись в железо, издали такой звук, будто молотки ударили по непробиваемому стеклу.

— Теперь иди за мной.

Джек повел Лукаса к другой стороне машины, где из-под колеса уже выползала пластина, вся испещренная неглубокими квадратными вмятинами.

— Когда она целиком появится, идешь назад и возвращаешь рычаги на место. Сначала второй, потом первый. Понятно?

— Да, — сказал Лукас.

Джек потянул рычаги и остановил машину — сначала ремень, затем колесо. Высвободил пластину из зажимов.

— Потом ты ее проверяешь, — сказал он. — Надо убедиться, что все отпечатки на месте. По четыре углубления поперек, по шесть вдоль. Все должны быть идеально ровными. Проверяй каждый квадратик. Это важно. Если что-то не так, относишь пластину туда. — Он показал на другой конец цеха. — Уиллу О'Хара на переплавку. Если в чем-то сомневаешься, даешь взглянуть Уиллу. Если доволен результатом и уверен, что отпечатки получились идеальные, несешь пластину вон туда, Дэну Хини. Вопросы есть?

— Нет, сэр, — сказал Лукас. — Вроде нету.

— Отлично. Тогда попробуй сам.

Лукас взял из контейнера новую пластину. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал, но все-таки не такой тяжелой, чтобы с ней не управиться. Он пристроил ее на ремне, аккуратно подвинул к белой полоске и закрепил зажимы.

— Все правильно? — спросил он.